Ей бы куда-нибудь поехать, развлечься — повидать новых людей…
— Время я найду, — сказал Лэфем, — если надо. А сейчас мне как раз нужно съездить по делам на Запад — могу взять Айрин с собой.
— Прекрасно, — сказала жена. — Ничего лучше и не придумаешь. А куда ты едешь?
— Как раз в сторону Дюбюка.
— Что-нибудь стряслось у Билла?
— Нет. Дела.
— Ну, а что Пэн?
— Ей, по-моему, не лучше, чем Айрин.
— А он приходит?
— Да, только это что-то не очень помогает.
— Эх! — Миссис Лэфем откинулась на сиденье экипажа. — Что ж ей — брать человека, который, как мы все думали, хотел ее сестру? Нехорошо это, по-моему.
— Хорошо, — твердо сказал Лэфем, — да она вроде бы не хочет, а лучше бы хотела. Никакого выхода, как я понимаю, нет. Тут сам черт ногу сломит. Только ты не обижай Пэн.
Миссис Лэфем ничего не ответила; но увидев Пенелопу, вглядевшись в ее осунувшееся лицо, она обняла ее и заплакала.
Пенелопа свои слезы уже выплакала.
— Что ж, мама, — сказала она, — ты вернулась почти такая же веселая, как уезжала. Я уж не спрашиваю, в каком настроении Айрин. Веселье изо всех нас прямо брызжет. Видно, это один из способов поздравлять меня. Миссис Кори, та еще с поздравлениями не являлась.
— Ты с ним помолвлена, Пэн?
— Судя по моим чувствам, скорее нет. По-моему, это больше похоже на составление завещания. Но ты лучше спроси его, когда он придет.
— Глаза бы мои на него не смотрели.
— Он, кажется, уже привык к этому. И не ждет, чтобы на него смотрели. Итак, все мы там, откуда начали. Интересно, сколько это может длиться?
Вечером миссис Лэфем сообщила мужу — он уходил из конторы, чтобы встретить ее на вокзале, а после мрачного обеда дома вернулся туда, — что с Пенелопой не легче, чем с Айрин.
— Она не умеет себя занять. Айрин все время чего-то делает, а Пэн сидит у себя и хандрит. И даже не читает. Я поднялась к ней нынче побранить за беспорядок в доме — сразу видно, что нет Айрин; но поглядела на нее в щелку, и у меня духу не хватило. Сидит, руки положила на колени и смотрит в одну точку. А меня увидела, господи, аж подпрыгнула! Потом засмеялась и говорит: «Мне показалось, это мой призрак, мама!» Еще бы минутка, и я бы не выдержала, расплакалась.
Лэфем устало слушал и ответил невпопад:
— Мне скоро ехать, Персис.
— Когда?
— Завтра утром.
Миссис Лэфем молчала. Потом сказала:
— Ладно. Я тебе все приготовлю в дорогу.
— Я заеду в Лэфем за Айрин, а оттуда поедем через Канаду. Получится ненамного дальше.
— Ты мне ничего не можешь рассказать, Сайлас?
— Могу, — сказал Лэфем. — Но это длинная история, а тебе сейчас некогда. Я зря просадил много денег, все думал покрыть убытки, и вот надо посмотреть, что уцелело.
Миссис Лэфем спросила, помолчав:
— Это — Роджерс?
— Да, Роджерс.
— А я ведь не хотела, чтобы ты с ним больше связывался.
— Да. Но ты и не хотела, чтобы я требовал с него долг, а пришлось выбирать одно из двух. Вот я с ним и связался.
— Сайлас, — сказала жена, — боюсь, что это я тебя…
— То, что ты говорила, Персис, это Бог с ним. Я и сам был рад с ним все уладить и воспользовался случаем. А Роджерс, кажется, почуял у меня слабину и решил поживиться. Но все в конце концов утрясется. — Лэфем сказал это так, точно больше об этом говорить не хотел. Он добавил как бы между прочим: — Сдается мне, все, кроме тех, кто мне задолжал, требуют от меня крупных сделок и только за наличные.
