вот почему это всегда ее мучило. Теперь она больше за него не боится.
На этот раз он не возражал против укора, содержавшегося в ее прощении.
— Ну, теперь все позади, и прошу тебя, выбрось это из головы.
Как всякий человек, он не мог не воспользоваться тем, что был в милости, и злоупотребил этим, пригласив к ужину Кори. Жена по такому случаю, конечно, отпустила ему грех непослушания. А Пенелопа заявила, что от восхищения отвагой полковника и долготерпением матери она просто не в состоянии занимать гостя, но что может — сделает.
Айрин больше любила слушать, чем говорить; когда сестра бывала рядом, она всегда, словами или безмолвно, обращалась к ней за подтверждением того, что сказала. Чаще она просто сидела, сияя красотой, глядела на молодого человека и слушала шутки сестры. Она смеялась им и смотрела на Кори, чтобы убедиться, что шутка до него дошла. Когда они вышли на веранду полюбоваться луной над морем, Пенелопа шла впереди, Айрин — сзади.
На луну они смотрели недолго. Молодой человек сел на перила веранды, а Айрин — на одну из красных качалок, откуда было хорошо видно и его и сестру, которая тоже сидела в ленивой позе и, как говорится, разливалась соловьем. Ее низкий, воркующий голос доставлял наслаждение; лицо, видимое в лунном свете, только когда она поворачивала его или поднимала, притягивало его взор. Речь ее не была литературной, и эффект едва ли был сознательным. Она вовсе не пересыпала ее прибаутками. Она просто рассказывала о разных пустяках, очерчивала внешность и характеры заинтересовавших ее людей; никто не ускользал от ее внимания; иногда она подражала им, но немного. Она лишь намекала, и картина возникала словно без ее участия. Она не смеялась; когда смеялся Кори, она издавала горлом нежный звук, как бы довольная, что позабавила его, и продолжала.
Полковник, впервые за вечер оставшись наедине с женой, поспешил заговорить.
— Вот, Перри, с Роджерсом я уладил, надеюсь, ты теперь будешь довольна: он мне должен двадцать тысяч долларов, а залогу я взял у него на четверть этой суммы, если вздумаю продать его акции.
— Как вышло, что он с тобой поехал? — спросила миссис Лэфем.
— Кто? Роджерс?
— Нет, мистер Кори.
— Ах, Кори! — сказал Лэфем, притворяясь, будто не понял, что речь о нем. — Он сам предложил.
— Как бы не так! — усмехнулась жена, однако вполне дружелюбно.
— Вот именно так, — возразил полковник. — Мы с ним начали один разговор, когда я уже собрался уходить; ну он и проводил меня на катер, а там спросил: ничего, если он поедет со мной и вернется обратным катером? Этого я не мог допустить.
— Твое счастье, что не мог.
— А как я мог не пригласить его к чаю?
— Ну, конечно, не мог.
— Но ночевать он не останется, разве только, — Лэфем запнулся, — разве только ты этого захочешь.
— Ну, конечно, если я захочу! Вижу, что он останется.
— Ты же знаешь, какая давка на последнем катере, а на другие он уже не поспеет.
Миссис Лэфем рассмеялась его нехитрой уловке.
— Надеюсь, ты будешь вполне доволен, Сай, если окажется, что он и не думает об Айрин.
— Фу, Персис! Вечно ты про это, — взмолился полковник. Потом замолчал, и его грубоватое лицо невольно омрачилось.
— Вот! — вскричала жена, выводя его из задумчивости. — Я знаю, каково тебе будет; и ты, надеюсь, вспомнишь, кого надо будет винить.
— А я рискну, — сказал Лэфем с уверенностью человека, привычного к успеху.
С веранды доносился ленивый голос Пенелопы, радостный смех Айрин и хохот Кори.
— Ты только послушай! — сказал отец, раздуваясь от невыразимой гордости. — Эта девушка говорит за десятерых. С ней и цирка не надо. Интересно, о чем она.
— Рассказывает какую-нибудь историю, кого-нибудь представляет. Ей стоит выйти из дома, и она приносит больше рассказов, чем большинство людей привезло бы из Японии. Увидит смешного человека и обязательно что-то у него подметит, а нам уже смешно. Кажется, не побывало у нас никого, с тех пор как эта девочка научилась говорить, чтоб она не переняла чего-то; и ведь так изобразит человека, что видишь его как живого. Иной раз хочу ее остановить; но когда она в ударе, разве остановишь? Хорошо, что она помогает Айрин занимать гостей. И мне она никогда не дает унывать.
— Это так, — сказал полковник. — И культуры у нее не меньше, чем у всех этих. Верно?
— Читает она очень много, — согласилась мать. — Прямо запоем. Но нельзя же во вред здоровью. Иной раз так и отняла бы у нее книгу. Не знаю, хорошо ли девушке столько читать, особенно романы. Еще заберет себе в голову чего не надо.
— Ну, Пэн глупостей не сделает, — сказал Лэфем.
