Удивляетесь? А удивляться, между прочим, нечему. Получен приказ отправить в строевые части двух толковых инструкторов. Понимаете: именно толковых, а не каких-нибудь. От каких-нибудь всякий рад избавиться… Вот мы и решили с комиссаром школы послать вас. Если, конечно, не возражаете? Нет? Ну мы с комиссаром почему-то так и думали… А теперь к делу! Вакансий, так сказать, две. Требуются командир звена и командир отряда. Гориславского прошу задержаться. А вас, Савицкий, направляем командиром отряда. Служить будете в Киеве. Надеюсь, довольны?
— Так точно, товарищ комбриг, доволен! — козырнул я. А у самого даже сердце зашлось от радости: Киев! Надо же, Киев! Огромный город, столица республики, культурный, так сказать, центр… И я, не скрывая чувств, повторил: — Так точно, очень доволен!
— Понимаю вас, — улыбнулся в ответ Богослов. — Понимаю: молодость, она и есть молодость. Театры, девушки, прогулки по парку… Все мы в этом возрасте на один лад. Но и другое знаю: работы настоящей хотите! Уверен за вас: не подведете нашу школу. — Богослов выдержал паузу и убежденно сказал еще раз: — Верю, не подведете.
Таким вот неофициальным, почти дружеским напутствием закончилась беседа с комбригом Богословом. А вместе с тем и работа в школе, которая открыла путь в авиацию и с которой пришла пора прощаться…
В Киеве меня встретили настороженно. Для строевых летчиков я был всего-навсего шкраб, который если что и умел, так это натаскивать зеленых курсантов. Привык, дескать, утюжить небо на простеньких провозных полетах! Поглядим еще, потянет ли новоиспеченный командир отряда у нас в Жулянах…
Но настроения эти продержались недолго.
Обстановка на киевском аэродроме Жуляны действительно отличалась от привычного мне распорядка дня на летном поле в Гумраке. Да и полетные задания в отряде мало чем напоминали обычную работу инструктора школы. Но меня это не смущало. Я знал, что кое-какие козыри у меня в запасе имеются. Не обращая внимания на шуточки, которые отпускали у меня за спиной, я без лишней спешки и суеты обстоятельно вникал в новые для меня условия, тщательно изучал курс боевой подготовки, особенности района полетов… А когда в отряд прибыли И-5 и мне после их сборки предстояло заняться переучиванием летчиков, я понял, что наступил мой черед показать скептикам, что и их командир тоже кое на что способен.
Так оно и вышло. После первого же полета на И-5, когда я, воспользовавшись былым опытом, уверенно выполнил в воздухе серию фигур высшего пилотажа, прежние шуточки и разговорчики как отрезало.
— Ай да шкраб! — услышал я в последний раз у себя за спиной чей-то начисто лишенный теперь иронии голос. — Оказывается, он не только в аэродинамике большой спец! Ничего не скажешь, умеет сочетать теорию с практикой.
С той минуты началась для меня нормальная жизнь, а отношения с подчиненными раз и навсегда наладились.
Но в Киеве довелось пробыть недолго.
Неожиданно поступил приказ — перебазироваться на новое место. Приказ касался всей авиационной бригады, а это дело нешуточное! Предстояло укрепить на железнодорожных платформах десятки самолетов. Причем в сжатые сроки и вместе с тем максимально надежно: путь предстоял через всю страну — на Дальний Восток.
Некоторые поначалу встретили эту новость без особого энтузиазма. Покидать Киев, бросать насиженное место, а вместе с ним и налаженную жизнь ради того, чтобы ехать куда-то к черту на кулички, да еще неизвестно зачем, — удовольствие, честно говоря, весьма сомнительное. Конечно, начальству, как говорится, виднее, а приказы не обсуждают. Но все-таки…
Необходимую точку поставил комиссар бригады Романов.
— На Дальнем Востоке обострилась обстановка, — разъяснил он. — Японцы сосредоточивают в Маньчжурии крупные силы. И, судя по всему, неспроста. В последнее время отмечены отдельные провокации, а также случаи нарушения государственной границы.
Романов выждал, когда сказанное им как следует дойдет до нашего сознания, и коротко закончил:
— Едем выполнять боевое задание!
Помню, как сразу изменилось выражение лиц. От скрытого недовольства не осталось и следа. Апатия, успевшая было овладеть некоторыми, тоже куда-то исчезла. Взамен нее все мы теперь ощутили необыкновенный прилив душевных сил. Боевое задание! Это меняло дело в принципе… Воодушевление охватило буквально всех. И летчиков, и техников самолетов, и механиков… Огромная работа по подготовке к перебазированию крупной воинской части была проведена предельно организованно, четко и оперативно. Железнодорожные составы с людьми и техникой один за другим отправились в дальний путь…
Но как ни велика и ответственна была работа, проделанная нами в Киеве, она оказалась лишь малой толикой того, что нам предстояло сделать по прибытии на место назначения. Там, по существу, пришлось начинать с нуля. И это, честно говоря, еще мягко сказано. Как выяснилось, и нуль нулю — тоже рознь. Бывает, что он — просто голое место; но случается, что под ним понимают место, которое предстоит еще расчистить, чтобы оно стало голым.