— То есть ты должен платить наличными, а тебе долги не платят?
Лэфем поморщился.
— Что-то вроде того, — сказал он и закурил сигару. — Но раз я говорю тебе, что все уладится, значит, так и будет, Персис. Я тоже не стану сидеть сложа руки, особенно когда Роджерс обеими руками тянет меня ко дну.
— Что же ты задумал?
— Раз дошло до этого, я его хорошенько прижму. — Лицо Лэфема засияло удовольствием, чего не случалось с того дня, когда они ездили в Бруклин. — Если хочешь знать, Милтон К.Роджерс — мошенник, или я уж ничего не смыслю. Но теперь он, кажется, получит, что заслужил. — И Лэфем сжал губы, так что вздернулась его короткая рыжая с проседью борода.
— А что он сделал?
— Что сделал? Ладно, скажу тебе, что он сделал, раз ты считаешь, будто Роджерс прямо-таки святой, а я поступил с ним плохо, когда от него отделался. Он брался за все что ни попадя — сомнительные акции, патенты, земельная спекуляция, нефтяные участки — все перепробовал. Но у него осталось немало собственности на железнодорожной линии П.-Игрек-Икс — лесопилки, мельницы, земельные участки, и он вот уже восемь лет проворачивал там очень выгодные сделки. Другой бы на этом разбогател. Но Милтону К.Роджерсу разбогатеть — это все равно что откормить тощего жеребенка. Не идут к нему деньги. Дай ему волю, так он за полгода спустит состояние Вандербильда, Джея Гулда и Тома Скотта, а потом станет занимать у тебя деньги. Так вот — у меня он их больше не получит; и если он думает, что я меньше его смыслю в этих его лесопилках, то очень ошибается. Я купил их и думаю, что во всем разобрался. Билл держал меня в курсе. Вот я и еду туда поглядеть, не удастся ли их перепродать, и не стану сильно печалиться, если Роджерс на этом погорит.
— Я что-то не пойму тебя, Сайлас.
— А дело вот в чем. Большая Озерная и Полярная железная дорога арендовала линию П.-Игрек-Икс на девяносто девять лет — можно сказать, купила — и построит возле этих лесопилок вагоностроительные мастерские, так что лесопилки могут ей понадобиться. И Милтон К.Роджерс это знал, когда продал их мне.
— Но если они нужны дороге, значит, на них и цена высокая? И ты сможешь взять за них сколько запросишь.
— Думаешь? Кроме П.-Игрек-Икс там нет ни одной дороги на пятьдесят миль кругом; ни одного куба древесины, ни одного фунта муки оттуда не вывезешь, как только по ней. Пока он имел дело с маленькой местной дорогой вроде этой П.-Игрек-Икс, Роджерс еще мог делать дела. А с такой крупной линией, как Б.О. и П., у него не было бы никаких шансов. Если такая дорога захочет приобрести лесопилку и мельницу, думаешь, она заплатит его цену? Нет, сэр! Ему придется взять, что дадут, или дорога предложит ему самому везти на рынок свою муку и древесину.
— И ты думаешь, он знал, что Б.О. и П. нужны лесопилка и мельница, когда продавал их тебе? — спросила пораженная миссис Лэфем, повторяя за ним эти сокращенные названия.
Полковник насмешливо засмеялся.
— А когда это было, чтобы Милтон К.Роджерс не знал своей выгоды? Не понимаю только, — добавил он задумчиво, — почему он все-таки всегда ее упускает. Должно быть, у него какого-то винтика не хватает.
Миссис Лэфем была в замешательстве. Она только и сказала:
— А ты спроси-ка себя, не потому ли Роджерс стал таким и пошел по плохой дороге, что ты его вытеснил из дела? Подумай, не ты ли в ответе за все, что он с тех пор натворил?
— Уложи-ка мой чемодан, — сказал угрюмо Лэфем. — А я сам о себе позабочусь. И Милтон К.Роджерс тоже, — добавил он.

