Да и в Ольгиной решимости выцарапать обратно свои капиталы чувствовалась какая-то несвойственная кошмарному убийце мелочность. Скорее всего, в этой игре она была только пешкой, В общем, я несколько осмелела и, отодвинувшись как можно дальше, спросила:— Кто вы, вообще, такая? Почему втравили меня в эту историю? А если мне в милицию пойти, вам это понравится?Она поморщилась, нервно поправила свой роскошный голубой шарф и сухо заметила:— Надо уметь проигрывать с достоинством. Я вас вычислила, я вас, как говорится, приперла к стенке, вам остается только вернуть деньги — и разойдемся по-хорошему!— Но вы ведь не актриса. Вы ведь никогда не играли в «Эдельвейсе», верно?От собственной наглости мне стало даже нехорошо: за моей обличающей фразой вполне мог последовать удар или выстрел. Но Ольга только прищурила длинные зеленые глаза:— Да, я не актриса. Это, по-вашему, что-то меняет? Или освобождает вас от обязательств по отношению ко мне? Был заказ, было согласие его выполнить, вы взяли аванс…Меломанка в обнимку со своей ужасной зеленой кастрюлей пошла на пятнадцатый или шестнадцатый круг. Возникало ощущение, что в кастрюле у нее — зловредный младенец, которого надо непрерывно укачивать. Ольгу, похоже, тоже изрядно раздражало непрерывное движение за спиной.— Может быть, вы все-таки пригласите меня в комнату? Поговорим, как цивили…— Нет, оставайтесь, пожалуйста, там! — поспешно перебила я, демонстрируя чудеса гостеприимства. — Я вообще ни о чем с вами разговаривать не буду, пока вы не объясните, как меня нашли. Я ведь здесь не живу — только гощу…— О Господи! — Она страдальчески подняла глаза к потолку. — Да все в том же «Эдельвейсе» про вас узнала. Вы сдружились с Наташей Каюмовой — просто не разлей вода, занимаетесь непонятно чем — репетируете, для телевидения снимаетесь… Адрес Каюмовой — это ведь не государственная тайна, правда? Уж извините, что не сообщила заранее о своем визите! И вообще, я пришла сюда не затем, чтобы исповедоваться…Брезгливо покосившись на деревянный ларь, находящийся в опасном соседстве с ее светлым свингером, Ольга сделала еще одну попытку войти в комнату.— Нет! — снова взревела я, выставляя вперед руку.Ольга вздохнула, посмотрела на меня почти с состраданием и поинтересовалась:— Интересно, почему это вы меня так боитесь?..Ей еще было интересно! Ха-ха…После непродолжительных переговоров о месте нашей дальнейшей беседы мы наконец пришли к консенсусу. Разговаривать в присутствии соседей не улыбалось обеим. Но Ольга настаивала на каком-нибудь маленьком, уютном кафе типа «Лилии», а я требовала кафе большого, многолюдного, хорошо освещенного и, желательно, находящегося в непосредственной близости от отделения милиции. При упоминании же о «Лилии» мне вообще делалось дурно. Гостья взирала на меня со все большим подозрением, с моими требованиями соглашалась осторожно, как психолог, ведущий переговоры с умственно неполноценным маньяком, в общем, играла достаточно убедительно. В конце концов сошлись на гриль-баре в двух шагах от метро…И вот теперь я сидела перед ней, бледная, нервно трясущаяся, да еще и странно косящая, а Ольга уже в третий или четвертый раз устало повторяла:— Да, я не актриса и никогда ею не была. Я — экономист. Но это еще не повод для того, чтобы меня бояться.Сок в наших бокалах потихоньку грелся, в округлой фирменной пепельнице тлела сигарета.— Но зачем же вы тогда сказали, что актриса?— А для вас это имеет какое-то значение? Я могла бы назваться хоть космонавтом, это мое личное дело… Если угодно, считайте это моим маленьким капризом!Умиляться при слове «каприз» мне почему-то не хотелось, а хотелось только одного: разобраться наконец, что же все-таки происходит?! Я, конечно, не считала уже, что Ольга и Человек в сером — одно и то же лицо (двигалась она совсем по-другому!), но то, что моя заказчица каким-то образом была замешана в случившемся, сомневаться не приходилось.— Д-да, маленький каприз… — повторила она задумчиво и, поднеся близко к лицу зажигалку, высекла кремнем язычок пламени. — Впрочем, я могу и объяснить, если это вас успокоит… Мне хотелось быть актрисой, хотелось видеть Вадима каждый день, быть, как это у вас говорится, «послушной глиной в режиссерских руках». Я ведь знала по его рассказам всю труппу, знала, над чем он работает, с кем ругается, на кого возлагает надежды. Господи, кем я только себя не представляла раньше: и леди Монтекки, и Гертрудой, и Анфисой! Мне кажется, я понимала его, как никто! Ни одна профессиональная актриса не смогла бы сыграть лучше, чем я, не смогла бы сделать именно так, как он просит!..«Тоже мне, Комиссаржевская! — думала я с ненавистью. — Сидишь тут, губки кривишь и ресничками томно трепещешь! А я по твоей милости в полном дерьме!»