— Да нет же, Сай, — успокаивающе сказала жена. — Девочки почти всегда выходят. Но молодым труднее рано вставать, чем нам.
— Могут отдохнуть потом. Им больше и делать нечего, — проворчал Лэфем.
— А это уж твоя вина. Не нажил бы столько денег, им бы пришлось работать. — Она посмеялась спартанским требованиям Лэфема и продолжала оправдывать дочерей: — Айрин два дня подряд поздно ложится, а Пенелопа говорит, что нездорова. С чего ты так рассердился на девочек? Может, сам что-нибудь натворил, а теперь стыдно?
— Когда натворю, я тебе скажу, — проворчал Лэфем.
— Не скажешь! — пошутила жена. — Будешь вымещать досаду на нас. Ну, выкладывай, в чем дело?
Лэфем важно хмурился, не поднимая глаз от чашки кофе, и сказал:
— Не знаю, чего тут надо было вчера этому малому.
— Кому?
— Кори. Он был здесь, когда я вернулся, сказал, что приходил ко мне, а сам тут же ушел.
— Где он был?
— В малой гостиной.
— А Пэн там была?
— Я ее не видел.
Миссис Лэфем задумалась, держа руку на сливочнике.
— В самом деле, что ему было нужно? Он сказал, что пришел к тебе?
— Так он сказал.
— А потом не захотел остаться?
— Да.
— Ну так я скажу тебе, в чем дело, Сайлас Лэфем. Он приходил, — она оглянулась и понизила голос, — говорить с тобой насчет Айрин, а потом у него не хватило Духу.
— По-моему, у него хватает духу на все, чего он пожелает, — сказал угрюмо Лэфем. — Знаю только, что он был здесь. Спроси-ка лучше у Пэн, если она наконец выйдет.
— Я ее ждать не стану, — сказала миссис Лэфем; когда муж закрыл за собой входную дверь, она открыла дверь в комнату дочери и быстро вошла.
Девушка сидела у окна одетая, и, казалось, сидела так уже давно. Не вставая, она повернула лицо к матери. Против света оно казалось черным, и на нем не было видно ничего, пока мать, подойдя ближе, не засыпала ее вопросами.
— Ты уже давно так сидишь, Пэн? Почему ты не идешь завтракать? Ты видела мистера Кори, когда он приходил вчера вечером? Да что с тобой? О чем ты плакала?
— Разве я плакала?
— Да! У тебя щеки мокрые!
— А я думала, они пылают. Хорошо, я расскажу тебе, в чем дело. — Она встала и снова упала на стул. — Запри дверь! — сказала она, и мать машинально послушалась. — Я не хочу, чтобы услышала Айрин. Ничего особенного не случилось. Просто мистер Кори сделал мне вчера предложение.
Мать беспомощно смотрела на нее, пожалуй, не столько в изумлении, сколько в ужасе.
— Что ты так смотришь — я не привидение. А жаль! Сядь лучше, мама. Тебе надо все об этом знать.
Миссис Лэфем в изнеможении опустилась на стул у второго окна, не в силах ни говорить, ни двигаться, а дочь медленно, но кратко, касаясь только главного, рассказывала, перемежая рассказ горькими шутками.
— Ну, вот и все, мама. Я бы подумала, что это был сон, да только я всю ночь не спала. Нет, кажется, все было наяву.
Мать взглянула на постель и сказала, охотно отвлекаясь этой меньшей заботой:
— Так ты и не ложилась! Ты себя уморишь.
— Не уморю, но действительно не ложилась, — ответила девушка. Видя, что мать снова мрачно замолчала, она спросила: — Что ж ты не винишь меня, мама? Почему не говоришь, что я его завлекала и отбивала у нее? Разве ты так не думаешь?
Мать не ответила, точно это безумное самобичевание не нуждалось в ответе.
— Как ты думаешь, — просто спросила она, — он знал, что ты его любишь?
— Конечно, знал! Как бы я сумела скрыть от него? Но я сперва сказала, что не люблю!