Тот вечер Кори провел в своей комнате, по временам он нетерпеливо заглядывал в библиотеку, где кроме матери сидели отец и сестры, явно не намереваясь уходить. Наконец, спускаясь вниз, он встретил миссис Кори на лестнице. Оба в смущении остановились.
— Мне надо с тобой поговорить, мама. Я ждал, когда мы останемся наедине.
— Пойдем ко мне, — сказала она.
— Я чувствую, ты знаешь, что я хочу сказать, — начал он, когда они туда пришли.
Он стоял у камина, и она, взглянув на него, спросила:
— Вот как? — стараясь говорить бодро и весело.
— И я чувствую, что это тебе не понравится, что ты меня не одобряешь. А я хотел бы — чтобы одобрила.
— Мне обычно нравится все, что ты делаешь, Том. И если сейчас мне не сразу что-то понравится, я постараюсь… ты ведь знаешь… ради тебя одобрить, что бы то ни было.
— Я буду краток, — сказал он, вздохнув. — Это касается мисс Лэфем. — И поспешно добавил: — Надеюсь, что ты не так уж удивлена. Я бы рассказал тебе раньше, если бы мог.
— Нет, не удивлена. Я боялась — я подозревала что-то в этом роде.
Наступило тяжелое молчание.
— Так как же, мама? — спросил он наконец.
— Если твое решение окончательно…
— Да.
— И если ты уже говорил с ней…
— Конечно. С этого мне и надо было начать.
— Тогда бесполезно противоречить, даже если бы мне это и не нравилось.
— Значит, не нравится!
— Нет! Этого я бы не сказала. Разумеется, я предпочла бы, чтобы ты выбрал какую-нибудь милую девушку среди тех, с кем вместе воспитывался, — подругу твоих сестер, из семьи, которую мы знаем…
— Да, я понимаю, и твои желания мне не безразличны, уверяю тебя. Я считаюсь с ними, потому и колебался так долго, к стыду своему, ведь это не совсем красиво в отношении — другой стороны. Но я помню о твоих желаниях, о желаниях сестер и, если бы был в силах полностью им подчиниться…
Даже такой хороший сын и брат, как Кори, когда дело коснулось его любви, полагал, что сделал большую уступку уже тем, что хотя бы помнил о желаниях своей семьи.
Мать поспешила успокоить его.
— Я знаю — знаю. Я уже давно поняла, что это может произойти, Том, и я приготовилась. Я обо всем переговорила с твоим отцом, и мы решили, что наши чувства не должны быть тебе препятствием. И все же — это неожиданность, иначе и быть не может.
— Я знаю. И понимаю ваши чувства. Но я уверен — так будет, только пока вы не узнаете ее как следует.
— Я тоже в этом уверена, Том. Уверена, что все мы полюбим ее — пусть сперва только ради тебя. И надеюсь, что и она полюбит нас.
— Я убежден в этом, — сказал Кори с уверенностью, которая в подобных случаях не всегда подтверждается. — И ты так приняла это, что у меня с души свалилось огромное бремя.
Но он так тяжко вздохнул и выглядел таким озабоченным, что мать сказала:
— Ну, а теперь не думай больше об этом. Мы желаем твоего счастья, сын, и готовы примириться со всем, даже для нас в чем-то неприятном. Полагаю, о ее семье мы говорить не будем. О ней у нас с тобой, конечно же, одинаковое мнение. У них есть свои… недостатки, но это очень порядочные люди, и я за тем обедом убедилась, что бояться их нечего. — Она встала и обняла его. — Желаю тебе счастья, Том! Если она хоть в половину такая же хорошая, как ты, вы будете счастливы. — Она хотела поцеловать его, но что-то в нем остановило ее — смятение, тревога, которые тут же выразились в словах.
— Я должен объяснить тебе, мама. Тут вышло осложнение… ошибка… не обошлось и без моей вины… и я не знаю, как быть. Мне порой кажется, что нам не выпутаться из этого. Если бы ты могла нам помочь! Они все думали, я влюблен — в другую сестру.
