— Вот как? — спросила она упавшим голосом.
— Да. Сейчас мне будет поручена его иностранная корреспонденция, и если я увижу в ней возможности, на какие надеюсь, то поведу его дело в Южной Америке и в Мексике. Условия он предложил очень хорошие. Говорит, что если это окажется в общих наших интересах, то он будет, сверх комиссионных, платить мне также и жалованье. Я говорил с дядей Джимом; он считает, что у меня хорошие возможности.
— Так сказал дядя Джим? — в изумлении спросила миссис Кори.
— Да, я все время с ним советовался и следовал его советам.
Это показалось ей необъяснимым предательством со стороны брата.
— Я думал, что и ты хотела бы для меня того же советчика. Да и кто подходит для этого лучше?
Мать промолчала. Как ни огорчала ее минеральная краска, ее сейчас вытеснила еще большая тревога. Она стала осторожно подбираться к этому предмету.
— И ты весь вечер обсуждал свое дело с мистером Лэфемом?
— Да, почти, — ответил сын вполне невинно. — Я пошел к нему вчера после обстоятельного разговора с дядей Джимом, потом мистер Лэфем пригласил меня к себе, чтобы договориться окончательно.
— К себе? — переспросила миссис Кори.
— Да, в Нантакет. Он снимает там коттедж.
— В Нантакете? — миссис Кори наморщила лоб. — Что же представляет собой коттедж в Нантакете?
— Почти то же, что коттедж в любом другом месте. Обычная красная крыша и веранда. И как положено — скалы на берегу моря; а примерно в миле дальше по пляжу — большие отели; их по вечерам освещают электричеством и фейерверком. У нас в Наханте этого нет.
— Да, — согласилась мать. — А как поживает миссис Лэфем? И ее дочь?
— Хорошо, — сказал молодой человек. — Барышни после обеда, разумеется, водили меня на скалы, а потом я до полуночи говорил с мистером Лэфемом о краске. И докончил разговор только нынче утром на катере.
— Какова же эта семья у себя дома?
— Какова? Я, признаться, не разглядел. — Миссис Кори готова была облегченно вздохнуть; а сын чему-то засмеялся. — Они как раз читали «Мидлмарч». Говорят, что много слышали об этой книге. Мне кажется, это очень хорошие люди. И очень дружная семья.
— «Мидлмарч», наверное, читает некрасивая сестра?
— Некрасивая? Разве она некрасива? — спросил молодой человек, добросовестно стараясь вспомнить. — Да, читает больше старшая. Но и та не переутомляется. Они больше любят говорить. Этим они напомнили мне южан. — Молодой человек улыбнулся каким-то своим воспоминаниям о Лэфемах. — Угощение — как говорят в деревне — было отличное. Полковник — ведь он имеет чин полковника — говорил о кофе своей жены, точно она его собственноручно сварила, хотя, по-моему, только руководила его приготовлением. В доме есть все, что только можно достать за деньги. Но и у денег есть пределы.
Этот последний факт с недавнего времени все больше огорчал миссис Кори; однако в применении к Лэфемам он ее даже несколько утешил.
— Да, иногда требуется также и хороший вкус, — сказала она.
— Они словно извинялись передо мной, что у них мало книг, — сказал Кори. — Не знаю, зачем. Полковник сказал, что они, в общем, покупают много книг. Но, очевидно, не возят с собой на курорт.
— Полагаю, они никогда не покупают новых книг. Я теперь встречаю кое-кого из этих богачей; они тратят деньги на предметы роскоши, а книги берут в библиотеке или покупают дешевые, в бумажных обложках.
— Так, вероятно, делают и Лэфемы, — сказал, улыбаясь, молодой человек. — Но люди они очень хорошие. У старшей дочери хорошее чувство юмора.
— Юмора? — Миссис Кори недоуменно наморщила лоб. — Вроде миссис Сэйр? — назвала она имя, которое приходит на ум каждому бостонцу, когда говорят о юморе.
— О нет, ничего похожего. Она не произносит афоризмов, никаких блесток и всплесков, ничего литературного. У нее забавная манера смотреть на вещи, или они ей видятся с забавной стороны. Не знаю. Она рассказывает о том, что видела, иногда кого-нибудь изображает.
— Вот как? — холодно сказала миссис Кори. — А мисс Айрин все так же хороша?
— У нее изумительный цвет лица, — ответил сын, но это ее не удовлетворило. — Мне хотелось бы видеть, как встретятся отец и полковник Лэфем, — добавил он, улыбаясь.
— Да, да, отец! — сказала мать тем тоном сочувствия и вместе осуждения, каким матери говорят детям об их отце.
— Думаешь, это будет ему неприятно? — быстро спросил молодой человек.
— Нет, нет, не думаю. Признаюсь, однако. Том, что предпочла бы какую-нибудь другую фирму.
— Но почему же, мама? Сейчас главным считается размер капитала; а я готов скорее голодать, чем взять в руки доллар, добытый нечестным путем.
— Конечно, мой мальчик, — с гордостью сказала мать.
