А вы воспользовались этим. Во-первых, вы получили от меня деньги под залог бумаг, которые не стоили и тридцати пяти центов за доллар; во-вторых, вы стали втягивать меня то в одно, то в другое дело и всякий раз высасывали из меня деньги. А у меня в обеспечение этого осталась только недвижимость на линии железной дороги, которая может в любой момент прижать меня и выжать досуха. И вы хотите знать, что я намерен предпринять? Я прижму вас . Продам этот ваш залог, — он дотронулся до связки бумаг из тех, которыми было завалено его бюро, — а предприятия пущу за сколько придется. Я не стану сражаться с Б.О. и П.
Лэфем повернулся на кресле, показав посетителю свою плотную спину; тот оставался невозмутимым.
— Есть лица, — начал он сухо и спокойно, игнорируя слова Лэфема, точно они были адресованы не ему, а кому-то третьему, очевидно их заслужившему, но настолько ему безразличному, что ему пришлось набраться терпения, чтобы эти обвинения выслушать, — есть англичане, которые наводили справки об этих предприятиях.
— Думаю, что вы лжете, Роджерс, — сказал Лэфем, не оборачиваясь.
— Все, чего я прошу, это чтобы вы не действовали поспешно.
— Вы, видно, надеетесь, что я это не всерьез! — крикнул в ярости Лэфем, обернувшись. — Думаете, дурака валяю? — Он позвонил в колокольчик и велел мальчику, который явился на звонок и ждал, пока он быстро писал записку маклерам и вкладывал ее вместе с пачкой ценных бумаг в большой конверт: — Уильям, отнесешь это сейчас же к «Гэллопу и Пэддоку» на Стейт-стрит. А теперь уходите, — сказал он Роджерсу и снова повернулся к бюро.
Роджерс встал и стоял, держа шляпу в руке. Поза и лицо его выражали не просто спокойствие, они были бесстрастны. У него был вид человека, готового возобновить деловой разговор, как только позволит капризный нрав собеседника.
— Итак, — произнес он, — я понял, что вы не станете ничего предпринимать насчет этой недвижимости, пока я не увижусь с лицами, о которых упомянул.
Лэфем снова повернулся к нему лицом и молча смотрел на него.
— Интересно, что вы замышляете, — сказал он наконец. — Хотелось бы мне знать. — Но так как Роджерс ничем не показал, что готов удовлетворить его любопытство, и принял последние слова Лэфема как столь же не относящиеся к делу, что и остальные, он сказал, нахмурясь: — Приведите кого-нибудь, кто выложит за предприятия столько, чтобы мне хватило расчесться с вами, а уж потом будем говорить. Но не приводите подставных лиц. Даю вам ровно двадцать четыре часа, чтобы вы еще раз показали себя мошенником.
И снова Лэфем повернулся к нему спиной, а Роджерс, поглядев задумчиво на свою шляпу, откашлялся и спокойно ушел, сохраняя до конца вид полного беспристрастия.
Всю вторую половину дня от Лэфема, по выражению Уокера, снова не было никаких вестей, пока ему не принесли последнюю почту; а тогда до общей комнаты дошел звук разрываемых конвертов и вполголоса произносимые проклятья. Несколько раньше обычного часа закрытия он вышел из кабинета в шляпе и застегнутом доверху пальто. Мальчику-посыльному он отрывисто бросил:
— Уильям, сегодня я больше не приду, — подошел к мисс Дьюи, положил ей на стол несколько писем для перепечатки и вышел. Ничего не было сказано, но тех, кто смотрел ему вслед, охватило ощущение надвигающейся беды.
Вечером, сидя вдвоем с женой за чаем, он спросил:
— Что, Пэн и ужинать не выйдет?
— Да, — ответила жена. — Не нравится мне, что она над собой делает. Так и заболеть недолго. Она переживает все куда глубже, чем Айрин.
Лэфем ничего не сказал, но, положив себе по своему обыкновению полную тарелку снеди с обильного стола, он уставился в тарелку с безразличием, не ускользнувшим от внимания жены.
