– В чем дело, доктор Ли? Вы дрожите, у вас обильный пот – что с вами?
– Это из-за ваших лучей, – пытался он защищаться. – Из-за вибрации… из-за пальцев. Они добрались до сердца. Теперь кажется, что все тело. стало сплошным сердцем… Будто чья-то чужая жизнь проникает в мою… Это ужасно. Ради господа бога, прекратите!
– Рановато еще, доктор Ли, рановато! Ведь все в полном порядке! Вы чудесно реагируете! Вы же себя отменно чувствуете, правда?
«Добраться бы до твоего горла, дьявол, – подумал истязуемый. – Уж я бы сумел выдавить елей из твоего голосочка! И жалеть бы потом не стал!» Он попытался сделать движение, но понял, что это выше его сил: каждый мускул замер в каталептической спазме.
Потом до его сознания дошел голос второго врача:
– Мы показали вам этот небольшой кинофильм, чтобы побудить вашу психику к созданию собственного кинофильма. Вы реагировали, то есть последовали нашему призыву. Пока вы смотрели картину, лучи-щупальца, работавшие в пять слоев, зафиксировали все ваши реакции и передали их в приемное устройство «мозга». «Мозг» читал ваши мысли в прямом смысле слова, а теперь он транспонирует их для вас в реальные, видимые образы. Сейчас мы покажем вам воплощение ваших собственных мыслей…
Кинопроектор, отдыхавший с минуту, снова застрекотал. Когда первый зримый образ показался на экране, в кабинете раздался тихий стон. В нем смешались удивление и острая боль. Звук этот непроизвольно вырвался у Ли, когда разверзлись перед ним глубины собственного подсознания. Вот что предстало его взору…
Чудовищный зверь, похожий на спрута, полз по хлопковому полю, наползал все ближе и ближе, огромный, угрожающий. Вдруг раздался короткий, взволнованный лай, и пятнистая охотничья собака ринулась через поле на чудовище. Плачущий голосок маленького мальчика молил: «Муша, Муша, не надо, пожалуйста, не надо!» Но пес не обратил внимания на просящий голосок. Чудовище блеснуло громадным злобным оком, схватило собаку своими щупальцами, разодрало собачье тело на куски и разжевало их страшными саблевидными зубами…
Как сквозь сон, различил он слова врачей:
– Кажется, для него это было сильным шоком! При столь эмоциональной натуре, да еще в юные годы такое впечатление оставляет в психике неизгладимый след.
На экране вспыхнуло изображение «Военной академии имени Александра Гамильтона». Это был не вполне реальный образ, и все же более реальный, чем сама действительность. Узкий двор, окруженный высокими каменными стенами, с наклоном внутрь; словно в карауле, застыли гигантские грозные крепостные башни; перед чугунными, навечно замкнутыми вратами циклопических размеров шагал взад и вперед моряк-часовой, огромный, призрачный солдат морской пехоты, всегда охранявший здесь все ворота, чтобы никто никогда не мог убежать…
– Должно быть, его отец, – прошептал голос врача у изголовья. – Вернее, прообраз… Сейчас, держу пари, он извлечет и мать…
Как на рисунках примитивистов или на старинных фресках, где фигуры царей и цариц изображались огромными, а фигуры простых смертных – маленькими, Ли увидел на экране свою мать… Он как раз принес ей радостную, как сам думал, весть, что медицинская комиссия пропустила его. Лицо ее заняло весь экран. Оно казалось составленным из зубчатых кусочков эктоплазмы и было совершенно прозрачным, кроме глаз. Их наполняла глубокая боль и скорбь. Эти глаза вперились в его собственные. Изо рта вился дымок, из дыма складывались слова:
– Но, Семпер, ты же еще совсем ребенок! Нельзя посылать детей туда, на такое дело, просто нельзя!
Эти слова, написанные дымом на экране, понеслись к нему, словно на крыльях.
– Изумительно! – с восхищением прошептал врач за спиной лежащего. – Помните сведения, полученные письменно? Она скончалась от рака полгода спустя после того, как сын ушел за море.
– Помню, помню! – отозвался второй голос. – Он больше никогда ее не видел. Наверное, из этого также развился сильный комплекс.
Теперь на экране плясали какие-то образы, почти абстрактные, не имевшие, казалось, ничего общего с действительностью или с документами войны. Это были завихряющиеся столбы дыма; иногда они становились темными недрами грозовой тучи. Сквозь тучу скользил планер, то и дело освещаемый вспышками молний. На доли секунд они озаряли вокруг какие-то фрагменты ужасной действительности: горящий океан, где из глубины пламени изредка показывались искаженные человеческие лица; неотвратимые гусеницы танка, надвигающиеся на живое человеческое тело, которое остается потом позади, распластанное, как свежесодранная, залитая кровью шкура. И опять надо всем – ревущая, крутящаяся мгла и темень.