— К чему? — вздохнула мать. — Могла бы сразу признаться. Разве это помогло бы Айрин, если б ты не сказала?
— Я всегда старалась помогать ей, даже когда я…
— Знаю. Только неровня она ему, нет. Я это сразу поняла, а признаться себе не хотела. Да и он все приходил…
— А меня у тебя и в мыслях не было! — вскричала девушка с горечью, пронзившей сердце матери. — Я была никто! Я ничего чувствовать не могла! Меня никто не мог полюбить! — Сумятица из отчаяния и торжества, угрызений и обиды, наполнявшая ее душу, искала выражения в словах.
— Да, — виновато сказала мать. — Тебя у меня в мыслях не было. Или почти не было. Приходило мне порой на ум, что может быть… Но не похоже было… И ты так старалась для Айрин…
— Ты этого хотела. Ты вечно посылала меня разговаривать с ним за нее, а что я могу говорить с ним за себя, ты не думала. Я за себя и не говорила!
— Я наказана за это. А когда ты… полюбила его?
— Не знаю. И не все ли равно? Все кончено, и не важно, когда началось. Сюда он больше не придет, если только я не позволю. — Она невольно выдала, что гордится своей властью, но все же продолжала с тревогой: — А что же ты скажешь Айрин? Меня ей нечего опасаться; но раз он ее не любит, что ты сделаешь?
— Что делать, я не знаю, — сказала миссис Лэфем. Она все еще безучастно сидела на стуле, не в силах, казалось, стряхнуть с себя апатию. — Не вижу, что тут можно сделать.
Пенелопа насмешливо засмеялась.
— Тогда пусть все идет по-прежнему. Только по-прежнему не получится.
— Не получится, — эхом откликнулась мать. — Она красивая, хозяйственная, и у твоего отца денег довольно. Ох, я сама не знаю, что говорю! Неровня она ему, нет. Я это все время чувствовала и все время сама себя обманывала.
— Если бы он ее любил, — сказала Пенелопа, — не имело бы значения, ровня она ему или нет. Я ему тоже неровня.
Мать продолжала:
— Я могла бы догадаться, что это ты, но я вбила себе… Теперь-то я все вижу ясно, да слишком поздно. И что делать, не знаю.
— А что, по-твоему, делать мне ? — требовательно спросила девушка. — Ты хочешь, чтобы я пошла к Айрин и сказала, что это я его у нее отбила?
— Господи! — воскликнула миссис Лэфем. — Что же мне делать, Пэн?
— Для меня — ничего, — сказала Пенелопа. — Я сама во всем разобралась. Сделай все, что можешь, для Айрин.
— Я не стану тебя винить, если ты хоть сегодня за него выйдешь.
— Мама!
— Нет, не стану. Ты поступала по-честному и имела на это право. Винить тут некого. Он вел себя как джентльмен; теперь-то я вижу, что он о ней и думать не думал, а только о тебе. Вот и выходи за него! И он имеет право, и ты.
— А как же Айрин? Обо мне говорить нечего. Я о себе сама позабочусь.
— Она еще ребенок. Все это она себе просто напридумывала. Это пройдет. Она не так чтобы всем сердцем…
— Нет, мама, всем сердцем. Это для нее вопрос всей жизни. И ты это знаешь.
— Да, верно, — сказала мать, точно именно это и доказывала, а не обратное.
— Если бы я могла отдать ей его, я бы отдала. Но не в моих это силах. — И она добавила с отчаянием: — И не в моих силах взять его себе!
— Что ж, — сказала миссис Лэфем. — Придется ей вынести это. Не знаю, чем все кончится. Но ей придется свою долю вынести. — Она встала и пошла к двери.
Пенелопа в ужасе кинулась за ней.
— Неужели ты идешь ей сказать? — И она схватила мать за плечи.
— Да, — сказала миссис Лэфем. — Если она взрослая женщина, то вынесет и женское горе.
