Он упивался блаженством прикосновений, благоуханием этого тела…
Мартин медленно целовал ее грудь, втянув сосок глубоко в рот, и Глэдис, застонав, подалась к нему. Ее возбуждение подстегнуло его собственное. Он провел рукой вдоль стройного бедра, задержав ладонь на трогательном треугольнике, покрытым легким пушком. Дыхание его перехватило.
– Глэдис, – еле слышно прошептал он, – посмотри на меня!
Ее ресницы затрепетали, глаза расширились, радужная оболочка растворилась, потонула в бездонных черных зрачках.
Глэдис дышала прерывисто, лихорадочный румянец страсти заливал лицо и налившуюся грудь…
Всем этим она обязана мне, я, я подарил ей эти восторги! – торжествующе подумал Мартин. А теперь пора! Он шагнул в сторону и сорвал с себя одежду. Руки его по-прежнему дрожали, он словно входил в неведомый мир, где его ожидали неизъяснимые радости или мрак отчаяния. Способность рассуждать здраво была утрачена, но теперь это уже не имело ни малейшего значения.
Это мгновение и эта женщина… все остальное утратило смысл. Глэдис. Непередаваемо прекрасная Глэдис.
Обнаженный, он опустился на колени перед кроватью. Она не сводила с него глаз, на побледневшем лице горели два алых пятна румянца. Безумие схлынуло; на секунду ему показалось, что достаточно будет заключить ее в объятия, привлечь к себе и слушать, как стучит ее сердце, – слушать всю ночь до утра.
Но вот Глэдис протянула к нему руки, и Мартин понял, что ему нужно большее. Необходимо овладеть этой женщиной, подтвердить свои права на нее так, как это делают мужчины от сотворения мира.
– Глэдис, – прошептал он, и, когда взгляды их встретились, он, уже не думая, не рассуждая, развел ей бедра – и два тела слились в одно.
Глэдис тихо поднялась с кровати.
Вечер сейчас или утро? Мартин спал: она слышала его сонное, размеренное дыхание.
Ее одежда валялась по всему полу. Неслышно двигаясь, она подбирала один предмет за другим и вспоминала, как Мартин раздевал ее, как она позволяла ему раздевать себя, и как ей этого хотелось.
Горячее, мучительное чувство стыда сводило ее с ума. Она выскользнула из спальни и тихо прикрыла дверь. В квартире царила тишина, хотя темноту уже сменили унылые предрассветные сумерки. Свет зажигать не нужно: не хватало только разбудить Мартина!
Боже, что она натворила?!
Секс, холодно пояснила она самой себе. Это называется секс. Эротика, чувственная страсть, – словом, то, о чем шепчутся другие женщины. То, о чем сочиняют анекдоты. Именно это произошло с ней: она провела безумную ночь в объятиях мужчины, который в совершенстве постиг науку будуара.
Дрожащими руками Глэдис застегнула молнию на юбке. Где ее высокие этические принципы? Она опозорила себя. Она… она… С губ ее сорвался стон. Вот что значит дать выход порочным инстинктам, о которых она даже не подозревала! Теперь презрение к себе самой станет преследовать ее всю жизнь.
Боже, что она вытворяла этой ночью, что позволяла вытворять Мартину!.. Глэдис увидела прошедшую ночь в истинном свете. Дешевка. Грязь. Пошлость. Горло свела судорога. Она переспала с незнакомцем… и не только переспала – позволяла ему такое… И ведь охотно позволяла!..
– Глэдис!
Она резко повернулась. На пороге спальни в ореоле золотого света, что струился от ночника, стоял Мартин. Обнаженный, он ничуть не смущался своей наготы. Словно ожившая статуя, изваянная не из холодного мрамора, а из теплой плоти! На губах играла блаженная улыбка, однако стоило ему взглянуть на гостью – и улыбка исчезла.
– Ты одета?..