— О Том! Как они могли ?
— Не знаю. Все, казалось, было так ясно — я даже поначалу стеснялся обнаруживать свои чувства. Но так они подумали. И даже она сама.
— Неужели они не видели, что у тебя есть глаза… есть вкус? Кто бы не пленился такой красотой! И я уверена, что она не только красивая, но и хорошая. Удивляюсь им! Подумать, что ты мог предпочесть это маленькое, темненькое, странное существо с этими ее шуточками и…
— Мама! — крикнул молодой человек, повернув к ней искаженное лицо, которое должно было бы предупредить ее.
— Что с тобой, Том?
— Ты тоже — ты тоже подумала, что это Айрин?
— Конечно!
Он смотрел на нее с отчаянием.
— О мальчик мой! — только и сказала она.
— Не упрекай меня, мама! Я этого не вынесу.
— Нет, нет, не буду. Но как — как это могло случиться?
— Я и сам не знаю. Когда она мне сказала, как они все истолковали, я чуть не рассмеялся — до того это было от меня далеко. А сейчас, когда и у тебя явилась та же мысль… И вы все так думали?
— Да.
Они долго смотрели друг на друга. Потом миссис Кори начала:
— Однажды у меня мелькнуло — в тот день, когда я пришла к ним с визитом, — что мы, может быть, ошибаемся. Но я так мало знала о… о…
— Пенелопе, — машинально подсказал Кори.
— Вот как ее зовут?.. Я забыла… так мало, что я тут же бросила эту мысль — о ней и о тебе. Когда мы в прошлом году увидели ту, другую, мне показалось, что у тебя, действительно, возникло чувство…
— Да, так и они подумали. Но для меня она всегда была только хорошеньким ребенком. Я был с ней учтив, потому что этого хотела ты, а когда снова встретился с нею здесь, то старался видеться с ней только для того, чтобы говорить о ее сестре.
— Передо мной, Том, тебе не надо оправдываться, — сказала мать, гордая тем, что едина с сыном в его беде. — А вот для них, бедных, это действительно ужасно, — добавила она. — Не представляю, как они справились с этим. Но, конечно, разумные люди должны же понять…
— Они и не справились. Во всяком случае, она. С тех пор я все больше горжусь ею и люблю ее! Сперва она меня очаровала и восхитила, уж не знаю, чем, но она — самый интересный человек, каких я когда-либо встречал. Теперь я об этом и не думаю. Думаю только о том, какая она хорошая — как терпелива со мной и как сурова к себе. Если бы дело касалось ее одной… если бы дело не касалось и меня… все скоро было бы кончено. Но она ни о чем другом не думает, только о чувствах сестры и о моих. Я хожу туда… я понимаю, что не должен, но не могу не ходить… И она страдает и старается не показать мне, что страдает. Я никогда не встречал таких, как она, — такую мужественную, такую верную, такую благородную. Я не откажусь от нее… не могу отказаться. Но она раздирает мне сердце, когда во всем винит себя, а ведь все наделал я. Мы стараемся разобраться и найти выход, но возвращаемся все к тому же, и мне тяжело слышать, как она беспощадно обвиняет себя.
Миссис Кори, несомненно, не вполне верила и страданиям и благородству девушки, которая так ей не понравилась, но в поведении сына она этого не видела и снова выразила ему свое сочувствие. Она постаралась сказать о Пенелопе что-то хорошее; конечно, не может она легко отнестись к случившемуся.
— Мне бы это в ней не понравилось. Но время все излечит. И если она тебя действительно любит…
— Это признание я у нее вырвал.
— Тогда надо надеяться на лучшее. Никто тут не виноват, а боль и обиду придется пережить. Вот и все. И пусть тебя не огорчает то, что я сказала. Том. Ведь я ее почти не знаю, и я… я уверена, что полюблю каждого, кого любишь ты.
— Да, я знаю, — уныло сказал молодой человек. — А отцу ты скажешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44