— Не могу я тебя пустить к ней, — взмолилась девушка, пряча лицо на плече матери. — Не говори Айрин. Я боюсь тебя пустить. Как я взгляну ей в глаза?
— Ты ведь ничего плохого ей не сделала, Пэн, — сказала мать, успокаивая ее.
— Я хотела сделать! И, должно быть, что-то все-таки сделала. Это было сильнее меня. Я полюбила его с первого взгляда и, наверное, тоже старалась понравиться ему. Как ты думаешь, старалась? Нет, нет! Не говори Айрин! Подожди, мама! Да! Я и впрямь старалась его отбить! — крикнула она, подняв голову и глядя на мать своими большими глазами. — Да! Даже вчера! Вчера я впервые была с ним наедине, и теперь я понимаю, я-то хотела показаться ему хорошенькой — и забавной. Я не постаралась, чтобы он подумал о ней. Я знала, что нравлюсь ему, и старалась понравиться еще больше. Быть может, я могла бы помешать ему объясниться мне. Но когда я поняла, что он меня любит, я не смогла. Никогда до этого он не был только со мной и только для меня. Я ведь могла и совсем к нему не выйти, но мне хотелось его видеть; а когда мы оказались наедине, я, наверное, что-то такое делала, чтобы он догадался о моей любви. Ну вот, теперь ты скажешь Айрин? Я никогда не думала, что он меня любит, не ожидала этого. Но он мне нравился. Да, нравился! Скажи ей это. Или я сама скажу.
— Если бы можно было сказать ей, что он умер, — растерянно начала миссис Лэфем.
— Как легко бы было! — воскликнула девушка, издеваясь над самой собой. — Но для нее он хуже чем умер; и для меня тоже. Мама, я обдумывала все это миллион раз со всех возможных сторон и не вижу никакого выхода — только одно горе. Горе, и ничего другого тут не увидишь, смотри хоть всю жизнь. — Она снова рассмеялась, точно эта безвыходность забавляла ее. Потом кинулась в другую крайность — самоутверждение. — А ведь я имею на него право, а он на меня. Если он никогда не давал ей повода думать, что он любит ее, — а я знаю, что не давал, это все мы ей внушали, значит, он свободен, и я тоже свободна. Мы не можем сделать ее счастливой, как бы ни старались, так почему бы мне… Нет, не годится! До этого я уже доходила в своих рассуждениях! — Она снова засмеялась своим горьким смехом. — Теперь попробуй ты , мама!
— Я бы лучше сказала сперва отцу…
Пенелопа улыбнулась еще печальнее, чем смеялась.
— Конечно. Полковнику следует обо всем узнать. Эту беду я не могу держать про себя. Она, оказывается, касается очень многих.
Слыша ее обычную манеру говорить, мать почему-то ободрилась:
— Может, он что-нибудь надумает.
— О, я не сомневаюсь, что полковник решит, что делать.
— Очень-то не унывай. Все… все уладится.
— Это ты скажи Айрин, мама.
Миссис Лэфем взялась за дверную ручку; потом отпустила ее и взглянула на дочь, словно моля об утешении, которого сама не находила.
— Не смотри на меня, мама, — сказала Пенелопа, покачав головой. — Ты знаешь, даже если б Айрин умерла, так ничего и не узнав, я не считала бы, что все уладилось.
— Пэн!
— Я читала, что бывают случаи, когда девушка отказывается от любимого ради счастья другой девушки, которую тот не любит. Это можно сделать.
— Отец посчитает тебя дурой, — сказала миссис Лэфем, найдя прибежище в своем отвращении к подобному псевдогероизму. — Нет! Если отступаться, так пусть отступится та, которая одной себе причинит горе. Слишком много на свете бед и печалей, чтобы еще нарочно к ним добавлять.
Она открыла дверь. Но Пенелопа подбежала и загородила ей дорогу.
— Пусть Айрин не отступается.
— Об этом я спрошу твоего отца, — сказала мать. — А теперь выпусти меня.
— Не пускай сюда Айрин.