– Интересно, а? – до сознания распростертого на столе в каталептической спазме человека снова дошел голос одного из врачей; другой голос подтвердил:
– Да, изумительно. Почти классический случай. На редкость мобильное воображение.
– Вот это-то меня и поражает. В обычных случаях такой паренек был бы обречен на гибель! Психика бы не выдержала!
– А может, она и не выдержала! Почем мы знаем? Может, он на время и сошел с ума, а никто этого просто не заметил. Ведь во время войны было великое множество психиатров-ослов!
– Возможно. Но посмотрите, его образное творчество уже слабеет. Ничего существенного я больше не жду. А вы?
– И я не жду. Во всяком случае, мы получили все, что требовалось. Давайте отпустим его. Только осторожнее с реостатами!
Проектор затих. Призрачные пальцы, виртуозно бегавшие по клавиатуре мозга, постепенно перешли от бурного фортиссимо к мягкому пианиссимо. Сначала стих трепет грудобрюшной преграды, потом прекратился торопливый стук чужого пульса в сердце. Расширились освобожденные легкие, дрожь пробежала по всему телу – так вздрагивает ледяной покров на весенней реке, и наконец дух человеческий освободился из плена.
Медленно усиливался свет, как в кинотеатре после сеанса. Моргая, вглядывался пациент в черты человека, склонившегося над его ложем и щупавшего ему пульс. Это был Бонди. Меллич стоял в ногах, спиной к пациенту, и, кажется, следил за каким-то прибором. От прибора исходил звук, какой издают телетайпы. Сбрасывая ноги со стола, Ли проговорил:
– Щупать мне пульс незачем. Здоровье мое в порядке.
Но в тот же миг почувствовал, что говорит не то. В голове мутилось, пот струился по всему телу. Ощущая сильную дурноту и слабость, он покачнулся, спрятал лицо в ладонях, пытался удержать равновесие, стряхнуть с себя состояние транса…
– Простите, – вымолвил он, – мне что-то нехорошо.
Снова открыв глаза, он увидел совсем рядом обоих врачей. Они глядели на него сверху вниз с ничего не говорящими профессиональными улыбками. Ли почувствовал, как в нем поднимается волна резкой антипатии к этим людям; уж очень часто, слишком часто видел он такие улыбочки. По-видимому, они составляли неотъемлемую принадлежность врачебного оснащения, в особенности когда требовалось положить человека на операционный стол или, того хуже, отправить в сумасшедший дом. Инстинкт подсказывал, что надвигается новая опасность и что теперь самое важное – как можно убедительнее показать себя предельно выдержанным и уравновешенным человеком.
– Большое вам спасибо, доктор Ли! – На сей раз первым заговорил Меллич. – Мы знали наперед, что это испытание окажется для вас полезным, хоть оно и стоило вам изрядного напряжения. Во времена Зигмунда Фрейда для полного, всестороннего исследования психики требовалось не менее трех лет. Мы же достигли примерно тех же результатов всего за несколько часов. Не правда ли, успех немалый?
– Колоссальный, – сухо отозвался Ли, ища взглядом Бонди. Он уже знал здешний порядок: теперь наступила очередь Бонди нанести следующий удар. Так и случилось. О, как противна, как отвратительна ему эта лживая сердечность тона!
– Доктор Ли, – заговорил тот, – мы вынуждены сообщить вам нечто весьма огорчительное. Ваша проверка… понимаете, она дала отрицательные результаты. Вы ее не выдержали.
– Чего я не выдержал? – на долю секунды у Ли чуть не остановилось сердце. – В каком смысле? И что это означает?
Снова пришла очередь Меллича.
– Доктор Ли, между коллегами уместна полная откровенность. Как ученый, вы нас поймете. Прежде всего решение выносим не мы; нам поручена только проверка по заданию и программе «мозга». Как вы знаете, «мозг» – самая совершенная машина в мире. Все его функции, все его существование целиком зависят от умения и лояльности работников штаба, то есть тех людей, которые обслуживают «мозг». Его огромная стоимость – три миллиарда долларов – и выдающееся значение для обороны страны оправдывают те чрезвычайные меры, какие мы вынуждены принимать для его охраны.
– Не понимаю, о чем вы говорите.
– Пожалуйста, только не обижайтесь, – опять вмешался Бонди, – тут дело не в вашей личности, а в таблице ваших чувственных реакций. Она показывает: у вас выработался известный антагонизм к технике, что является следствием военного опыта и детских переживаний. Это всего лишь потенциальный антагонизм, он ограничен у вас областью подсознания. Но даже возможность возмущения подсознательной области у сотрудника «мозга» должна быть заранее исключена. Мы прекрасно понимаем желание доктора Скривена воспользоваться вашей драгоценной научной помощью, но…
– Понимаю! – прервал его Ли. – Но… вы почувствовали бы себя лучше, если бы я со следующим же самолетом отправился назад, в Австралию. Верно?
