Он быстро возвращается к осаждающему город войску и рассылает повсюду письма с известием о победе (которой не было!), а также приказывает [32] быстро доставить ему флот от берегов Эллады, дабы вновь уже с большими силами напасть на наш берег. И вот триста пятьдесят кораблей, включая диеры и грузовые суда, отплыли с попутным ветром и причалили в гавани Вириды во Фракии. А в это время незаметно приблизился и напал на них царский огненосный флот Под «огненосным флотом» имеются в виду корабли, оснащенные знаменитым «греческим огнем» (самовозгорающаяся смесь, направляемая из специальных сифонов на вражеские корабли).

, многие корабли были захвачены вместе с командой, иные сожжены могучей рукой, а те немногие, кто остался невредимым, мечтали только о том, как бы добраться до Влахернской бухты и соединиться с сухопутным войском. Так все и вышло. Вот таким образом развивались события на море. Ну а на суше перестрелки чередовались со стычками, и то Михаил, то его сын Феофил вместе с Ольвианом и Катакилом выходили на врага, нанося и получая смертоносные удары. Но нельзя было решить дела доблестью и силой в регулярном строю и честном бою, ведь был Михаил много слабее и не в состоянии противостоять конному и хорошо снаряженному войску противника. 17 . В разгар этих событий Речь идет о событиях осени 822 — весны 823 г.

болгарский царь Мортагон Мортагоном Продолжатель Феофана именует болгарского хана Омуртага (814—831) — преемника Крума.

(уже успела распространиться по вселенной молва, возвещающая, что сидит в осаде ромейский царь) тайно отправил к царю послов, по собственной воле обещал прислать ему союзное войско и предложил большую помощь. Однако Михаил то ли по правде постыдился и пожалел соплеменников, то ли поскупился на деньги (а по сравнению с другими царями он щедростью не отличался) и решение его похвалил, но от содействия отказался и ответил, что не примет его помощи, чего бы не сделал мятежник. Несмотря на это, Мортагон, который любил войны и радовался добыче, которую они приносят, стремясь укрепить и упрочить тридцатилетний мир, заключенный предшествующим императором Львом О тридцатилетнем мире с болгарами см. с. 270 прим. 54.

, снарядился против войска узурпатора, нагло вторгся в ромейские пределы и встал лагерем в местечке под названием Кидукт Противоположную версию передает Георгий Монах (Georg. Mon. 796.24), согласно которой Михаил сам пригласил себе на помощь Омуртага. Версия, которую сообщает Продолжатель Феофана (равно как и Генесий), — видимо, официальная, избавляющая Михаила от обвинений в приглашении язычников в пределы Византии.

. Слухи об этом разнеслись и не могли не дойти до мятежника. Сначала он, как и должно, взволновался, обеспокоился, но потом пришел в себя и снарядил войско против болгарина. Фома, однако, понимал, что, разделив свое войско на две части, окажется слаб и легко уязвим (не малого войска, а большого и сильного требовала осада царственного города, ведь Михаилу удалось собрать значительную армию, крепко встать на ноги и не раз наносить поражение врагу, с другой стороны, и болгарской силе следовало противопоставить не маленькое воинство и не тощий строй, а полки многочисленные и сильные) — и вот, дабы, располовинив силы, не уподобиться растекшемуся потоку, не предстать перед врагом слабее прежнего и не подставить себя под удар, он полностью снимает осаду с города и, полагая, что достанет сил бороться с болгарином, выстраивает свое войско в упомянутом месте. 18 . Схватились между собой противники, и узурпатор был наголову разбит. Не он гибель посеял, а сам ее претерпел от врага. И не могли его воины найти себе иного спасения, кроме как в бегстве, а рассеявшись по труднопроходимой местности, задумались о том, как вновь соединиться вместе. Болгарский же предводитель тотчас собрал всех захваченных пленных, взял богатую добычу и отправился на родину, гордясь и радуясь одержанной победе. Ну а команды кораблей (те, что осаждали город), узнав о случившемся, явились к царю и перешли на его сторону. [33] Тем временем обуянный своими союзниками-демонами мятежник дошел до такой дерзости, что, хотя теснили и били его со всех сторон и войско его таяло, а сам он ни одной настоящей победы не одержал ни в открытом бою, ни когда изо дня в день шли движимые множеством рук на приступ городских стен его машины, тем не менее вновь собрал свое войско за несколько стадий от города на равнине Диавасис, удобной для лагеря благодаря обильной растительности и проточной воде. Оттуда он совершал набеги, предавал огню и мечу все пригородное благолепие, однако перед защитниками города уже, как прежде, не появлялся. Понял это Михаил, сколотил изрядное войско и вместе с Ольвианом и Катакилом — людьми неутомимыми и верными — выступил против мятежника. Противника царь встретил не робкого и пугливого, а к бою готового и, решив разом покончить все дело, сошелся с ним врукопашную. Мятежник собрался было перехитрить царя, но сам пал жертвой собственной хитрости и вовсе не достиг цели. Он приказал воинам обратить тыл, как только разразится битва, но не учел при этом настроения своих людей, по его милости давно оторванных от жен и детей, замаравших руки братской кровью. Не ждали они столь долгой и столь растянувшейся походной жизни и сначала были готовы ко всему, но время текло (шел третий год Дело происходит весной 823 г.