— Хотя это все ненужная лирика! — Ольга неожиданно усмехнулась и подняла на меня спокойные зеленые глаза. — Можно объяснить и проще: я не знала, насколько легко вы находите компромисс с моралью, и сомневалась, согласитесь ли вы мне помочь, если будете в курсе истинного положения вещей. Ведь мерзкий режиссеришка, соблазняющий ежесекундно молоденьких глупых актрисок, гораздо больше заслуживает кары, чем тот же режиссер, бросивший скучную даму-экономиста. Кстати, я не слишком преувеличила: Вадим на самом деле жуткий кобель. Просто из уст актрисы все это звучало как-то более убедительно. Но вернемся к нашим баранам: где мои деньги?— Если дело обстоит именно так, как вы говорите, то почему вы не пришли в театр на следующее утро? — вопросом на вопрос ответила я.— Почему же не пришла? Я пришла. Немного послонялась по фойе, особого оживления после того, как актеры зашли в зал, не заметила и поняла, что вы просто-напросто не выполнили свою работу!Для кого она это говорила? Для себя? Для меня? Или опять для диктофона, лежащего на дне сумки? Если бы кому-нибудь пришло в голову составлять милицейский протокол по ее словам, то ситуация нарисовалась бы, мягко говоря, неприятная — для меня, естественно, не для нее! Несчастная женщина, покинутая любовником, решает этому самому любовнику отомстить. Единственный ее грешок состоит в том, что она, движимая трезвым расчетом и одновременно подстегиваемая романтическими фантазиями, представляется театральной актрисой. Однако орудие мести, то есть я, начинает действовать совсем не так, как предполагалось: режиссер, которого поручено всего лишь осмеять, умирает, а девушка, бывшая с ним в момент его смерти (то есть опять же я!), начинает плести какую-то чушь про бесшумного убийцу, Человека в сером и отрубленную руку в пакете из-под женских гигиенических прокладок!.. Тюрьма, пожизненное заключение или расстрел.И это в том случае, если Серый в своем плаще и бинтах не доберется до меня раньше милиции!..— Ольга, — проговорила я, в упор разглядывая ее красивое лицо с точеными чертами, — прошу вас только об одном… Вы — женщина, и я — женщина. Я, насколько понимаю, не сделала лично вам ничего плохого. Так помогите же мне!Просто намекните, что делать? Чего от меня хотят?.. Или хотя бы кто? Кто попросил вас позвонить мне и разыграть весь этот спектакль?— Я не понимаю… — Уголок ее губ брезгливо вздрогнул.И тут я сорвалась:— Ах, вы не понимаете?! А неплохо бы понять, что в один прекрасный день я просто чокнусь от всего этого, потому что я не железная. Да, не железная!Пойду и спрыгну с крыши, и вся ваша замечательная игра пойдет насмарку. Или, еще того лучше, заявлюсь в милицию. Меня, конечно, потом посадят, но сначала вас приведут к следователю и спросят: «А не скажете ли, уважаемая Ольга, куда вы и ваши приятели дели труп Вадима Петровича Бирюкова с ножичком в груди?»Думаете, вы сейчас отсюда убежите и ищи вас потом свищи? Даже . не надейтесь! Я зубами в вас вцеплюсь, как бультерьер! Хоть режьте, как Бирюкова, хоть голову, как Алеше, отрывайте!..— Что вы мелете?! Успокойтесь, в конце концов! Какой еще Алеша? Какие трупы?!— Холодные, — злобно отреагировала я. — Два в морге, а один — неизвестно где… Хотя вам-то, наверное, известно. А если не вам, то вашим работодателям… Не знаю уж, из-за каких таких миллионов его убили, но одно вам хочу сказать…— Кого убили-то? Что с вами, Женя?Второй вопрос я проигнорировала, потому что со мной на самом деле творилось что-то ужасное: губы дрожали, сердце колотилось, едва не выскакивая из Фудной клетки, в голове стоял горячий туман, — а вот на первый, из последних сил пытаясь не зарыдать от ярости и бессилия, ответила:— Митрошкина Алексея, Болдырева Вячеслава и, конечно, Бирюкова Вадима Петровича. Или будем делать вид, что он в запое?Ольга как-то странно побледнела, глаза ее широко распахнулись, а кулаки так судорожно сжались, что даже побелели костяшки пальцев. С минуту она сидела молча, недоверчиво и испуганно (да, именно испуганно!) разглядывая мое лицо и словно стремясь прочитать по глазам мысли. Потом шумно сглотнула и спросила:— Вы не шутите, Женя?.. Если шутите, то это слишком жестоко! Скажите только мне, что все это — не правда. Бог с ними, с деньгами, оставьте их себе…Нет, честное слово, оставьте! Это ведь не правда, да? Вы придумали это сейчас, чтобы не возвращать аванс?