Голова его склонилась под этим последним ударом. Всего сутки назад понятие «мозг» было для него чем-то туманным, почти нереальным. А за это короткое время ему приоткрылся совершенно новый мир потрясающих откровений, мир, обладающий магнетически притягательной силой благодаря невиданным возможностям исследования. Его труд, достижения всей его жизни не могли дать науке тех результатов, какие он при помощи «мозга» получил бы здесь в течение считанных дней. А его вспыхнувшая любовь? Ведь и Уну Даль-борг он больше не увидит, если уйдет отсюда опороченным этой оценкой.
– Жаль, что вам пришлось попусту потратить на меня столько времени, – сказал он вслух. – Я отнюдь не убежден в правильности этого анализа, но, к сожалению, не могу доказать и обратного. Это все, надо полагать? И мне следует подумать об отъезде?
– Вот ваш паспорт, доктор Ли!
Машинально он взял протянутый ему доктором Бонди листок желтой бумаги. И уже приоткрыл дверь, когда услышал сзади резкий окрик:
– Доктор Ли! Одну минуту, пожалуйста!
Он вздрогнул и обернулся.
– Что еще?
– Почему вы не прочтете того, что написано у вас в паспорте?
Недоверчиво поглядел он на желтый листок. Какие новые истязания готовили ему эти господа? Потом, широко раскрыв от удивления глаза, стал читать: «Ли, Семпер Фиделис, возраст – 55 лет, потенциал мозговой коры – 119%, чувствительность – 208%, приспособляемость к людям – 95%, служебная квалификация – 100%…» Следовали прочие пункты, но он уж не мог читать дальше. Он тупо глядел на врачей, а те, с одинаково сияющими физиономиями, казались близнецами.
Ли так и не понял, кто из них первым произнес: «Поздравляем вас, доктор Ли, сердечно поздравляем! Вот позади и самое последнее испытание: нам требовалось выяснить, как вы поведете себя при глубоком разочаровании!.. Вы сдали экзамен на отлично! Позвольте же от души пожать вам руку!»
4
Центр восприятий 36, лаборатория доктора Ли внутри «мозга», был похож на центр восприятий 27 во всем, за исключением внутреннего оборудования. Дело в том, что все центры восприятий в общем строились по однотипному плану. Самые разнообразные центры восприятий располагались в «затылочной доле», многие другие центры были встроены в искусственные, бетонные стены «костной ткани», которая в свою очередь покоилась внутри «костей», то есть в слое скального грунта толщиной более километра.
У каждого центра восприятий имелась своя шахта подъемника, и все эти шахты вели сквозь бетонный вал костной ткани вниз, к Центральной станции, главному транспортному узлу «мозга». Кроме того, другим, противоположным концом коридора каждый центр восприятий соединялся с одним из эскалаторных путей, змеившихся в глубинах «мозга». Однако напрямую или по диагоналям отдельные центры восприятий между собой связаны не были. В силу чрезвычайной разносторонности и секретности проектов, поступавших на обработку в «мозг», каждый центр восприятий был полностью изолирован от своих соседей.
Вскоре Ли убедился, что его здешнее бытие не очень-то отличается от жизни в австралийской пустыне, по крайней мере в смысле изоляции от внешнего мира. В соседних лабораториях, возможно, работали физики-атомники или эксперты по управляемым снарядам; в содружестве с «мозгом» эти люди, быть может, мудрили над расчетами баллистических траекторий, нацеленных на жизненные центры других стран… Возможно, тут же рядом какой-нибудь интеллигентного вида библиотекарь подбирал современную продукцию иностранных издательств, чтобы предложить ее гигантскому «мозгу» для анализа содержания. Быть может, по соседству находились лаборатории, где разрабатывались планы военных кампаний с применением химических средств нападения. Или какой-нибудь астроном, миролюбиво освобожденный от воинственных задач, использовал грандиозную математическую мощь «мозга» для вычисления кометных орбит, а эти вычисления в свою очередь превращались в исходные данные для других космических расчетов, связанных с маскировкой тех искусственных небесных тел, которые человечество исподволь готовит для будущих войн…
Да, соседей своих Ли не знал, но одно он знал твердо: почти любая проблема, которую предлагали решить «мозгу», прямо или косвенно являлась проблемой военной .
Порой, чаще всего в часы усталости, он начинал почти физически ощущать тяжесть тех миллионов тонн скального грунта, что находились над его головой; казалось, он заживо погребен в гигантской гробнице фараонов. Бывало и так, что в минуты умственного переутомления, например на исходе долгого трудового дня, он испытывал на себе эманацию титанических интеллектуальных сил, излучаемых «мозгом», то есть нечто подобное тому, что подчас ощущаешь, находясь в обществе гениального человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27