Он с любопытством посмотрел на лицо утопленницы.
– Снимите перстень! – приказал полицейским начальник отдела безопасности. – Составим протокол и отправим это вещественное доказательство на хранение.
Халдун вдруг быстро поднялся и закурил.
– Что с тобой? – спросил следователь, глядя на его побледневшее лицо.
– Ничего…
– Но, ради аллаха, скажи, что случилось?
– Я же говорил, что видел эту женщину, и мне стало не по себе…
– Понимаю… Трудно оставаться равнодушным, когда видишь знакомое лицо… Даже нам трудно.
Халдун молчал.
Рыбак посветил фонарём полицейским. Один из них поднял руку утопленницы, а другой пытался снять перстень. Но дело не клеилось.
– Может, отрезать палец?
– Нет, нет! – остановил их Халдун. – Вам было приказано только снять перстень!
Он перестал замечать, что творится вокруг. Какое-то непонятное чувство влекло его к утопленнице. Это не было похоже на обычное сострадание… Но что же это? Почему ему стало так больно, когда они хотели отрезать ей палец?..
…Перстень! Где-то в глубине памяти всплывали обрывки воспоминаний. Они то возникали, то исчезали, подобно щепке, брошенной в волны…
…В их доме много говорилось о каком-то перстне. Он был тогда ребёнком… Да, ведь однажды он нашёл под кроватью какой-то футляр, из которого мать вынула перстень… Но она давно умерла…
Наконец полицейские с помощью рыбаков сняли перстень и передали его следователю. Внутри оказалась надпись. Одно слово было почти совсем стёрто, но рядом чётко виднелись ещё два: «Назан» и «Халдун».
Ему стало дурно.
– Что случилось, дорогой?
– Ничего…
– Тебе плохо?
– Пустяки!.. Маленькое недомогание…
– Мы можем идти, – сказал следователь, – а труп надо доставить в морг.
Он кивнул доктору, чтобы тот отправлялся к автомобилю.
Халдун с трудом вскарабкался на скалу. Он был совершенно подавлен. Значит, женщина, выдававшая себя за нищенку, была… Но почему она это скрыла? Может, она покончила с жизнью, чтобы унести в могилу свою тайну? Но нет, это не похоже на самоубийство! Царапины на её лице свидетельствуют о том, что она отчаянно боролась за жизнь.
– Взгляни-ка, – сказал следователь, садясь в машину, – здесь довольно отчётливо видно слово, которое, вероятно, пытались стереть. Вот прочти: тут написано «Мазхар». Не так ли?
– Да, «Мазхар»!
– Но что с тобой? Ты бледен как полотно.
– Не знаю.
– Как не знаешь, братец! Всё было хорошо до того момента, пока ты не увидел утопленницу. А тут сразу начало твориться что-то неладное…
Халдун более не мог сдерживаться. Он закрыл лицо руками и зарыдал. Следователь уже не сомневался – за всем этим кроется какая-то трагедия. Он стал осторожно расспрашивать.
Халдун подумал, что теперь совершенно бессмысленно молчать о своём открытии – всё равно на следствии всё выяснится. Посмотрев на следователя влажными от слёз глазами, он сказал:
– Это моя мать!..
И словно провалился в бездну…
– Остановите машину! Он лишился чувств!
Шофёр затормозил и поспешил на помощь. Они уложили доктора на заднее сиденье.
– Гони в больницу, да поживей! – приказал следователь.
Машина рванула с места и скрылась в темноте.
23
Открыв после долгого забытья глаза, Халдун с изумлением обнаружил, что находится в больничной палате. В окно бил яркий солнечный свет. Рядом сидела Нермин, а чуть поодаль – дядя Нихат и тётя. Он беспокойно зашевелился. Тотчас над кроватью склонились врач и медицинская сестра.
Что же с ним произошло? «А-а-а, – вспомнил Халдун, – мать!» Он-то думал, что эта нищенка просила подаяние!.. Да как же можно было не заметить, что её взгляд молил совсем о другом?.. На глаза у него навернулись слёзы.