— А с тобой что? — спросила она.
— Ничего. Просто есть неохота.
— Что случилось? — настаивала она.
— Беда случилась, чертовское невезенье, — сказал Лэфем. — Я никогда от тебя ничего не таил, Персис, когда ты спрашивала, и сейчас начинать поздно. Положение хуже некуда. Я расскажу, в чем дело, если только тебе от этого станет легче. Но хватит с тебя и того, что я уже сказал, — хуже некуда.
— Совсем плохо? — спросила она, глядя на него со спокойным мужеством.
— Пока я, пожалуй, точно не скажу, — ответил Лэфем, избегая ее взгляда. — Всю осень не было сбыта, я понадеялся на зиму. Но и сейчас не лучше. Немало людей обанкротилось, среди них и мои должники, у иных моя передаточная на векселях… — Лэфем остановился.
— Что еще?
Он ответил не сразу.
— А еще — Роджерс.
— Тут моя вина, — сказала миссис Лэфем. — Я тебя на это толкнула.
— Нет, я сам того хотел не меньше тебя, — ответил Лэфем. — И никого винить не собираюсь.
Услышав себе оправдание, миссис Лэфем, как всякая женщина, стремящаяся отыскать виновного, не удержалась и сказала:
— Сайлас, а ведь я тебя против него остерегала. Говорила тебе: больше с ним не связывайся.
— Да. Но только мне пришлось ему помочь, чтобы вернуть мои деньги. А это все равно что решетом воду носить. И вот теперь… — Лэфем замолчал.
— Не бойся мне все сказать, Сайлас Лэфем. Если дойдет до самого плохого, я тоже хочу это знать, я должна это знать. Деньги мне, что ли, нужны? Я за тобой прожила счастливо с самой нашей свадьбы и буду счастлива, пока ты жив. А жить мне все равно где, хоть переедем на Бэк-Бэй, а хоть в старый домишко в Лэфеме. Я знаю, кого винить. Я себя виню. Это я навязала тебе Роджерса. — Она снова вернулась к этому, в бессильном стремлении каждой пуританской души возложить на кого-то искупление мирового зла, пусть даже на себя самое.
— До самого плохого еще не дошло, Персис, — сказал муж. — Но с новым домом придется подождать, пока я не разберусь в своих делах.
— По мне, так хоть продавай его, — воскликнула жена в пылу самообвинения. — Я только рада буду, если продашь.
— А я — нет, — сказал Лэфем.
— Знаю, — сказала жена и с грустью вспомнила, сколько сердца вложил он в этот дом.
Он сидел, задумавшись.
— Полагаю, что все еще уладится. А если нет, — он вздохнул, — что поделаешь? Может, и Пэн не стоит так убиваться из-за Кори, — продолжал он с новой для него горькой, неведомой ему прежде иронией. — Нет худа без добра. К тому же остается еще шанс, — закончил он, снова горько усмехнувшись, — что Роджерс все-таки объявится.
— Вот уж чему не верю! — воскликнула миссис Лэфем, но в ее глазах блеснула надежда. — Какой шанс?
— Один на десять миллионов, — сказал Лэфем, и глаза ее опять потухли. — Он говорит, будто какие-то англичане хотят купить эти предприятия.
— И что?
— Ну, я дал ему двадцать четыре часа, чтобы доказать, что он врет.
— Ты не веришь, что есть покупатели?
— Только не на этом свете.
— А если вдруг?
— Вдруг, Персис… Да нет, чепуха!
— Нет, нет! — воскликнула она. — Не может он быть таким уж подлецом. Зачем бы ему тогда говорить? А если он этих покупателей приведет?
— Тогда, — с гордостью сказал Лэфем, — я отдам им все за столько же, за сколько мне их всучил Роджерс. Я на них наживаться не хочу. Но думаю, что сперва придут вести от Б.О. и П.А уж с этих покупателей придется взять, что дадут. Сдается мне, конкурентов у них не будет.
