Вдруг она рассвирепела:
— Нечего таращиться на меня, как ошпаренные цыплята! Ну, да, мы нищие, у нас нет ни фартинга — наоборот, я еще должна какие-то там сотни фунтов! А все этот сволочной шторм. У меня плохо работает голова в шторм!
Не обращая более ни на кого внимания, она кинулась на свою постель и скоро захрапела.
— Я всегда знала, что с мамой случится что-нибудь подобное, — рассудительно заметила Алиса, прихлебывая кофе. — Она такая невезучая.
— П-пожалуй, матроса из меня не выйдет, — а, мистер Уорсингтон? — сказал Генри.
Кто сразу сник, так это именно Уриэл. Банкротство Лайнфортов не входило в его расчеты — тем более, что в них, может быть, входил брак с мисс Алисой?
Мы поговорили и разошлись, не подозревая, что по фитилю бежит огонь в образе юнги, который со всей резвостью своих молодых ног спешил к матросам передать неслыханную весть.
Когда я спустился в спардек, слух мой снова поразила пиратская песенка:
Едет, едет поутру
К судьям леди Киллигру.
Кличут трубы на заре,
Луч блестит на топоре…
Тут мне встретился Бэк, который, навострив уши, слушал песню. Остановил меня и с несвойственным ему пылом потребовал объяснения, кто такая леди Киллигру и что за подвиг она совершила.
— Уж я-то знаю леди Киллигру! — ревниво вмешалась мисс Алиса, неизвестно как появившаяся над нашими головами у трапа. — Ее портрет висел в галерее Соулбриджа. Жестокосердная крючконосая ведьма! — Презрительно фыркнув, добавила: — Это моя прабабка.
Не обратив никакого внимания на эти исторические комментарии, Бэк просил меня открыть, что означают слова баллады. Я рассказал, что фантазия англичан приписала прабабке мисс Алисы судьбу совсем другой женщины, жившей на противоположной стороне Ла-Манша. Это была не англичанка, а француженка, красавица Жанна де Бельвиль. Когда ее мужа, рыцаря Оливье де Клиссона, которого она страстно любила, казнили в Нанте — это случилось триста лет назад, — то она продала родовой замок и землю, снарядила эскадру и мстила в море правым и виноватым.
Бэк притих — в нем происходила усиленная работа мысли. Глубоко вздохнул: «Как жаль, что она не англичанка!»
— Не жалейте, — зло донеслось сверху. — Хотите — подарю медальон с ее портретом? На нем ей всего семьдесят с небольшим!
Туманными глазами Бэк посмотрел вокруг, отвернулся и побрел прочь. Да, мисс Алиса недаром беспокоилась: он влюбился — самым настоящим образом влюбился в леди Бельвиль-Киллигру! Ему давно не хватало поэзии сильных чувств, он втайне о них мечтал — и вот он нашел их в призраке прекрасной и страшной женщины, которая так неистово любила и ненавидела. А что удивительного? Именно такие трезвые натуры, как Бэк, тянутся к необычайному и роковому. Что-то должно было расшевелить этого не в меру рассудительного парня — пробудить его ум и сердце, и пусть для этого послужит хоть мрачный образ мстительницы из Нанта.
Меж тем в песочных часах мятежа содержимое верхней склянки уже переместилось в нижнюю. Рука судьбы начала переворачивать эти часы. И кто ей помог? Капитан.
Команда почти не видела его со дня отплытия. Это был заурядный кавалерист, яростно презирающий знание, всякие тонкости с высоты своего драгунского самомнения. Душа таких людей — как бесхитростная скульптура дикаря. Когда он вывалился из своей каюты в рубашке и штанах, без мундира, и падающей походкой мертвецки пьяного человека совершил несколько ошеломительных зигзагов по шканцам, все матросские головы повернулись в его сторону. Капитан поскользнулся и тяжело шлепнулся на зад. Потом сумел опереться руками на палубный настил и приподняться.
— О, и здесь пол качается! — открыл он с изумлением. — Вез-де он ка-чается!
И негодующе хлопнул ладонью по доскам палубы. Взрыв матросского хохота потряс палубу. Из всех люков, из-за мачт и строений появились люди. Сначала моряки подбирались к капитану с опаской, потом смелей и смелей.
— По ко-ням! — неистово заорал капитан. — Что за дур-рацкие рожи?! Др-рагун должен быть пьян, но в седле. В сед-ле! Тр-руби сбор!
Живое кольцо вокруг него сомкнулось. Восторгу моряков не было предела.
— Наддай, капитан, — поощряли они. — Ставь все паруса!
— Держи правей на два румба: слева — грот!
— Не расшибись о камбуз!