– Как ты себя чувствуешь, дитя моё? – решился спросить Нихат-бей.
– Благодарю вас. Я почти здоров… Только… – Халдун умолк, не решаясь задать роковой вопрос. «Неужели, – думал он, – мне стыдно? Ведь это была моя мать!» И глядя в упор на Нихат-бея, спросил:
– Это она?
– Да, – ответил Нихат-бей, сильно смутившись.
Он узнал её в морге с первого взгляда. Назан ещё больше постарела с тех пор, как они виделись в стамбульской тюрьме. Но не могло быть никаких сомнений – это она.
Обхватив голову руками, Халдун заплакал. Нермин бережно гладила его по волосам. Она тоже очень страдала. Ей было особенно больно от мысли, что он так сурово укорял эту страдалицу.
– Она сама покончила с собой? – спросил Халдун.
– Пока ещё не известно. Лицо было сильно исцарапано. Я полагаю, что ей пришлось бороться за жизнь… Но кто знает?
– А что говорит следователь?
– Сейчас он срочно выехал на расследование другого дела. Задушили кабатчицу.
– Задушили? Где?
– В какой-то конюшне, на окраине города…
Тело Наджие лежало на земляном полу посреди хибарки, некогда служившей конюшней. Лучи света, едва проникавшие в проём крошечного окна, освещали страшную картину насильственной смерти.
Возле двери дежурили полицейские, а вокруг хибарки гудела толпа. Наконец прибыли представители власти – начальник отдела безопасности, следователь и судебный врач. Конюшню осветили. По всему было видно, что здесь происходила отчаянная борьба.
– Мне сообщили, что в этой хибарке жила нищенка, утонувшая в море, – сказал начальник отдела безопасности. – Но что могла здесь делать кабатчица?
Врач наклонился и пощупал пульс.
– Несомненно одно – её задушили.
– Это ясно с первого взгляда. Однако мы ещё ничего не можем сказать о мотиве преступления, – заметил следователь. – Пока что в голову приходит одно соображение…
– Какое же?
– Одновременно произошли две смерти. Не замешано ли тут третье лицо?
– Возможно. Но попробуем выяснить сначала что-нибудь от соседей.
Все трое вышли из хибарки. Их тотчас окружила толпа любопытных, среди которых находился и хозяин злополучной конюшни Хасан. Его сразу можно было узнать по удручённому виду. Он никак не мог понять, почему в конюшне оказалась эта кабатчица. Его наверняка будут теперь таскать на допросы, а он-то при чём? Ведь даже не он, а жена сдала внаём проклятую хибарку! В тот день, когда впервые здесь появилась нищенка, его и дома-то не было. Если не поверят, пусть спросят у старшей сестры Дженнет. Они вместе ездили в селение за мукой. А возвратились вечером! Тут он и узнал, что жена пустила в конюшню какую-то бродяжку. Эх, и попало же ей от него за это!
Он приподнял кепку и почесал в затылке.
Да, ругал жену, ругал: зачем пустила нищенку? Но разве жилец – дыня? Попробуйте выбрать его по запаху… Если вздумала утонуть, туда ей дорога! Умерла и умерла, а он тут при чём?
– Хасан, тебя хочет допросить следователь.
Сердце у бедняги забилось. Он зажал в руке кепку и предстал перед следователем, понуро опустив голову.
– Ты хозяин этой конюшни?
Хасан огляделся вокруг, потом посмотрел на следователя и ответил:
– Да, бей-эфенди.
– Кому ты её сдавал?
– Я? Да никому не сдавал, господин следователь! Это моя половина сдала. – И он рассказал, как было дело.
– Если не верите, спросите мою старшую сестру Дженнет…
– Оставь в покое старшую сестру! Лучше ответь: когда ты или жена – это всё равно – сдали эту хибарку нищенке?
– Я не сдавал, бей-эфенди.