— Хорошо. Я скажу ей, что ты не спала всю ночь. Ложись, отдохни. Она еще тоже не вставала. И надо бы тебе позавтракать.
— Нет, дай мне поспать, если смогу. Я что-нибудь съем, когда проснусь. А не усну — спущусь вниз. Жизнь должна идти своим чередом, даже когда в доме покойник, а у нас лишь немногим хуже.
— Не говори глупостей! — сказала миссис Лэфем сердито и властно.
— Ну, немногим лучше, — кротко согласилась Пенелопа.
Миссис Лэфем попыталась что-то сказать и не смогла. Она вышла и открыла дверь в комнату Айрин. Девушка подняла с подушки сонную голову.
— Не беспокой сестру, Айрин, когда встанешь. Она плохо спала…
— Тише, не говори ничего! Умираю, до того спать хочется! — ответила Айрин. — Иди, мама. Я ее не разбужу. — Она уткнула лицо в подушку и натянула на голову одеяло.
Мать медленно закрыла дверь и сошла вниз, едва передвигая ноги, так она была растерянна. Раньше она бы непременно попыталась понять, за что постигла ее эта кара. Теперь она не верила, что страдания безвинных были ниспосланы им за ее грехи; она бессознательно уходила от этого жестокого и эгоистичного толкования тайны потерь и страданий. Она понимала, что обеим ее дочерям, равно, хоть и по-разному для нее любимым и дорогим, неотвратимо суждено страдать, и не могла винить ни одну из них; не могла винить и того, кто причинил эти страдания; он был столь же безвинен; и хотя в первые минуты сердце ее ожесточилось против него, она все же смогла остаться к нему справедлива. Когда-то этой женщине было привычно искать истину в трудах, и она трудилась. Но проклятие богатства в том и состоит, что оно отстраняет нас от труда и преграждает нам этот путь к надежде и душевному здоровью. В доме, где теперь все делалось за нее, у нее не было работы, которая спасла бы от отчаяния. Придя в свою комнату, она села, уронила на колени руки, — прежде столь неутомимые и нужные, — и попыталась все обдумать. Она никогда не слыхала о роке, который слал бедствия и невинному и виновному, прежде чем люди стали верить, будто беды и печали посылаются им в наказание; но в простоте своей она признала понятие античного рока, когда сказала себе вслух: «Тут не иначе как нечистый вмешался». Как ни поверни, она не видела, как избежать горя, которое уже настигло Пенелопу и ее самое и настигнет Айрин и отца. Подумав о муже, она вздрогнула, представив себе, с какой силой оно отзовется в его могучей натуре. Она боялась этого, боялась и еще худшего — того, на что могут толкнуть его гордость и честолюбие. Этот страх, но также и естественный порыв, с которым женщины бегут к мужу во всякий трудный час, заставили ее почувствовать, что она должна посоветоваться с ним, не дожидаясь вечера. Стоило ей представить себе, как неверно он может понять случившееся, и ей почудилось, будто ему все уже известно и надо спешить удержать его от опрометчивых шагов.
Она послала за рассыльным и отправила в контору записку: «Сайлас, я хочу с тобой проехаться сегодня. Не сможешь ли вернуться пораньше. Персис». Обедала она вместе с Айрин, уклоняясь от расспросов о Пенелопе, когда получила ответ, что он и коляска прибудут в половине третьего. Нетрудно скрыть что-либо от девушки, поглощенной одной-единственной мыслью; миссис Лэфем удалось избежать разговора о Пенелопе, но она еще раз убедилась, насколько Айрин полна надежд, которые оказывались теперь тщетными. Она все еще говорила об обеде, ни о чем другом, только о том обеде, напрашиваясь на комплименты себе и на похвалы ему, которые мать до тех пор расточала так щедро.
— Мама, да ты меня вовсе не слушаешь! — сказала Айрин, смеясь и краснея.
— Нет, нет, слушаю, — уверяла миссис Лэфем, и девушка продолжала щебетать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44