Миссис Лэфем не могла отказаться от надежды.
— А если ты возьмешь свою цену с этих англичан, пока они не прознали, что предприятия хочет скупить дорога, — это избавит тебя от Роджерса?
— Вроде того, — сказал Лэфем.
— Тогда, я уверена, он все сделает, чтобы это устроить. Не можешь ты пострадать за то, что оказал ему услугу. Не может он быть таким неблагодарным! И зачем бы ему заговаривать об этих покупателях, если их нет? Не унывай, Сайлас. Увидишь, он завтра с ними придет.
Лэфем рассмеялся, но она привела ему столько доводов за то, что надо верить Роджерсу, что у него тоже затеплилась надежда. Кончилось тем, что он попросил горячего чаю, и миссис Лэфем, отправив чайник на кухню, велела заварить свежего. Потом, перейдя от отчаяния к надежде, он с аппетитом поужинал. Перед сном они, уже полные надежд, обсудили дела, которые он раскрыл перед ней полностью, как бывало всегда с тех самых пор, как впервые за них взялся. Им вспомнились те давние времена, и он сказал:
— Случись это тогда, я бы не очень тужил. Молод был, ничего не боялся. А после пятидесяти легче пугаешься. Упади я сейчас, мне уж, пожалуй, не подняться.
— Чепуха! Чтобы ты испугался, Сайлас Лэфем? — гордо воскликнула жена. — Хотела бы я посмотреть, что может тебя испугать и какой удар может тебя свалить так, чтобы ты не поднялся.
— Ты и вправду так считаешь, Персис? — спросил он, радуясь ее мужеству.
Среди ночи она окликнула его, и в темноте ее голос звучал особенно тревожно:
— Ты не спишь, Сайлас?
— Нет, не сплю.
— Я все думаю про этих англичан, Сай…
— Я тоже.
— И выходит, что ты будешь ничуть не лучше Роджерса, если продашь им…
— И скрою, как обстоит дело с Б.О. и П.? Я об этом уже подумал. Так что ты не бойся.
Она судорожно зарыдала:
— Ох, Сайлас! Сайлас! — Бог ведает, чего тут было больше: гордости за честность мужа, облегчения от того, что не надо доказывать свою правоту, жалости к нему.
— Тише, тише, Персис! — упрашивал он. — Еще разбудишь Пэн. Не плачь! Не надо.
— Дай мне поплакать, Сайлас! Мне полегчает. Сейчас перестану. Ничего, ничего. — Она потихоньку успокаивалась. — Очень уж обидно, — сказала она, когда снова могла говорить, — упускать такой случай, когда его посылает тебе само провидение.
— Ну, пожалуй, не провидение, — сказал Лэфем. — Так или иначе, хвататься за него не стану. Всего вернее, что Роджерс наврал, и никаких покупателей нет. Но если они есть, они не получат от меня предприятий, пока я не выложу им все начистоту. Не печалься, Персис. Я как-нибудь вывернусь.
— О, я знаю. И потом найдутся же люди, они помогут, если узнают, что у тебя нужда…
— Помогут, если узнают, что нужды нет, — сказал саркастически Лэфем.
— Ты рассказал обо всем Биллу?
— Нет, не смог. Уж очень долго я был самым богатым в родне. Не мог я признаться, что мне грозит беда.
— Понятно.
— И потом, до сегодняшнего дня все обстояло не так уж страшно. Но мы ведь не испугаемся, если станет и впрямь страшно.
— Не испугаемся.
22
С утренней почтой миссис Лэфем получила письмо от Айрин, особенно важное тем, что не упоминало ни об его авторе, ни о состоянии ее духа. Оно содержало лишь новости о дядиной семье, о том, какие все к ней добрые; о том, что кузен Билли возьмет ее и своих сестер кататься на буере, как только встанет лед на реке.
Письмо пришло, когда Лэфем уже ушел в контору, и мать пошла обсудить его с Пенелопой.