– Да. – Глэдис откашлялась. – Я… я прошу прощения, если разбудила тебя. Я пыталась не шуметь, но…
Только этого не хватало: она словно оправдывается! Глэдис еще не приходилось тайком покидать квартиру любовника, но, черт ее подери, если она позволит ему об этом догадаться! В конце концов, век живи – век учись. Разве сегодняшняя ночь – не достаточное тому подтверждение?
– Извини, если тебя потревожила.
– Ты извиняешься? – сощурился Мартин.
– Да. И вот еще что… Спасибо за… – За что? Я с ума сошла? За что мне его благодарить? – молнией пронеслось в мозгу. – Спасибо за все, – бодро докончила она.
– Глэдис…
– Нет, провожать меня не нужно. Я сама найду выход: вниз по лестнице и через прихожую…
– Черт побери! – выругался Мартин. – В чем дело?
– Как это в чем? Уже поздно. Очень поздно. А может, рано… Не знаю. Мне нужно домой, переодеться, и… – Сбивчивая речь прервалась на полуслове – это Мартин схватил ее за плечи и привлек к себе. – Не надо!..
– А, понимаю. – Он тихо рассмеялся, наклонил голову и нежно куснул ее за ушко. – Утренние комплексы. Я знаю, как с ними бороться.
– Не надо, – повторила Глэдис.
Голос ее чуть заметно дрогнул: предательская дрожь давала понять яснее слов, что, хотя разум настаивает на одном, тело претендует совсем на другое. Вспоминает сладостную тяжесть его тела и мерное движение бедер…
– Глэдис, – Мартин уже не смеялся; глаза его потемнели, словно небо перед грозой, – вернись в спальню.
– Нет. Я же тебе сказала… я не могу.
Мартин широко и обольстительно улыбнулся. Нагнулся и поцеловал ее, языком раздвинув ей губы.
– Можешь. И хочешь. Ты сама знаешь, что это так.
Она закрыла глаза, покорно уступая поцелую. Что самое скверное – он прав! Ей действительно хочется вернуться вместе с ним на широкую кровать, над которой еще витал запах ночной оргии.
Только это не любовь. Это… Есть подходящее слово для того, что они сделали, слово такое мерзкое, чуждое ей, что при одной мысли о нем чувствуешь себя оскверненной!
Мартин уже взялся за верхнюю пуговицу блузки. Еще мгновение – он расстегнет их все и примется ласкать ее, и ей не захочется его останавливать…
– Прекрати! – Глэдис вцепилась в его запястья. Брови Мартина сошлись над переносицей. Она застала его врасплох и теперь спешила воспользоваться преимуществом, прибегая к новым доводам: – Мы… мы славно поразвлеклись, я согласна, а теперь ты хочешь все испортить. Право же, мы оба знали, на что шли. Не нужно ничего добавлять.
– Я думал, нам стоит…
– Что стоит? Договориться о встречах на более-менее постоянной основе? – Глэдис натянуто улыбнулась. – Прости, но я предпочла бы поставить точку. Все хорошо в меру, знаешь ли.
Он разозлился, это было очевидно: бронзовое от загара лицо побагровело. Его самолюбие задето, и не на шутку. А чего, собственно, он ждал? Соглашения типа: «по-вторникам-твое-время»? Вроде как с той блондинкой?
Мартин молча окинул гостью взглядом, затем коротко кивнул.
– Как хочешь. Вообще-то ты права. Во всем нужна мера. – Сейчас я оденусь и отвезу тебя домой.
– Нет! Я возьму такси!
– Не городи чепухи.
– Я вполне способна самостоятельно добраться до дома.
– Может, и так. – В голосе его прозвучал металл, взгляд не сулил ничего хорошего. Фагерст скрестил руки на груди, и где-то на краю сознания Глэдис мелькнула мысль, что даже неодетый он умудряется выглядеть внушительно. – Но здесь, видишь ли, Лос-Анджелес, а не провинциальное захолустье, и я не позволю женщине одной разгуливать по улицам в этот час.