Дальний путь наш закончился в небольшом таежном селе. Для многих из нас это был если и не край света, то что-то вроде того.
— С благополучным прибытием в наши края! — лаконично сказал командующий военно-воздушными силами Приморской группы войск Фроловский, как бы давая тем самым понять, что официальная часть исчерпана. — А теперь попрошу следовать за мной. Надо же вам показать, что и как…
И Фроловский, сделав гостеприимный жест рукой, пошел впереди нас, давая на ходу свои пояснения.
— Это вот — ваш аэродром, — говорил он. — Здесь — столовая, тут — командирский клуб. А вот там, дальше, — казармы для красноармейцев и городок, где будете жить…
Крепкий, хорошо поставленный голос комдива звучал спокойно, ровно и абсолютно серьезно. И хотя в прищуренных глазах его, когда он обернулся, кинув быстрый взгляд на наши недоумевающие, растерянные лица, промелькнула на миг острая хитринка, мы понимали, что шуткой здесь и не пахнет. А перед нами между тем расстилалось лишь пустынное поле с торчащими кое-где из-под снега пнями, за которыми темнел кусок нетронутой тайги. Правда, материал для строительства и казарм, и города был, что называется, прямо под рукой — только вот деревья сперва предстояло свалить, а пни выкорчевать…
Пришлось до весны зимовать в палатках.
А с наступлением весны развернули строительные работы. Строились основательно. Именно там и так, как и предсказывал при первой встрече комдив Фроловский— и клуб, и дома для командного состава, и казармы для красноармейцев. А летное поле привели в порядок еще зимой… Только вот пожить во вновь отстроенном военном городке довелось совсем недолго. Меня вскоре назначили командиром 61-го отдельного отряда особого назначения.
Мне только что исполнилось двадцать шесть лет, и назначение на новую должность, казалось, было своеобразным подарком судьбы если и не ко дню рождения, то к поре наступавшей зрелости. Кто в таком возрасте не мечтает о самостоятельности и связанном с нею чувстве ответственности — признаках того, что ты стал мужчиной и, следовательно, тебе можно доверить серьезное дело?! И хотя зрелость в те времена приходила куда раньше, чем в нынешние, все же должность командира отряда, да еще особого назначения, означала многое. И прежде всего то, что в меня верят. А раз так, то доверие это я просто не могу, не имею права не оправдать.
Однако трудности, поджидавшие меня, оказались не из тех, к которым я себя готовил. И если бы не помощь старших товарищей, таких, как комиссар отряда Степанов и заместитель по тылу П. И. Игнатов, не знаю, удалось ли мне бы с ними справиться.
Отряд стоял на впадающей в Амур таежной реке, и представлял собой самостоятельную воинскую часть. На вооружении его имелось сразу несколько типов самолетов, четырьмя из которых мне предстояло овладеть заново. Но не это меня страшило. Как летчик я чувствовал себя уверенно и знал, что в самые ближайшие сроки буду летать на любой имеющейся в отряде боевой машине. Меня тревожило совсем другое. Командир обязан отвечать за все. А значит, помимо профессиональной боеготовности летного состава на меня ложилась и куча малознакомых, а то и вовсе выпадавших из накопленного прежде опыта хозяйственных работ. Горючее, боеприпасы, жилье, питание, организация досуга и культурные мероприятия… Как и за что в первую очередь браться? Голова на первых порах у меня шла кругом…
Тут-то и пришли на помощь комиссар и мой зам по тылу. Особенно ценным для меня оказался опыт Игнатова. Петру Ивановичу было под сорок, опыт тыловой работы успел накопить солидный, и порой складывалось впечатление, будто для Игнатова просто не существует безвыходных положений.
— С жильем у нас все в порядке, — утешал он меня. — А остальное пустяки, справимся. Главное при здешних морозах — добротное жилье.
Насчет жилья Игнатов говорил сущую правду. Зимы здесь стояли суровые, и воспоминания о том, как мы жили первое время по прибытии на Дальний Восток в палатках, лучшим образом подтверждали справедливость, его слов.