— Как тебе кажется? — спросила она и сказала, не дожидаясь ответа: — Мне вообще-то не очень по душе, когда женятся родственники, но если Айрин и Билли поладят… — и она нерешительно взглянула на Пенелопу.
— Для меня это ничего не изменит, — безучастно сказала девушка.
Миссис Лэфем потеряла терпение.
— Тогда вот что, Пенелопа! — воскликнула она. — Может, для тебя что-нибудь изменит, если я скажу, что у отца большие неприятности. Он весь извелся, полночи не спал, только об этом и говорил. Старый негодяй Роджерс взял у него много денег; и все другие, кому он помогал, тоже его подвели. — Миссис Лэфем так излагала обстоятельства дела, что ей некогда было входить в подробности. — И я хочу, чтобы ты вышла наконец из своей комнаты и постаралась бы подбодрить его и утешить, когда он нынче вернется. Будь здесь Айрин, она уж наверняка не стала бы хандрить, — не удержалась она.
Девушка приподнялась на локте.
— Что произошло у отца? — спросила она живо. — У него трудности? Он может разориться? Нам придется остаться в этом доме?
— Глядишь, еще рады будем здесь остаться, — сказала миссис Лэфем, сердясь и на себя за то, что дала дочери повод для догадок, и на избалованную богатством дочь, не представлявшую себе настоящей бедности. — Я хочу, чтобы ты встала и доказала, что можешь думать о ком-нибудь еще, кроме себя.
— О, конечно, встану, — сказала девушка быстро и почти весело.
— Я не говорю, что дела так уж плохи, как были совсем недавно, — честно призналась мать, отступая немного от утверждений, основанных более на чувствах, чем на фактах. — Отец надеется выпутаться, может, так оно и будет. Но я хочу, чтобы ты что-нибудь для него сделала, отвлекла бы, подбодрила, чтобы он не согнулся под тяжким бременем. И перестань хоть на время думать о себе, веди себя разумно.
— Да, да, — сказала девушка. — Можешь обо мне больше не беспокоиться.
Перед тем как уйти из комнаты, она написала записку; вниз она сошла одетая для улицы и сама отнесла ее на почту. Записка была адресована Кори:
«Не приходите, пока я не дам вам знать. На это у меня есть причина, которую сейчас я объяснить не могу; и вы не должны ни о чем спрашивать».
Весь день она пребывала в состоянии какого-то веселого отчаяния, а вечером сошла вниз поужинать с отцом.
— Что ж, Персис, — сказал он с усмешкой, садясь за стол. — Наши благие решения пока придется отложить. Как видно, англичане подвели Роджерса.
— То есть он не пришел?
— По крайней мере, до половины шестого его не было, — сказал Лэфем.
— Ох ты! — только и сказала жена.
— Но я, пожалуй, выпутаюсь и без мистера Роджерса, — продолжал Лэфем. — Есть одна фирма, я ожидал, что она лопнет, а она еще держится, и если я не пойду вместе с ней ко дну, то выплыву. — Вошла Пенелопа. — Привет, Пэн! — вскричал отец. — Не так уж часто тебя теперь увидишь. — Когда она проходила мимо него, он притянул ее к себе и поцеловал.
— Да, — сказала она, — но сегодня я решила повеселить вас немного. Говорить я не буду, одного моего вида вполне достаточно.
Отец засмеялся.
— Это мать тебе наговорила? Вчера я и впрямь приуныл; но, кажется, я не столько ушибся, как испугался. Не хочешь ли сходить сегодня в театр? В Парке дают «Селлерса». Ну, как?
— Сама не знаю. Думаешь, без меня там не обойдутся?
— Никак! — вскричал полковник. — Давайте все пойдем. Разве только, — вопросительно добавил он, — кто-нибудь может прийти?
— Никто не может прийти, — сказала Пенелопа.
— Отлично! Тогда пойдем. Ты только не мешкай, мать.
— Уж я-то вас не задержу, — сказала миссис Лэфем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44