И тогда мне стало страшно. Почти так же страшно, как в тот момент, когда она бесшумной тенью возникла на пороге Натальиной комнаты. Я вдруг поняла, что Ольга действительно ничего не знает…Сок мы, естественно, так и не выпили. На столе остались два нетронутых бокала и несколько окурков в пепельнице, а мы спешно вышли из гриль-бара, перебежали через дорогу и упали на первую же лавочку на пустующей детской площадке. Ольга, слушала молча. Один только раз горько уронила:— Господи, а я-то все думала, почему телефон не отвечает?! Я ведь звонила ему иногда, чтобы просто голос послушать.Весь мой рассказ уложился минут в пятнадцать. А когда я закончила, она просто встала и пошла мимо горок и скрипучих качелей, прямая и чужая, с пугающе спокойным, невидящим взглядом.— Подождите! Куда вы? — заторопилась я, вскакивая со скамейки. — Надо же что-то делать! Вам ведь тоже опасность угрожает… Серый, он и вас искал!— А?.. — отозвалась она, оборачиваясь. — Потом об этом поговорим.Завтра, ладно?.. Простите, Женя, но мне сегодня надо побыть одной.— Как — завтра? Где я вас найду?— Здесь же… В двенадцать, или в час, или в два… Когда вам угодно.И Ольга пошла дальше, как-то механически переставляя ноги в сапогах на безумных шпильках. Я же, сев на лавочку, обхватила голову руками. Не о том надо было спрашивать. Не о том! Не «где» мы встретимся, а как мне дожить до этого самого «завтра»? И, кстати, где дожить: в квартире Каюмовой, куда приходил убийца, или в моих люберецких апартаментах, куда он же подложил отрубленную руку? Оба варианта прельщали меня одинаково мало.Никогда в жизни я не чувствовала себя более одинокой, несчастной и беспомощной. Рядом не было ни одного родного (да что там родного, просто сочувствующего!) человека. Единственная зацепочка, единственная ниточка могла элементарно оборваться — никто не гарантировал, что Ольга завтра придет на встречу. Я сидела одна на запорошенной детской площадке в самом центре огромного чужого города и тихо подвывала от ужаса и бессилия. Ситуация не только не прояснялась — с каждой минутой она делалась все более запутанной…В конце концов я встала, отряхнула куртку от снега и побрела к метро. В кармане звенела какая-то мелочь, оставалось надеяться, что ее хватит на то, чтобы добраться до Люберец. Ночевать в комнате тети Паши было бы, наверное, более безопасно, но я, по большому счету, не имела права подвергать риску ни в чем не повинную каюмовскую соседку. Человек в сером мог явиться по мою душу в любую минуту, и по моей милости в этой самой квартире уже погибла Наталья.Люди вокруг смеялись, покупали газеты, жевали трубочки с повидлом и хачапури. А я тупо шагала вперед, как смертник, которого ведут на расстрел.Шагала и почти хотела, чтобы мне на голову свалился какой-нибудь шальной кирпич. По крайней мере, на этом все бы закончилось…Излишне говорить, что ночь была бессонной. Едва войдя в квартиру и не успев даже разуться, я бросилась на кухню и вооружилась длинным и острым ножом для разделывания рыбы. Потом, ежесекундно озираясь и вздрагивая от каждого шороха, обследовала все укромные уголки — благо в моей крохотной квартирке таковых было немного! Посмотрела даже в тумбочке для обуви и под ванной.Отрубленных рук, равно как и других частей тела покойного Вадима Петровича, не обнаружилось. Но я, понятное дело, не успокоилась и, все так же сжимая в руке нож, уселась возле самой двери, надеясь, в случае чего, успеть выскочить.На улице постепенно темнело. Солнечные блики на полу сделались закатно-розовыми, а потом и вовсе исчезли. Сидеть у порога стало страшновато.Какие-то шаги в подъезде, зловещие скрипы и чье-то дыхание по ту сторону двери, мерещившиеся так явственно… В довершение всего пронзительно и страшно зазвенел телефон. Я, едва не получив мгновенный инфаркт, на подгибающихся ногах добрела до аппарата и сняла трубку. На то, чтобы сколько-нибудь внятно сказать «алло», моих сил уже не хватило. Зато женщина на том конце провода затараторила быстро и жизнерадостно:— Алло! Мне бы Евгению… Это вы? Ох, как хорошо! Я тут раскопала одну старую газетку с объявлениями, и там написано, что вы оказываете… хм-м-м, как бы это выразиться?.. Ну, определенные услуги, что ли? В общем, мой муж…— Никаких услуг и никаких мужей. Не звоните сюда больше, — деревянным голосом проговорила я и шарахнула трубкой о рычаг.В общем, с восьми часов вечера моим пристанищем стала тахта в комнате.Отсюда почти не слышны были шаги в подъезде, но зато на потолке неровными сполохами мешался свет фар подъезжающих машин. Вдобавок ко всему обои, не выдержавшие первого морозца, начали потрескивать сухо и тревожно, а ближе к ночи ни с того ни с сего заворчал холодильник.Слух мой болезненно обострился. Я различала теперь и слабый шелест тюля на окне, и шуршание суетливых тараканьих лапок. С точностью могла сказать, через сколько ступенек перешагивает человек, поднимающийся по лестнице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46