Скорость у этого биплана с убиравшимся в полете шасси была поменьше — около 440 километров в час, зато ракетные снаряды зарекомендовали себя поистине грозным оружием. Под каждой плоскостью подвешивалось по четыре эрэса, которые, когда попадали в цель, оставляли от нее одни лишь воспоминания. Но попадать они стали далеко не сразу.
Первые стрельбы по наземным целям дали плачевный результат: все реактивные снаряды с завидным постоянством шли мимо. Подключив к делу инженера по вооружениям Лившица, мы вскоре пришли к выводу, что прицел, поставленный в расчете на стрельбу из пулеметов, не годится. Или, точнее, требует доработки. Ответа на посланный в связи с этим запрос в Москву ждать не стали. Путем подбора определили точки, которые накладывались на прицел в соответствии с расстоянием до мишени, и после этого провели повторные стрельбы. Успех превзошел все ожидания. Ракетные снаряды теперь точно поражали цель.
Позже в дивизии появился первый отечественный радиолокатор конструкции Слепушкина РУС-1, или, как называли его между собой приехавшие из Москвы инженеры, «Редут-1». Вообще говоря, радиолокаторы входили в состав артиллерии Дальневосточного фронта. Но командующий фронтом переподчинил их мне. «Редут» этот оказался довольно громоздким и размещался на четырех автомашинах, но зато имел довольно большую для того времени антенну, что увеличивало радиус действия. С его помощью можно было определить курс летящего самолета и расстояние от радиолокатора; высота полета тогда еще не определялась.
Техника оказалась не только громоздкой, но и довольно сложной в обращении. Основная трудность для нас заключалась в том, чтобы научиться различать на экране радиолокатора траекторию летящего самолета. У инженеров-москвичей это получалось сразу. А я, к примеру, сколько ни глядел на экран, кроме мелькания множества светящихся точек и черточек, ничего разглядеть не мог. А ведь с помощью радиолокатора предстояло управлять самолетами в воздухе…
Сперва мне даже показалось, что москвичи морочат мне голову: ведь смотрим-то мы на один и тот же экран, они что-то там видят, а я — нет. И как ни нелепо выглядело в моих глазах подобное предположение, однако я не удержался от того, чтобы его проверить. Поднимается, скажем, самолет в воздух, и москвичи тут же называют его курс и дальность от радиолокатора, а я по-прежнему ничего не вижу. В следующий раз распорядился, чтобы самолет выполнял маршрут, неизвестный заранее операторам, и, к моему удивлению, они опять правильно определили его курс и расстояние от станции. Ну что тут поделаешь — хоть смейся, хоть плачь!.. Но постепенно, благодаря настойчивым тренировкам, мы тоже научились пользоваться сложной экспериментальной техникой. А впоследствии, в конце 1940 — начале 1941 года, появились и более совершенные радиолокационные установки РУС-2.
Хватало забот и помимо освоения новой техники.
Еще командуя полком, я начал впервые задумываться о том, как лучше и надежнее организовать управление истребителями в условиях боевых действий.
Мысль эта укрепилась у меня, когда я облетывал аэродромы дивизии и помимо решения текущих задач, связанных с укреплением боеготовности, всякий раз интересовался вопросом, как командир полка намерен осуществлять управление самолетами в воздухе в случае боевых действий.
Ответы, мягко говоря, не изобиловали вариантами.
— Сам буду вместе с полком в воздухе, а на земле останется начальник штаба, — слышал обычно я.
— А откуда станет управлять боевыми действиями начальник штаба?
На этот вопрос и вовсе не удавалось получить сколько-нибудь вразумительного ответа. И причину тому следовало искать вовсе не в некомпетентности командиров полков, а в укоренившейся традиции, будто задумываться тут особенно не над чем, все вроде бы и так само собой разумеется. Иной раз весьма трудно заставить себя взглянуть на вещи под другим углом зрения.
Однако без этого, как я понимал, не обойтись. И не только я, разумеется. Как выяснилось позже, идея, которую я вынашивал, приходила в голову далеко не мне одному.
А я между тем, решив больше не откладывать, собрал совещание управления дивизией. Среди присутствовавших были бригадный комиссар Шаншашвили, начальник штаба дивизии полковник Пынеев, начальник политотдела полковник Соколов и некоторые другие руководящие работники. Рассказав о своем замысле, я предложил высказаться, у кого какие на этот счет будут соображения.
Сама мысль о строительстве командного пункта возражений ни у кого не вызывала. Кто-то поинтересовался, есть ли уже проект, кто-то стал уточнять детали… В общем, реакция оказалась такой, какую примерно я и ожидал.