– Так, понятно… А женщина, которая сейчас там лежит, часто бывала у нищенки?
– Клянусь аллахом, сроду не видел, бей-эфенди! И нищенку-то толком не рассмотрел. Почему? Да меня ещё отец учил – никогда не водись с пьянчугами! Потому-то я и ругал свою половину.
Следователь невольно улыбнулся, но тотчас принял серьёзный вид и спросил:
– Значит, ты не видел, заходила ли сюда когда– нибудь кабатчица?
– Ну как так, бей-эфенди? Если бы видел – сказал. Праведный мусульманин не станет брехать.
– Я видел! – сказал старик, стоявший позади толпы.
Все повернули головы. Ах, да это Сулейман, по прозвищу «Дядя-кашель». Старику было около семи десятков. Он просыпался раньше всех обитателей квартала и первым приходил в маленькую кофейню. Уже тридцать лет кряду курил он там свой кальян, уверяя всех, что после трубки становится легче дышать. Так и лечился старик кальяном, а кашель всё не проходил. Вот и прозвали люди Сулеймана «Дядя-кашель».
Долговязый старик с большими усами и живыми зелёными глазами не спеша пробрался сквозь толпу и подошёл к следователю. Тот кивнул:
– Ну, рассказывай, что ты видел?
– Третьего дня я встал раненько. Вышел из дому и прямо в кофейню, к Шабану… Такая уж у меня привычка – с утра чашечку кофе выпить да кальян покурить… А Шабан хороший кофе варит – не то что другие. Я бывал и в других кофейнях. Так там, нечего греха таить, в кофе горох подсыпают…
– Короче! Что было дальше?
– Хорошо, бей-эфенди! Иду я, значит, в кофейню к Шабану, прохожу вот здесь – смотрю: кабатчица! Она меня даже не приметила сначала. Вот здесь она притаилась – у стены. Ну мне любопытно стало. Видит аллах, в голову пришли плохие мысли… Не воровать ли, думаю, она пришла? И только я так подумал, а она увидала меня и прятаться перестала. Ну, я её, конечно, ни о чём не спросил – какое я имею право? Не спросил, но когда пришёл в кофейню к Шабану, стал поджидать нашего Хасана.
– А кто такой Хасан?
«Дядя-кашель» осмотрелся вокруг.
– Да вот он, хозяин конюшни. Он её нищенке сдал…
– А ты на меня не вали, Сулейман, – рассердился Хасан, – это не я сдавал!
– Знаю, знаю, да хибарка-то всё-таки твоя!
– Моя, не отрицаю. Но…
– Продолжай, дорогой, – перебил его следователь. – Пришёл Хасан, что ты ему сказал?
– Хасан пришёл не скоро, бей-эфенди. Не знаю, где он пропадал, но только в то утро он не был в кофейне.
– В какое утро, Сулейман? – снова не удержался хозяин хибарки.
– В то утро, когда мы без тебя резались в шестёрку.
– А-а-а! Понял! Так я же ездил в селение за мукой…
– Во-во!
Старик повернулся к следователю:
– Видишь, – бей-эфенди, я говорю только правду. У меня нету привычки зря болтать.
– А дальше?
– На другое утро приходит, значит, Хасан, я отвожу его в сторонку и говорю: «Ты знаешь, Сулейман тебя любит, но зачем было сдавать эту хибарку нищенке?»
– А что я тебе ответил, Сулейман?
– А он говорит: «Я не сдавал, жена сдала». Осерчал, говорит, на неё, да что поделаешь, теперь назад не воротишь. Тут я ему раз – про кабатчицу! «Ты, говорю, присматривал бы, что там творится. А то, говорю, кабатчица с утра пораньше в конюшню подглядывала. Как бы беда какая не приключилась!»
– Не говорил он насчёт беды, бей-эфенди, – возмутился Хасан, – истинная правда, не говорил!
– Так это я про себя подумал. А как ты можешь знать, что я думаю про себя?
Все так и покатились со смеху.