— Но не возражаю, если на нем будет немного минеральной краски. Я употреблю свое влияние на полковника Лэфема — если оно у меня когда-либо будет, — чтобы эту краску соскребли с пейзажей.
— Ты, должно быть, не начнешь работать до осени?
— Нет, начну, — сказал сын, смеясь над деловым неведением матери. — Завтра же с утра.
— Завтра с утра!
— Да, мне уже отвели конторку, и я сяду за нее в девять утра.
— Том! — вскричала мать. — Почему мистер Лэфем так охотно тебя взял? Я всегда слышала, что молодым людям страшно трудно устроиться.
— Ты думаешь, так уж охотно? Мы беседовали часов двенадцать.
— Тебе не кажется, что тут могли быть какие-то личные мотивы?
— Я не совсем тебя понимаю, мама. Думаю, я просто ему понравился.
Миссис Кори не могла говорить яснее. Она ответила довольно неудачно:
— Да. Ведь ты не хотел бы, чтобы это было одолжением?
— Я считаю, что он — человек деловой и свои интересы помнит. Но я не против, чтобы сперва вызвать его симпатию. Я сам буду виноват, если не стану ему необходим.
— Да, — сказала миссис Кори.
— Ну-с, — спросил муж после ее разговора с сыном. — Что же ты сказала Тому?
— В сущности, ничего. Он уже все решил твердо и только огорчился бы, если бы я стала его отговаривать.
— Именно это я и говорил тебе, дорогая.
— К тому же он обо всем переговорил с Джеймсом и последовал его совету. Вот Джеймса я понять не могу.
— Да ведь решение принято относительно краски, но не принцессы. Ты мудро поступила, Анна, что не стала ему перечить. Наши традиции отжили свой век. В душе нам безразлично, что за дело у человека, лишь бы оно было достаточно крупным и рекламировалось не слишком уродливо; но считается хорошим тоном выказывать отвращение.
— Тебе и впрямь это безразлично, Бромфилд? — спросила озабоченно жена.
— Совершенно. Среди заблуждений моей юности была мысль, будто я создан из тонкого фарфора; но какое облегчение — осознать, что я из той же глины, что и все прочие. Если разобьюсь, меня легко заменить.
— Если уж Тому обязательно надо войти в такое дело, — сказала миссис Кори, — я рада, что Джеймс это одобряет.
— Боюсь, что Тому безразлично, если бы и не одобрил; да, пожалуй, и мне тоже, — сказал Кори, и стало ясно, что ему за его жизнь досталось, пожалуй, слишком много советов от шурина. — Лучше посоветуйся с ним насчет женитьбы Тома на принцессе.
— Пока в этом нет необходимости, — сказала с достоинством миссис Кори, но сейчас же спросила: — Ты и тут был бы так же спокоен, Бромфилд?
— Это вопрос несколько более личный.
— И он тебя волнует не меньше, чем меня. Конечно, мы оба достаточно долго жили и достаточно знаем жизнь, чтобы не надеяться настоять на своем. Я не сомневаюсь, что она порядочная девушка и можно устроить так, чтобы за них не краснеть. Но она все же получила не то воспитание. Я предпочла бы для Тома жену, воспитанную иначе. А теперь, когда он занялся таким делом, шансов на это мало. Вот о чем моя печаль.
— Ну конечно, колодцы глубже и церковная дверь шире. Но довольно и этой.
— Мне все-таки очень не хотелось бы.
— Да ведь ничего еще не случилось.
— Ты никогда не смотришь вперед.
— Это, может быть, не раз избавляло меня от страданий. Но утешься тем, что у тебя два повода для тревоги. Я всегда нахожу в этом большое преимущество. Можно одну тревогу изгонять другой.
Миссис Кори тяжко вздохнула, словно не нашла в этом утешения; и на следующий день покинула арену своего поражения, которую не отважилась сделать полем битвы. Закончив свой первый рабочий день в конторе Лэфема, сын проводил ее на пристань. Он был весел, и она увезла с собой отблески его радости. Он много ей рассказал, сидя на корме до самого отправления, а потом, используя каждую минуту, по примеру Лэфема, сбежал по сходням, которые уже убирали. С пристани он помахал ей шляпой, чтобы она не подумала, что он остался на борту, и толпа тут же заслонила его улыбающееся лицо.