Но когда речь зашла о практическом осуществлении моего предложения, возникли разногласия. Строить КП предстояло своими силами, иного пути я не видел.
— А специалисты где? А материалы? А необходимые средства, наконец? — загибал пальцы на огромной, растопыренной в негодующем жесте ладони Шаншашвили. — Горячку порешь, командир! Самим не справиться, строители нужны…
Но я настаивал на своем. Объект, как теперь говорят, неплановый, средств на него никто не отпустит… А если бы и отпустили, строителей в здешних местах сыскать непросто…
— Добиваться надо! — не соглашался бригадный комиссар. — КП не баня, нельзя в таком деле самодеятельностью заниматься…
Остальные либо отмалчивались, либо приняли сторону Шаншашвили. Кто при подобных обстоятельствах в самострой не верил, кто ответственность на себя брать не желал…
Наконец я не выдержал и в сердцах объявил, что дело, дескать, решенное и строить КП все равно придется. Одним словом, вопрос исчерпан.
— Кем решенное? — вскочил с места Шаншаншнли. — Начальство знает? У начальства был?
— Надежный КП не начальству, а прежде всего, нам самим нужен! — уклонился я от прямого ответа. И добавил уже официальным тоном: — Что же касается вашего особого мнения, завтра же доложу о нем члену Военного совета Желтову.
Затем распорядился назначить руководителем строительства заместителя начальника штаба и на том закрыл совещание.
С Шаншашвили до этого мы жили дружно, но теперь, видно, нашла коса на камень. Отступать я не собирался. И хотя о замыслах своих никому, в том числе и члену Военного совета Дальневосточного фронта Желтову, еще не докладывал, но в поддержке не сомневался. Что же касается специалистов, то зря комиссар пугает: проект есть, а люди в дивизии любых профессий найдутся — не боги, в самом-то деле, горшки обжигают… И со стройматериалами, если понадобится, тоже помогут, а леса и своего сколько хочешь — тайга вокруг…
С такими мыслями я и явился на другой день к Желтову. Доложил все по порядку. Слушал меня Алексей Сергеевич не перебивая, внимательно. А когда я закончил, сказал коротко:
— Идея верная. Идем к командующему.
Командующий Дальневосточным фронтом И. Р. Апанасенко тоже долго не раздумывал. Со свойственной ветерану и герою гражданской войны решительностью Иосиф Родионович заявил:
— Дело нужное. Строй. И сами поможем, и других заставим. А проект оставь. Сам утверждать буду.
Проект Апанасепко утвердил в тот же день, внеся, правда, в него существенную поправку — второпях забыли предусмотреть оборону КП на случай нападения противника. Возвращая подписанный проект, Иосиф Родионович вновь подтвердил своевременность задуманного строительства, а под конец добавил:
— Дату утверждения я специально днем раньше поставил, чтоб комиссар твой не шибко горячился. Строить-то вместе придется…
Но случилось так, что возводить КП дивизии пришлось не столько мне, сколько самому Шаншашвили, который, кстати, стал вскоре одним из самых активных сторонников строительства. А я нежданно-негаданно угодил в госпиталь.
Осень на Дальнем Востоке стоит короткая. После недолгих дождей ударили морозы, повалил снег… В один из таких дней я вылетел на И-16 в полк Печенко. Маршрут проходил вдоль Амура, который уже был скован льдом. Справа по курсу как раз показалась какая-то деревенька, когда мотор внезапно заклинило.
Садиться, кроме Амура, некуда, а без вынужденной не обойтись. Лед на реке неровный, в переметах снега, пришлось садиться на брюхо, не выпуская шасси. Вылез из машины, чувствую, морозец не шуточный. Одет, верно, я был тепло: меховой комбинезон, на ногах унты из собачьего меха. Прикинул направление и потопал в сторону деревни. А снег глубокий, идти по нему тяжело — ноги проваливаются чуть ли не по колено. По дороге, когда уже изрядно выбился из сил, на глаза мне попался здоровенный ствол поваленного дерева, да такой широкий, что не только присесть, даже прилечь можно. Я, по глупости, и прилег. Полежу, думаю, минут десять, переведу дух — и дальше… Но только лег, тотчас сморило сном. Не знаю, сколько прошло времени, но когда проснулся, понял, что худо мое дело. Вздохнуть не могу — в груди острая колющая боль; мокрый от пота комбинезон заледенел, стал жестким, будто скафандр… И вдруг слышу: собаки где-то неподалеку лают. Как позже выяснилось, каких-нибудь километр-полтора я до жилья не дошел.
В госпитале установили диагноз: двустороннее крупозное воспаление легких. Сосед по палате, услышав, вздохнул негромко: не жилец, дескать. В ту пору болезнь эта и впрямь косила людей без разбора: и старых, и малых, и слабых здоровьем, и крепких… Антибиотиков еще не было, лечили банками да камфарой.