Я между тем не спускал глаз со штурмана. Сперва морж наблюдал за этой сценой с интересом взрослого к игре мальчишек. Потом поманил боцмана и что-то ему сказал. Коротышка боцман выслушал, кивнул и скрылся. Через минуту я нашел его глазами: он копошился у старинного палубного фальконета, свободно вращающегося на высоком вертлюге. Такой фальконет на небольшом расстоянии мог наделать немало бед, если учесть, что он легко поворачивался под любым углом. Боцман возился с ним, забивая в дуло всякую дрянь: болты, гнутые гвозди, скобы, крупную дробь. Мне приходилось видеть раны от такой картечи: зрелище не для слабонервных.
Итак, боцман трудился над фальконетом, команда резвилась, штурман что-то замышлял. Я снял с борта деревянное ведро на длинном смотанном конце и спустил его вниз. Корабль шел фордевиндом левого галса , то есть во всю мощь туго набитых ветром парусов, и мое ведерко, нырнув в исполосованную пеной воду, помчалось вдоль борта назад; я вытянул его с натугой, а затем поставил у шлюпки так, чтобы оно было под рукой.
На месте, где капитан давал свое представление, то есть у правого борта шкафута, стало что-то уж очень тихо. Боцман вытянулся у пушки в полной готовности. Я наблюдал за матросской компанией, и мне стало жутковато. Игра продолжалась, но в другом стиле.
— Где деньги? — негромко допрашивали капитана матросы. — Деньги, которые ты выиграл у леди? Это наше жалованье. Подай их сюда!
Старый канонир, озлобясь, схватил капитана за ворот рубахи и потряс, как куклу.
— Ты, мерзкое пьяное чучело, — сказал он с отвращением, — сейчас ты отдашь наши деньги! Ты и моря-то не видал, пивная ты отрыжка, в карты дулся, лошадиный ты навоз, а мы на тебя работай! Где матросское жалованье? В поясе или в каюте? — И он занес квадратный кулак.
— Назад! — прогремел штурман. Он двигался на матросов шагами ожившего памятника, под мышкой был зажат палаш, в обеих руках длинные пистолеты. — Назад, английский пес-бульдог! Я — стреляйт!
Матросы повернулись к нему, а я отбежал прочь, поближе к ведру, и оказался за спиной боцмана и штурмана — оба они стояли лицом к толпе. Раздался рев, свистки, в штурмана полетела свайка. Острый конец ее, дрожа, впился в палубу у его ног. Штурман взвел оба курка и крикнул боцману: «Готово?»
— Готово, сэр, — отозвался боцман. Он наклонился, подняв плечи и пригнув голову, так что из-за его спины мне было видно дуло фальконета; правой рукой боцман наводил его, в левой держал горящий фитиль. На миг мне представилась палуба, черная от трупов, и больше я не колебался: сделал несколько шагов вперед, поднял ведро, размахнулся — и удачно окатил водой не только фитиль, но и боцмана и пушку.
При таком обороте дела матросы толпой бросились на командиров. Я стоял к ним ближе и успел, кинувшись вперед, загородить штурмана от немедленной расправы, в награду за что получил от него удар рукояткой пистолета по голове, поэтому в последующей затем свалке плохо разобрался. Помню пистолетный выстрел, дым, быструю смену искаженных лиц, бешеные движения… Штурман как-то увернулся от атакующих и кинулся на шканцы, а оттуда на ахтеркастель.
Первые нападающие, которые последовали за ним туда, были убиты выстрелами в упор. Стреляли помощники капитана. Толпа бурно отхлынула назад. Тело капитана, мертвого или живого, валялось на том же месте, боцман исчез, палуба заполнилась вооруженными переселенцами; среди них я увидел Боба ле Мерсера. Матросов жадно расспрашивали о том, что произошло, и по лицам новых людей, большей частью коттеджеров, было видно, что возмущение на верхней палубе получило полную поддержку нижней.
Сами матросы, однако, ожесточенно отмахивались от предложений немедленно штурмовать ахтеркастель. Эти люди были в каком-то похмелье. То ли считать себя бунтовщиками, то ли кому-то жаловаться на начальство? Они сложили тела трех убитых у борта, стояли и смотрели на них, угрюмо передвигая шапки со лба на затылок.
Один Боб ле Мерсер вроде бы знал, что делать дальше. Он вызвал своих товарищей и назначил их на посты у мачт, у люков, у входов на шкафут. Появился Иеремия Кэпл. Как всегда, он казался переодетым и, заложив руки за пояс, наблюдал — ни во что не вмешивался.
Что же происходит, в конце концов?
Глава VI
Цанге толкует о никчемных людях, равно отвергнутых, раем и адом.
Я часто думаю: не было ли у этих отщепенцев особого, так сказать, третьего, назначения?