— Да, она умница. Но Айрин гораздо практичнее. Пэн часто витает в облаках — мечтательница. А Айрин — той пальца в рот не клади. Если надо что сделать, решить, так из них двоих всякий примет Айрин за старшую. Вот только по части разговоров, тут, конечно, Пэн вдвое умней.
— А теперь скажи, — произнес Лэфем, молча согласившись с последним утверждением и откидываясь на кресле, полный довольства. — Видела ты где-нибудь девушек лучше наших?
Жена засмеялась над его гордостью:
— Свои гуси обязательно лебеди.
— Нет, ты скажи честно!
— Девушки неплохие, только ты все-таки не глупи, Сай, если можешь.
Молодежь вернулась в комнаты, и Кори сказал, что ему пора на катер. Миссис Лэфем стала уговаривать его остаться, но он был тверд и даже не позволил полковнику подвезти его к пристани; сказал, что пойдет лучше пешком. Он пошел быстро, и уже виден был в бухте катер; надо было лишь пересечь песчаную полосу влево от отелей. Иногда Кори останавливался, чем-то приятно взволнованный, и шел потом еще быстрее.
— Она прелестна! — сказал он, и ему показалось, будто он произнес это вслух. Тут он увидел, что сошел с тропы и вязнет в песке. Он вернулся на тропу и едва поспел на катер. Билетер подошел к нему с билетами, и Кори поднял к его фонарику сияющий взгляд; улыбка, видимо, долго не сходила с его лица. Один раз окружавшие его пассажиры внезапно с опаской отодвинулись, и он понял, что громко рассмеялся.
11
Кори удалось согнать улыбку с лица, только грозно нахмурясь; это он понял, лишь когда пришел домой и отец спросил:
— Что-нибудь сегодня не так в твоем департаменте изящных искусств?
— Нет, сэр, нет, — сказал сын, давая отдых сдвинутым бровям и снова сияя. — Но я думаю, вы правы, что хорошо бы вам познакомиться с полковником Лэфемом, не откладывая надолго.
— Он на это намекнул? — спросил Бромфилд Кори, отложив книгу и охватив руками свое худое колено.
— Нет, ничем не намекал, — поспешил сказать молодой человек. — Я просто подумал, что не покажется ли с вашей стороны намеренным — так откладывать.
— Я, Том, предоставил тебе это решить.
— Да, понимаю и не хочу настаивать…
— Ты ведь куда больше бостонец, чем я. Я ждал твоего сигнала в полной уверенности, что ты знаешь, что подобает делать и когда. Будь я всецело предоставлен моим необузданным побуждениям, я сразу бы нанес визит твоему padrone. Мне кажется, мой отец сумел бы показать мне, что именно это надлежит сделать, если находишься с полковником Лэфемом в тех отношениях, в каких находимся мы.
— Вы так считаете? — спросил молодой человек.
— Да. Но я знаю, что в подобных делах я не авторитет. Тут я всегда подчиняюсь вашей матери и вам, детям.
— Очень сожалею, сэр. Я не думал, что действую наперекор вашему мнению. Я просто хотел избавить вас от формальности, которая еще не казалась необходимой. Простите, — повторил он с искренним сожалением. — Я не хотел быть невнимательным к человеку, который так хорошо ко мне отнесся. Все они — очень добрые люди.
— Надеюсь, — сказал Бромфилд Кори с удовлетворением, естественным для пожилого человека, когда он оказывается более прав, чем молодой, — что еще не поздно явиться завтра вместе с тобой в твою контору.
— О нет. Я не ожидал, что вы захотите так скоро, сэр.
— Раз я решил, меня уж ничто не удержит, — сказал отец с тем удовольствием, с каким слабовольные люди иногда признают свою слабость. — А как их новый дом?
— Кажется, они думают переехать туда до Нового года.
— Будут ли они ценным приобретением для общества? — спросил Бромфилд Кори с невозмутимым видом.
— Я не совсем вас понимаю, — сказал сын несколько смущенно.
— А я вижу. Том, что понимаешь.
— Все почувствуют, что это люди разумные и… правильно мыслящие.
— Не в том дело. Если бы общество принимало всех разумных и правильно мыслящих, оно стало бы столь многолюдным, что и самые деятельные его члены не успевали бы друг к другу с визитами. Не успевала бы даже твоя мать, столь по этой части добросовестная. Общество — это нечто совсем иное, чем разум и правильный образ мыслей. Они, пожалуй, лежат в его основании, однако его легкая, изящная, видимая нам надстройка требует других качеств. Имеются ли у твоих друзей эти качества, которые можно ощущать, но едва ли можно определить?
Сын засмеялся.
— По правде говоря, сэр, не думаю, чтобы они представляли себе общество так, как мы. Миссис Лэфем, по-моему, никогда не давала обеда.
— И с такими-то деньгами! — вздохнул отец.
— Они не пьют вина за столом. Я подозреваю, что когда они не пьют чай или кофе, то пьют просто воду со льдом.
— Какой ужас! — сказал Бромфилд Кори.
— Это, мне кажется, дает о них какое-то представление.
— О да! Есть и люди, которые дают обеды, но с которыми тем не менее знаться нельзя. Но если кто никогда не давал обеда, как может общество его принять?