Затрудняюсь теперь сказать, что меня спасло, что помогло выкарабкаться. Может, молодость и жизненная закалка, а может, комиссар Шаншашвили… В больнице он меня навещал часто. И всякий раз рассказывал о том, как идет строительство КИ дивизии. С жаром рассказывал, с множеством подробностей, даже в лицах кое-кого представлял, чтобы позабористей выходило. Так и построили КП, пока я в госпитале лежал. А рассказы Шаншашвили придавали мне сил, принося радость и помогая бороться с болезнью.
Едва выписавшись, я собрал командиров полков и начальников штабов, показал им вместе с Шаншашвили новехонький КП дивизии и распорядился, чтобы начинали строить такие же во всех полках. А чуть позже по приказу Апанасенко приступили к строительству и в других дивизиях.
Наступила весна сорок первого. Фашизм уже успел подмять под себя пол-Европы. А международная обстановка продолжала накаляться. Пакт о ненападении, заключенный с гитлеровской Германией, обмануть нас не мог. Все понимали: войны не избежать. Вопрос был лишь :в том, когда она начнется. Однако мало кто из нас думал, что война уже на пороге и пушки вот-вот заговорят. Хотя пакт о ненападении и рассматривался как отсрочка и мы понимали, что Гитлер не задумываясь отбросит его, как только сочтет это необходимым, но мы здесь, на Дальнем Востоке, больше опасались неприятностей со стороны Японии. И в самом деле, японцы уже не раз пробовали прочность наших границ, а гитлеровская Германия, как мы считали, еще подумает, прежде чем решится открыто напасть на нашу страну. В общем, настроения, прямо надо сказать, складывались противоречивые.
Но настроения настроениями, а реальность заключалась в том, что страна готовилась к решающей битве с фашизмом. Именно об этом для нас, летчиков, свидетельствовал, к примеру, тот факт, что промышленность ускоренными темпами осваивала производство новых типов истребителей. Кроме ЛаГГ-3, о котором уже шла речь, появились Як-1, МиГ-1. Мне довелось летать на каждом из них, но больше всего пришелся по душе самолет конструкции Яковлева. Это была во всех отношениях великолепная боевая машина, достоинства которой в полной мере мы, летчики, смогли оценить в годы войны. Она вместе с другими, более поздними модификациями, такими, как Як-3 или Як-7б, стала наиболее массовым истребителем в период Отечественной войны. Одновременно с новыми истребителями промышленность приступила к серийному выпуску бомбардировщиков Пе-2, штурмовиков Ил-2. Словом, партия и правительство наряду с укреплением боеспособности всех родов войск Красной Армии принимали также все меры, чтобы форсировать производство лучших типов самолетов. И делалось все это, разумеется, отнюдь не в расчете на те десять лет мирной жизни, которые якобы гарантировал вышеупомянутый договор с фашистской Германией.
И все же от Дальнего Востока до западных границ нашей страны было далеко. А вот семисоттысячная Квантунская армия японцев находилась поблизости. Подписанный в апреле сорок первого советско-японский пакт о ненападении нас, понятно, не успокаивал. Мы хорошо знали, что японский милитаризм продолжал наращивать военные приготовления, и, конечно, не могли не учитывать этого в своей повседневной работе.
Высокая степень боеготовности была характерна не только для общевойсковых частей. Не отставала в этом смысле и авиация. Летчики бомбардировочных полков дежурили в кабинах самолетов с подвешенными бомбами, готовые по приказу подняться в любую минуту в воздух и нанести удар по заранее расписанным целям. Истребители дежурили в засадах вдоль границы. В основном это были звенья И-153 и И-15. Готовые к взлету истребители постоянно оставались на своих местах, а летчики менялись, неся дежурство по очереди. К местам стоянок самолетов очередная группа летчиков приезжала на автомашинах, чтобы не демаскировать засаду, так как территория, где они были расположены, во многих местах просматривалась со стороны вероятного противника. Вдоль границы были оборудованы посты воздушного наблюдения, имевшие с соседними погранзаставами проводную и радиосвязь. Кроме этого, истребители несли круглосуточное дежурство на всех аэродромах, дислоцированных вблизи государственной границы. По одной-две эскадрильи на каждом аэродроме. Эскадрильи эти имели задачу отразить при необходимости налеты японской авиации, а также сопровождать наших бомбардировщиков, осуществляя их прикрытие во время боевых действий.
Нести подобное дежурство, прямо надо сказать, было нелегко. Необходимость их понимал каждый летчик, и потому дежурство никому не было в тягость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63