Все еще улыбаясь, он прошел вдоль длинной пристани, загроможденной возами, экипажами и кипами грузов; по опустевшим улицам деловой части города он решил пройти мимо склада фирмы Лэфем, где с дверных косяков глядели его фамилия и название краски черными буквами на белом прямоугольнике. Двери были еще открыты, и Кори остановился; ему захотелось подняться наверх и взять письма из-за границы, оставшиеся на его конторке, чтобы дома их обработать. Он был влюблен в свою работу, и она доставляла ему ту радость, какую может давать только работа, которую делаешь хорошо. Он считал, что наконец, после долгих поисков, нашел свое место в жизни, и с облегчением к нему приноравливался. Каждое мелкое событие ничем не примечательного дня он вспоминал с удовольствием — с минуты, когда сел за свою конторку, куда рассыльный положил ему письма из-за границы, до той, час назад, когда он из-за нее встал. Лэфем в своем кабинете был ему виден, но он никак не отметил начало его работы и даже не говорил с ним и только в середине дня вышел оттуда, неся еще несколько писем; коротко поздоровавшись, он сказал несколько слов об этих письмах и оставил их. Он опять был без пиджака, и все его грузное тело излучало мучившую его жару. Он не ушел завтракать, ленч ему принесли в кабинет, и Кори видел, как он начал есть; а после сам Кори ушел от своей конторки и уселся перед длинной стойкой ближайшего ресторана. Он заметил, что все завтракали в двенадцать, и решил тоже позавтракать на час раньше обычного. Когда он вернулся, хорошенькая девушка, все утро стучавшая на машинке, аккуратно убирала со своего столика остатки пирога и снова принималась за работу. Лэфем спал в кресле у себя в кабинете, прикрыв лицо газетой.
Сейчас, когда Кори остановился внизу лестницы, эти двое спускались по ней, и Лэфем сказал:
— Тогда лучше разводись.
Он был красен и возбужден, а девушка при виде Кори опустила вуаль на заплаканное лицо. Она проскользнула мимо него на улицу.
А Лэфем остановился, не выражая ничего кроме удивления:
— Привет, Кори! Вы идете наверх?
— Да, там письма, которые я не закончил.
— Деннис еще не ушел, но лучше оставьте-ка их до завтра. У меня правило: что успел за день, на том и кончать.
— Вероятно, вы правы, — согласился Кори.
— Идемте со мной до катера. Надо еще кое-что обговорить.
Это касалось подробностей работы Кори.
На другой день главный бухгалтер, завтракая за длинной стойкой того же ресторана рядом с Кори, заговорил с ним о Лэфеме. Уокер явно получил свою должность не за выслугу лет; хотя высокая залысина и круглое лицо придавали ему вид пожилого человека, его можно было принять и за крупного младенца. Густые желтоватые усы не позволяли думать ни того, ни другого, а быстрые легкие движения выдавали человека не старше тридцати, это и был возраст Уокера. Он, конечно, знал, кто такой Кори, и ждал, пока человек, стоявший выше его на общественной лестнице, сделает первые шаги к знакомству несколько более близкому, чем служебное; когда они были сделаны, он охотно поделился своими соображениями о Лэфеме и его делах.
— По-моему, люди различаются только тем, что одни знают, чего хотят, а другие нет. Так вот, — и Уокер стукнул по солонке, вытряхивая соль, — наш старик всегда знает, чего хочет. И обычно добивается своего. Да, сэр, обычно добивается. Но про свои дела знает только он, а мы, ей-богу, большей частью ничего не знаем. Во всяком случае, пока он сам не скажет. Возьмите мою должность. В большинстве фирм она облечена полным доверием. Главному бухгалтеру, в сущности, известно все. А мне нет, даю вам слово. Может, по вашей части он что-то и приоткрывает, но всем остальным он открывается не больше, чем устрица на горячем кирпиче. Говорят, у него был одно время компаньон, он, кажется, умер. Не хотел бы я быть его компаньоном. Краска для него прямо как собственная кровь. Никаких шуток насчет нее он не допускает. Иные пробовали посмеяться. Но им сразу стало совсем не смешно.
Говоря это, Уокер подбирал со своей тарелки соус, отламывая куски от длинной французской булки и отправляя их в рот как-то безразлично, точно подбрасывал уголь в топку.
— Он, вероятно, думает, — сказал Кори, — что если не скажет сам, то этого и не узнает никто.
Уокер отхлебнул пива и отер пену с усов.
— Он заходит слишком далеко. Это у него слабость. И так во всем. Вот, скажем, эта его машинистка. Можно подумать — принцесса, путешествующая инкогнито. Никому из нас не известно, кто она, чья она и откуда. В один прекрасный день он доставил в контору ее и машинку, устроил их за столом, вот и все, и не ваше, мол, дело. И девушке тяжело, видно, что она охотно бы поговорила с нами; а ведь если не знать нашего старика… — Уокер оборвал речь и допил пиво.
Кори вспомнил слова, которые Лэфем бросил девушке. Но сказал он другое:
— Она много работает.
— О да, — сказал Уокер. — У нас никто не сидит без дела, начиная с самого старика. Вот я и говорю. Если он хочет все держать про себя, работы ему вдвое больше. Но он работы не боится. Это у него не отнимешь. И мисс Дьюи приходится поспевать за остальными. Но непохоже, чтобы ей это было по душе. Такой красивой девушке обычно кажется, что достаточно выглядеть как можно красивей.
— Да, она красива, — сказал сдержанно Кори. — Но очень многим красивым девушкам приходится зарабатывать на жизнь.
— А они этого не любят, — возразил бухгалтер. — Они считают это бедой, и я их не осуждаю. Они имеют право выйти замуж, и им надо дать эту возможность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44