— Оно переваривает очень многих, — заметил молодой человек.
— Да, но только если они поставляют для этого какой-то пикантный соус. Как я понял, у этих твоих друзей такого соуса не имеется.
— Это еще неизвестно! — воскликнул сын.
— Ну, может быть, этакий крепкий запах земли. Но я не то имею в виду. Тогда они должны много тратить. Для них нет иного способа завоевать положение. Полковника нам надо избрать членом Десятичасового Клуба, и ему надо записаться в число тех, кто устраивает приемы. Каждому под силу дать ужин на множество персон. Да, тут есть для него проблеск надежды.
Утром Бромфилд Кори спросил сына, можно ли застать Лэфема в конторе уже в одиннадцать.
— Думаю, что даже раньше. Я ни разу еще не приходил раньше его. Должно быть, и швейцар не намного его опережает.
— Так я пойду вместе с тобой?
— Если хотите, сэр, — сказал сын с некоторым колебанием.
— А захочет ли он ?
— Уверен, что да, сэр.
И отец понял, что сын очень доволен.
Когда они появились в дверях кабинета, Лэфем торопливо просматривал утренние газеты. Он поднял глаза от лежавшей перед ним газеты, затем встал, неумело притворяясь, будто не знает Бромфилда Кори в лицо.
— Доброе утро, полковник Лэфем, — сказал сын, и Лэфем ждал, пока тот добавит: — Позвольте представить вам моего отца.
Тогда он ответил:
— Доброе утро. — И с несколько суровым видом сказал Кори-старшему: — Здравствуйте, сэр. Прошу садиться, — и придвинул стул.
Они обменялись рукопожатиями и сели, и Лэфем сказал своему подчиненному:
— Вы тоже садитесь.
Но Кори-младший остался стоять и смотрел, как они наблюдают один другого; это и забавляло его и немного смущало. Лэфем ждал, чтобы гость заговорил первым, и тому пришлось это сделать.
— Я рад с вами познакомиться, полковник, и мне следовало сделать это раньше. Будь на вашем месте мой отец, он именно этого и ожидал бы от человека на моем месте. Впрочем, я не считаю, что наше знакомство началось только сегодня. Надеюсь, миссис Лэфем здорова? И ваша дочь также?
— Благодарю, — сказал Лэфем. — Они здоровы.
— Они столько сделали для моей жены…
— Пустяки! — воскликнул Лэфем. — Моей жене такие случаи только подавай. А как поживает миссис Кори и барышни?
— Они здоровы, насколько мне известно. Сейчас их нет в городе.
— Так я и понял, — сказал Лэфем, кивая Кори-младшему. — Мистер Кори говорил об этом моей жене. — Он откинулся на спинку кресла, твердо решив показать, что ничуть не смущен этим обменом любезностями.
— Да, — сказал Бромфилд Кори. — Том уже имел удовольствие — которого ожидаю и я — видеть всю вашу семью. Надеюсь, что он вам здесь полезен? — Кори рассеянно оглядел кабинет Лэфема, затем клерков в их отгороженном помещении, и наконец взгляд его остановился на необычайно хорошенькой девушке, печатавшей на машинке.
— Что ж, сэр, — ответил Лэфем, впервые смягчаясь, так как разговор коснулся его дел. — Если мы не получим от него пользы, так только по нашей вине. Кстати, Кори, — обратился он к молодому человеку и взял со своего бюро несколько писем. — Это по вашей части, испанские или французские.
— Я их просмотрю, — сказал Кори, направляясь к своей конторке.
Его отец поднялся со стула.
— Не уходите, — сказал Лэфем, жестом приглашая его снова сесть. — Я его нарочно на минуту отослал. У меня правило: не говорить таких вещей в глаза. Но вы меня спросили, так почему не сказать, что у меня еще не было никого, кто так пришелся бы здесь, как ваш сын. Может, это для вас не важно…
— Я очень счастлив это слышать, — сказал Бромфилд Кори. — Право, очень счастлив. Мне всегда казалось, что у сына есть способности, если бы только он сумел их выявить. А вашим делом он занялся из любви к нему.
— Он правильно взялся за него, сэр! Он мне об этом говорил. Он постарался в него вникнуть. А моя краска этого стоит.
— О да! Он так хвалит ее, точно сам изобрел.
— Неужели? — спросил Лэфем, все более довольный. — Да, иначе нельзя. Надо верить в дело, иначе не вложишь в него души. У меня был когда-то компаньон, сразу после войны, и вечно его тянуло к чему-то другому. Я ему говорил: «У вас в руках лучшее дело на свете. Чего вам еще?» Пришлось от него избавиться. Я держался своей краски, а его все носило по стране, а капитал у него все таял; недавно пришлось мне одолжить ему денег, чтобы начал с начала. Нет, сэр, в дело надо верить. А я верю в вашего сына. И скажу вам: у него все идет отлично.
— Очень любезно с вашей стороны.
— Какая тут любезность! Я вот говорил недавно одному приятелю: многих я брал прямо с улицы, уж, кажется, с детства привычных к тяжелой работе, так и от тех было меньше толку, чем от вашего сына.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44