Брезентовые палатки, на которые мы наращивали, обливая их водой, полуметровый слой льда, спасали нас от трескучих морозов лишь в том случае, если в чугунных печках-«буржуйках» круглосуточно горел огонь. В каждой палатке жили по четыре человека. Трое спят, а четвертый подкладывает всю ночь поленья. А ведь полеты на другое утро никто не отменит независимо от того, выспался ты или не выспался. Приходилось заниматься изобретательством. Сконструировал, помню, нехитрое устройство: приладил метровый кусок алюминиевой проволоки одним концом к стенке печки, а другой прикреплял к куску парашютной стропы, а ее — бельевой прищепкой к мочке собственного уха. У алюминия, как известно, велик коэффициент теплового расширениями, едва дрова прогорят, проволока остывала и, сокращаясь в длину, тянула спящего за ухо в сторону печки. Мигом проснешься! Мы потом этот «прибор», когда он получил широкое распространение, окрестили соответствующей абревиатурой: «СБЛ» — связь «буржуйки» с летчиком…
Здесь, по счастью, большой нужды в нем не было. На берегу стояли бревенчатые бараки, стены которых надежно удерживали тепло сами по себе, без каких бы то ни было доморощенных ухищрений.
И все же без изобретательства не обошлось и тут. Правда, оно имело отношение к куда более серьезным вещам, чем неурядицы быта. В программу боевой подготовки летного состава отряда входили, естественно, полигонные стрельбы. Стреляли по силуэтам самолетов, намалеванных прямо на земле. Толку от таких стрельб, как я считал, было немного. А рядом с аэродромом находилось довольно большое озеро. И вот весной, когда сошел снег, я раздобыл старенький моторный катер и полторы тысячи метров троса, который мы связали воедино из множества кусков. К тросу прицепили плот, а на нем соорудили из досок макет автомашины — и движущаяся мишень готова. Катер буксировал плот, а я на И-16 проводил по нему стрельбы. Сперва, решил, научусь сам, а уж потом буду учить остальных…
Но затея моя получила огласку, и прибывший к нам с целью инспекции бригадный комиссар Шуляк принял почему-то ее в штыки. То ли перестраховывался, не желая брать на себя ответственность, то ли еще что, но, обвинив меня в воздушном хулиганстве, Шуляк предложил разобрать мое персональное дело в партийном порядке, на собрании коммунистов отряда. Сколько я ни пытался ему объяснить смысл задуманного, как ни убеждал в необходимости усложнить стрельбы, приблизив их к реальным боевым условиям, не помогло… Самоуправство, воздушное хулиганство — и все тут!
Сижу, слушаю обвинения, а сам думаю про себя: дожил! Молодой коммунист, командир отряда — и на тебе, в воздушные хулиганы попал! А подпевалы у начальства везде найдутся. Вслед за Шуляком слово взял командир взвода охраны: все те же оценки, те же обвинения по моему адресу, будто сговорились наперед с Шуляком.
Меня уж сомнения начали одолевать: может, не понимаю чего?! может, и впрямь не то делаю?! Не тот пример людям подаю?!
А дело, вижу, совсем худо оборачивается. Выступавший комвзвода принятия мер требует:
— Предлагаю объявить коммунисту Савицкому выговор!
Совсем было я духом упал. И вдруг слышу громкий шепот комиссара отряда Степанова:
— Ничего не выйдет! Этот номер не пройдет.
Взял он слово. За ним стали выступать летчики. Говорили о том, что стрельбы по движущейся мишени необходимы не одному командиру, а всему летному составу отряда, что боевая подготовка от этого только выиграет, что не выговор нужно объявлять, а спасибо за полезную инициативу сказать… Ну и так далее…
Короче, партийное собрание, вопреки настояниям Шуляка, приняло решение одобрить мою идею, признав необходимым обучение по новому методу летчиков отряда. С души моей будто тяжелый камень свалился. Но главное, слушая выступления летчиков в поддержку моей инициативы, я всем существом сознавал силу сплоченности коммунистов отряда, их твердость и мужество в отстаивании интересов дела.
Вскоре молва о новшестве разошлась по всей округе. За опытом стрельб по движущимся мишеням стали приезжать командиры полков и отрядов. Там, где поблизости от аэродромов имелись подходящие водоемы, оборудовали такие же катера с макетами из досок и фанеры.
Уровень боевой подготовки в отряде повысился. Во-первых, возрос интерес к стрельбам; во-вторых, стрелять летчики стали более метко. И в-третьих, условия учебы приобрели характер, сближающий их с теми, что типичны для боевой обстановки — в воздушном бою цель, понятно, на месте не стоит…
После 61-го отдельного отряда особого назначения меня перевели в 29-й истребительный полк на должность заместителя командира. Командовал в то время полком майор В. М. Шалимов, а полк славился на весь Дальний Восток своим боевым прошлым и героической историей. В летописи полка можно было встретить такие громкие в авиации имена, как П. Н. Нестеров и В. П. Чкалов. Вооружен он был самолетами И-153, теми самыми «Чайками», на одной из которых летал незадолго до того знаменитый Чкалов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63