), и из того, что видели ежедневно вокруг себя, поняли они, за какое безнадежное дело взялись, что служат прихотям и безумию одного человека, и потому, восприняв приказ как нежданную удачу, выполнили его не по замыслу Фомы, а так, как им самим показалось нужным. Он приказал им отступать ровно столько, сколько надо было, чтобы нарушился царский строй, а потом повернуть назад и нанести смертельный удар. А они, видя, что царское войско преследует их не вразброд, как предполагалось, а в порядке и по всем правилам военной науки, сами пустились в беспорядочное бегство, рассеялись и бросились наутек. И стали они понемногу, то одни, то другие, переходить к царю и клясться ему в верности. Сам же Фома с несколькими спутниками спасся бегством в Адрианополь Как Генесий (Gen. 30.27), так и Георгий Монах (Georg. Mon. 797.2) говорят в этом контексте не об Адрианополе, а Аркадиополе. Закономерно предположить ошибку у нашего автора.

и там остался. А его неродной приемный сын Анастасий во время отступления захватил городок Визу, и я полагаю, произошло это не случайно, но по воле провидения, каждый из них, отвлекая царя для осады, давал другому время и возможность совершать набеги за продовольствием. 19 . Царь следовал за ними по пятам и решил сначала осадить Фому, чтобы воздать ему за все преступления. Он начал осаду, однако стремился взять город не с помощью осадных и иных орудий (Михаил избегал воевать с согражданами и в то же время не хотел обучать обитателей Скифии Скифия — в данном случае Болгария.

обращению с машинами), а голодом и нуждой, поскольку город, видимо, не имел запасов и испытывал недостаток в продовольствии. Так он решил и приступил к делу. Ну а осажденный сперва изгнал из города всякую ненужную живую тварь, а потом и людей, по возрасту бесполезных для дела, при этом распоряжался отнюдь не призывными речами, а властным и суровым норовом. Это вновь возбудило к нему ненависть. Когда голод достиг предела, надежды на спасение уже никакой не осталось, а желудок требовал непременной своей дани, одни тайно бежали [34] через какие-либо ворота, другие спускались со стен на ремнях, одни отдавали себя в руки царя, другие бежали к сыну, в крепость Виза. Когда же съели не только продукты, но и всякую дрянь и заваль и дело дошло до гнилых кож и шкур, некоторые из горожан вступили в переговоры с царем, выпросили и получили у него прощение, а потом схватили мятежника и на руках доставили и выдали его врагу. А тот прежде всего совершил то, что издавна принято и вошло у царей в обычай — попрал его ногами, изувечил, отрубил руки и ноги, посадил на осла и выставил на всеобщее обозрение. Фома же при этом восклицал трагическим голосом лишь одно: «Смилуйся надо мной, истинный царь» Обычай сажать поверженного противника задом наперед на осла и таким образом под улюлюкание толпы в позорной процессии проводить по ипподрому и городу — один из излюбленных в Византии способов издевательств над побежденным врагом (см.: Hunger G. Reich der neuen Mitte. Der christliche Geist der byzantinischen Kultur. Graz etc., 1965. S. 200 ff.).

. А когда спросил царь, нет ли у Фомы сторонников среди его друзей, тот готов был оговорить многих, но некий муж, Иоанн Эксавулий сказал, что негоже, да и глупо, царь, верить доносам врагов на друзей, и этими словами отвел Иоанн кары от несчастных граждан и своих друзей. Так окончил жизнь мятежник, испустив дух, словно издыхающий зверь, в долгих муках. Это случилось в середине октября Фому казнили в середине октября 823 г. Его казнь описана в большом числе разнородных источников (см.: Васильев А. Византия и арабы. Т. 1. С. 40, пр. 2).