– Почему смеётесь? – недоумевал «Дядя-кашель». – Может, я чего не так сказал? Ну всё равно. Только если бы у меня была такая хибара, я бы её ни в жисть не сдал нищенке! Не сдал бы, и всё тут!
– Я же не сдавал! Чего ты болтаешь, Сулейман?
– Ты не сдавал, да твоя жена сдала! Значит, ты её плохо учишь.
– Но-но, полегче, Сулейман!
– Так я же правду говорю, Хасан!
– Никто у тебя не спрашивает, учу я жену или нет. Ты лучше за своей приглядывай.
Тут вскипел «Дядя-кашель»:
– Зачем это мне приглядывать за женой? Ах ты…
И пошли, и пошли чесать!.. Следователь только рукой махнул, а начальник отдела безопасности сказал:
– Я полагаю, с нас довольно! По-моему, следует начать розыск. Здесь, безусловно, замешано какое-то третье лицо.
– Мне тоже так кажется.
– Надо произвести обыск в кабачке.
– Да, это необходимо.
– И допросить гарсона.
– Так у неё и гарсон был?
– Да, какой-то придурковатый малый, попросту дурак.
– Набитый дурак!
– Так вот оно что!
И все трое решили немедленно направиться в кабачок.
Дверь оказалась незапертой. Они вошли. Никого. На столах валялись грязные тарелки, стаканы, винные бутылки… Ясно, что после ухода посетителей здесь всё оставалось, как было.
Во время обыска полицейские обнаружили позади стойки маленькую дверку. В каморке тоже никого не было. На сундуке лежала несмятая постель. Очевидно, минувшей ночью на неё никто не ложился. В углу валялись свёрнутые циновки, на которых, вероятно, спал гарсон.
– Сегодня ночью, – сказал следователь, – ни кабатчица, ни гарсон здесь не ночевали.
– Похоже на то.
– Он ушёл отсюда без пиджака.
На гвозде за дверью болтался старый заплатанный грязный пиджак. В кармане оказался замусоленный паспорт. Сильно поистёршаяся запись гласила: «Место рождения – г. Чанак-кале, год рождения – 332, имя матери – Айше, имя отца – Али, имя владельца паспорта – Ахмет, фамилия – Гюнеш».
– Значит, его зовут Ахмет? Судя по тому, что его постель не тронута, он покинул заведение вместе с хозяйкой. Не так ли?
Такого же мнения был и начальник отдела безопасности.
– Каковы бы ни были их цели, но действовали они сообща… Потом женщину задушили.
– А не гарсон ли убил обеих женщин?
– Вполне возможно. Допустим, кабатчица и гарсон решили завладеть перстнем нищенки. И вот они вдвоём отправляются в хибарку…
– Хорошо, но в этом случае…
– Разрешите мне закончить мысль. Но в этом случае, хотите вы возразить, была бы убита нищенка?
– Или по крайней мере был бы похищен перстень!
– Верно. Тут много обстоятельств, которые заставляют недоумевать. Перстень оказался при нищенке, она утонула, а кабатчица была кем-то задушена. Как хотите, но во всём этом деле замешано третье лицо, то есть Ахмет. Его необходимо задержать.
– Да, и как можно быстрее.
Начальник отдела безопасности тут же отдал распоряжение о розыске и аресте Ахмета. Были приняты меры и на тот случай, если бы Ахмет появился в кабачке. Вполне возможно, что он вернётся сюда за своим паспортом.
И следователь и начальник отдела безопасности были правы. Чтобы приподнять завесу, скрывавшую тайну двух загадочных преступлений, требовалось хоят бы третье лицо, даже если оно, это «третье лицо», и не было непосредственно замешано в деле.
Ахмета усиленно разыскивали. На границы вилайета были посланы депеши, по всему городу производились обыски.
Его искали повсюду, но никому и в голову не пришло заглянуть в общественную уборную, которая находилась в двух шагах от полицейского управления.
А гарсон был именно там.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40