– Не позволишь? Ты не позволишь? – Глэдис с достоинством выпрямилась. – Кто это станет тебя спрашивать?
– Черт! Я не вижу причин для ссоры!
– И я не вижу. До свидания, Мартин.
Тяжелая ладонь легла на ее плечо, и железные пальцы до боли впились в кожу.
– В чем дело, Глэдис? Ты можешь мне объяснить?
– Я уже все объяснила.
– Я тебя выслушал и не поверил ни единому слову. – Мартин ослабил хватку; шершавые подушечки пальцев ласково коснулись щеки. – Ты сама знаешь, что хочешь большего.
– Ты понятия не имеешь о том, чего я хочу! – огрызнулась она.
Мартин улыбнулся.
– Так скажи мне! Дай мне одеться. Мы выпьем кофе и обо всем поговорим.
– Сколько раз нужно повторить, что ты мне безразличен?
Он помрачнел, постоял немного, глядя в пол, а затем убрал руку с ее плеча. Повернулся, зашагал в спальню, снял телефонную трубку и нажал на кнопку.
– Смит? Мисс Рейнджер уезжает. Будь добр подать машину.
– Это еще зачем? С какой стати будить шофера?
Мартин издевательски улыбнулся, вешая трубку.
– Уверен, что Смит оценит столь трогательное проявление заботы, но, видишь ли, он состоит при мне уже много лет и привык к подобным «побудкам». Ты найдешь дорогу к выходу или стоит позвонить швейцару?
– Найду!
– Отлично. В таком случае прошу меня извинить… – И дверь неслышно затворилась.
Глэдис застыла на пороге, чувствуя, как щеки заливает предательский румянец и в груди волной поднимается ненависть… К нему или к себе самой?
Затем она развернулась и побежала к лифту. Сумеет ли она когда-нибудь забыть сегодняшнее безрассудство? А еще – сумеет ли забыть, что впервые обрела рай в объятиях Мартина Фагерста?
Мартин стоял у закрытых дверей лифта, глядя на освещенное табло. Мигающие цифры отмечали путь Глэдис к первому этажу. Он второпях натянул джинсы, но ни рубашку, ни хотя бы майку надевать не стал.
Что произошло за последние несколько часов? Он уснул, сжимая в объятиях нежную и покорную возлюбленную, такую счастливую, такую отзывчивую, а проснувшись, обнаружил холодную, неприступную незнакомку.
Впрочем, нет, отнюдь не незнакомку! Именно такой Глэдис предстала ему на свадьбе: ослепительная красавица с языком, острым как бритва, и с характером, как у медведицы-гризли. Если верить ей, то, что произошло между ними ночью, сущие пустяки, случайная интрижка, не больше.
Огни на табло погасли. Глэдис спустилась на первый этаж. Мартин позвонил-таки швейцару, и тот уже ждет внизу, чтобы сдать гостью с рук на руки Смиту.
Все еще кипя от бешенства, Фагерст вышел на балкон и успел увидеть, как женщина садится в машину. Смит закрыл за нею дверцу, сел за руль – и все. Она исчезла – скатертью дорога!
Но кого он обманывает? Все не так просто – она не исчезла! В воздухе разливалось неуловимое благоухание – память о ее присутствии. Звук ее голоса звучал в сознании, словно позабытый мотив.
Он солгал ей, сказав, что Смит привык просыпаться в любое время ночи. В юности Мартин на собственной шкуре испытал, что это такое – состоять на побегушках у босса; и впоследствии поклялся, что никогда не станет тиранить подчиненных и слуг. Кроме того, до сих пор как-то не возникало потребности будить Смита среди ночи.
Ни одна женщина еще не покидала ее постели столь поспешно, мрачно размышлял Мартин, возвращаясь в спальню. Проблема обычно состояла как раз в том, чтобы выставить подружку за дверь, а отнюдь не в том, чтобы убедить ее задержаться.