. Сначала Фома казался человеком решительным, смелым и целеустремленным, но в дальнейшем не оправдал ни собственных обещаний, ни ожиданий других. А было это результатом собственного его преображения и ухудшения или случилось из-за измены его воинов — достаточных сведений нет. Пока не выходила за свои пределы война, которую он сам учинил в высокомерии и наглости, и пока сомнительно было, на чьей стороне сила, дела его не уступали словам, и все шло как задумано, а вот когда он покорил почти всю Азию, не встречая никакого сопротивления, с гордыми намерениями переправился в Европу, то — человек без образования и воспитания, взращенный в подлом невежестве, — он распалился, расчванился и лишился рассудка, ибо из-за ежедневного разнузданного пьянства пустился в любовные истории и заключал совсем нецеломудренные браки. Однако предоставим другим людям, если не пожелают они нам следовать, по-другому судить об исходе этих событий. Впрочем, достаточно об этом. Обосновавшиеся же в Визе, видя нависшую опасность, быстро изменили свое настроение и, как только узнали про постигшую Фому беду, в подобных обстоятельствах свершили подобное и привели Анастасия, связанного по рукам и ногам. Испытав те же муки, что и отец, он тоже расстался с жизнью. 20 . Несмотря на случившееся, фракийские города Паний и Ираклия продолжали мятеж. Они питали столь великую ненависть к Михаилу кроме всего прочего потому, что не желал тот отрешиться от ненависти к Божьим иконам. Михаил двинулся на них войной, и поскольку стены Пания рухнули от землетрясения, вход в город не составил для него труда. Ираклия еще сопротивлялась, но была захвачена с моря, причем тоже без пролития крови, город отказался от мятежа и принес царю клятву верности. Таково было начало восстания Фомы, и такой конец его ожидал. Победоносный царь вернулся из материковых городов и ничего другого не придумал для бунтовщиков, как провести их в процессии со связанными за спиной руками во время устроенных по такому случаю ристаний, а самых из них виноватых отправил в ссылку. Михаил немедленно послал хрисовул Херею, а также Газорину, хранившим верность Фоме (Херей [35] владел Кавалой, Газорин — Санианой, они совершали оттуда много набегов, жили разбойно и самовластно), обещал им высокие титулы магистров, прощение вины и к тому же сообщал о смерти Фомы. Но не удалось посланцу царя убедить этих спесивцев с неукротимой душой. Зато привлек он к себе других — людей подчиненных, привел их к покорности царю и убедил, когда те выйдут на обычный свой разбой, закрыть городские ворота и не вступать с ними ни в какие переговоры. Так все и было. А они, оказавшись перед запертыми воротами, мучимые страхом, двинулись в Сирию, однако были схвачены, живьем подвешены на деревьях и расстались с жизнью. Нельзя обойти молчанием и того, как предали Газорина и как преградили ему путь в город. Посланец царя завоевал расположение одного селянина, обладавшего хорошим голосом, любителя распевать грубые деревенские песни, и сочинил для него песенку со словами, рассчитанными на эконома Газорина. Вот она: «Послушай, господин эконом, что говорит Газорин, коли отдашь мне Саниану, сделаю тебя митрополитом и отдам Неокесарию» К. Крумбахер полагает, что Продолжатель Феофана передает здесь в искаженном виде текст песенки на народном языке. Немецкий ученый восстанавливает первоначальный текст, обладавший ритмической организацией. Если это так, то перед нами один из первых образцов поэзии на народном языке ( Krumbacher К. Geschichte der byzantinischen Literatur. 2. Aufl. Muenchen, 1893. S. 793).

. Он часто ее распевал и довел до слуха эконома. Тот понял ее смысл и на что она намекает и, когда вышел Газорин из города, запер ворота и оставил его за стенами. Вот все об этих заоблачных крепостях и как были они возвращены Михаилу. 20 Вторично издатель помещает две главки под одним и тем же номером (№ 20). Вынуждены сохранить и эту ошибку.

. Но не унялся на этом вихрь бед. От гнева господня (хотя и не дошло тогда это до людей) оба материка — Азия и Европа, словно голова и хвост, получали уроки убийствами, пожарами, землетрясениями, разбоями, гражданскими неурядицами, нежданными городов изменами, знамениями с неба, знамениями с воздуха, а в конце концов, словно на среднюю струну, дабы полнозвучен был удар Сравнение из области музыки. Средняя струна (η μεση) — «главная» в древних струнных инструментах.

, надвинулись ужасы и на несчастные острова. Но не пошли впрок уроки тем, кто отказывался поклоняться божественным изображениям в человеческом облике. 21 . Когда только началось восстание Фомы и слух о нем разнесся повсюду, агаряне, обитавшие поблизости от океана по западному заливу Ивирии (быстротекущее время переименовало их в испанцев), умножившись числом и видя, сколь скуден и небогат западный край их страны, как земле ее недостает плодородия и изобилия, как небогат также восток и север Ивирии (не вся она плодоносна, не ко всякому виду земледелия пригодна, однако ее западный край, как утверждают, еще засушливей и скудней остальных) не может она прокормить их — мужей рослых, возрастающих от изобилия, а не от скудости, — и вот поэтому пришли они к своему амермумну Амермумнами (или амерамнунами;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57