Впрочем, что за беда? Интрижка его позабавила; недурно было бы продлить ее еще на пару недель или даже месяцев, но ведь есть и другие женщины. Есть, как не быть!
Что-то блеснуло на ковре. Мартин нахмурился и подобрал вещицу. Сережка Глэдис. Мартин стиснул ее в кулаке. Ему представилось лицо ночной гостьи, разрумянившееся, сияющее, в тот момент, когда он отобрал у нее серьги и принялся раздевать ее сам. Когда она протянула к нему руки, а он опустился на колени и…
Фагерст горько рассмеялся и швырнул сережку на туалетный столик. Ночь выдалась не из легких, и усталость явно сказывается. А если задуматься, что уж такого необычного произошло? Пожалуй, только то, с каким трудом он затащил Глэдис Рейнджер в свою постель.
Насвистывая, Мартин направился в душ.
6
Дина Уэйд устроилась за столом на кухне Глэдис. Подперев голову кулачком, она следила за тем, как подруга месит тесто.
Впрочем, процесс скорее напоминал безжалостную расправу. Дина глянула на часы и скептически приподняла бровь. Вот уже пятнадцать минут Глэдис свирепо мяла и колошматила вязкую массу. Точнее, вот уже пятнадцать минут Дина наблюдала ее за этим занятием, а кто знает, как давно хозяйка приступила к делу?
Когда молодая балерина заглянула к соседке на традиционные пятничные посиделки – как-то само собою повелось, что в конце недели Глэдис пекла пироги, ежели не возникало необходимости сбросить килограмм-другой, – носик фотомодели уже был испачкан в муке, а глаза зло поблескивали. Мука – одно дело, злой блеск – совсем другое. Дина нахмурилась: Глэдис шмякнула тесто о стол и стукнула по нему кулаком с такой силой, что соседка сочувственно поморщилась.
За все три года их знакомства подруга никогда еще не бывала настолько раздраженной, но в последние дни она просто рвет и мечет… А то на прелестном лице возникает совсем иное выражение – глубокого, беспросветного отчаяния.
Вот уже четыре недели Глэдис места себе не находит. С того самого вечера, когда она отправилась на ужин с Мартином Фагерстом. И вот с тех пор она ни разу не произнесла его имени, и сам мистер Фагерст больше сюда не заглядывал. Что за нелепость! Уж Дина-то видела, как он смотрел на Глэдис и как Глэдис смотрела на него, пусть даже не отдавая себе в этом отчета. Да любой ученый, оказавшись между ними, всерьез усомнился бы, что выброс углекислоты – единственный фактор нагревания атмосферы!
Дина нахмурилась. Даже ее непробиваемый муженек Дейви и тот понял бы, что у соседки проблемы. Еще парочка таких ударов – и тесто просто побоится подняться.
Соседка откашлялась, выпрямилась, скрестила длинные стройные ножки и сцепила руки на коленях.
– Я его знаю? – небрежно обронила она.
– Кого?
– Ну, того типа, которому в данный момент изрядно достается от твоих кулаков. Похоже, в тесте ты различаешь некое знакомое лицо.
Глэдис вытерла лоб тыльной стороной руки.
– У тебя воображение шалит. Я пеку пирог, а вовсе не пытаюсь выместить раздражение.
– А-а, – понимающе протянула Дина.
Глэдис еще пару раз перевернула тесто, потыкала в него пальцем, а затем вывалила массу в миску и накрыла влажным полотенцем.
– Мне тут пришло в голову, – продолжала Дина по наитию, – уж не викинга ли ты «обрабатывала».
– Викинга? – не поняла Глэдис.
– Ну, того скандинава, – услужливо пояснила Дина. – Голубоглазого красавца с толстым кошельком. Мартина Фагерста.
Глэдис отвернулась, нервно комкая в руках салфетку. Подруга видит ее насквозь, вот в чем проблема!
– Я уже объяснила: я пеку пирог, – холодно отрезала Глэдис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18