Изречения Питера Джойса
О, тут, оказывается, действовал целый повстанческий комитет! Совещание происходило на опер-деке, в кладовой для дров. На остатках поленницы сидели Роберт ле Мерсер, Иеремия Кэпл, Чарлз Бредслоу, Том Пэдж и другие, хорошо известные мне по стонхильскому побоищу личности. Уорсингтон упал бы в обморок при виде этих молодцов, которых сам же законтрактовал от имени компании. Они и составили ядро заговора, причем совратили нескольких матросов и освободили каторжников. Страшно выглядели эти несчастные, с испитыми лицами неестественной белизны, с погасшими глазами. Почти все они пребывали в какой-то тяжелой полудремоте и поднимали головы только при звуках голоса Кэпла, который казался их вожаком.
От пуритан был приглашен честный Том Долсни. Он доложил, что старшины настроены против мятежа и велели предупредить, что если возникнет угроза движению корабля к месту назначения, то они возьмутся за оружие. Зло рассмеявшись, Кэпл хотел что-то сказать, но ле Мерсер его остановил:
— Потише, Джеми, ты тут еще не хозяин. — Он улыбнулся мне: — Гм, а мы уже боялись, мистер Джойс, что в свалке вас того…
— Да, без него на палубе было бы много красного мяса, — подхватил Кэпл.
Еще более непонятным показался мне этот человек с развязной речью, совершенно чуждой настороженному выражению его глаз.
— Говорите, сэр, как выкручиваться! — сочувствуя односельчанам, прогудел Том Долсни. — Ребята тут заварили кашу, — он указал кивком на матросов, — им полезно выслушать умное слово.
— Хозяева положения — вы, — сказал я. — Против вас горсть. Но у этой горсти — знания и опыт. Кто из вас сумеет вести корабль? И куда?
Все, оказывается, думали о том же. Покрутили головами, почертыхались. Один Боб ле Мерсер смотрел ясно и прямо.
— Куда — это мы, землеробы, знаем, матросы порассказали, — возразил он. — Да, там действительно свободная земля. Если кому-то она не нужна, — он посмотрел на Кэпла, — что ж, пусть довезут нас и высадят, а сами заберут эту лохань да и плывут на все четыре стороны.
— Балбес, — сказал Кэпл с брезгливой гримасой. — Сухопутная крыса. А мог бы стать человеком. Том Кавендиш тоже отплыл в чем мать родила. Вернулся — матросы в шелку и бархате, мачты красного дерева, паруса из китайской парчи! Вот тебе притча. Лентяя пожалели — дали гороху. «А горох лущеный?» — «Нет». — «Так мне его и даром не надо».
Посмеялись.
— Что, нашли яйцо птицы Хи-Хи в гнезде птицы Хо-Хо? — с досадой спросил ле Мерсер. — Послушай-ка нашу деревенскую притчу. Мажу я кистью стену, а ты меня спрашиваешь: «Что, Боб, крепко держишься за кисть? Тогда я, пожалуй, выну из-под тебя лестницу». Так-то. Нет, ты лестницу из-под меня не рви!
Снова выступил Том Долсни.
— Вспомнил! Старшины еще велели тебе передать, Боб: не по-христиански поступаешь. Долги надо платить.
Боб покраснел.
— Я христианин, как и ты, Том, — сказал он. — Пиратство мне не по душе. И долги свои мы компании отдадим, только не так, как она хочет. Будем свободны — откуда и деньги возьмутся!
Гул одобрения встретил его слова. Турнир простонародных притч и острот тянулся еще долго, но было ясно: единства у мятежников нет. Очевидно, за ле Мерсером стояли силы деревни, за Кэплом же шла часть матросов и освобожденные из плавучей тюрьмы преступники. Сторонники Кэпла были в меньшинстве, и все приняли план Боба: войти в соглашение с командованием до момента, когда покажутся берега Америки. А там… Но никто не представлял себе, что будет «там».
Голова моя напряженно искала выхода из кипящего котла противоречий, каким стал несчастный корабль, только что перенесший шторм. Вспышка матросского озлобления и вымахнувший из нее багровый пламень мятежа, опасность взлета пиратского флага на грот-мачту — то были разрушительные силы, под действием которых моя колония, моя Утопия, моя мечта распадалась, не успев ощутить почвы под ногами! Душевное мое состояние было подобно сдавленному воплю. После совещания я уединился у себя и, сжав голову руками, пытался собраться с мыслями.
Есть такая линия поведения, которая, на общепринятый взгляд, заслуживает клейма двурушничества и предательства. И клянусь, я ее поведу! Я стану между Кэплом, ле Мерсером, пуританами, командованием — обману, если потребуется, всех. В верности я им не клялся! Извилистая линия сложной интриги — вот что мне остается, чтобы «Красивая Мэри» достигла цели. И я, не колеблясь, столкну за борт или подведу под петлю любого, кто вздумает ей помешать! Я передал Бобу, что согласен принять на себя обязанности парламентера, и один отправился на ахтеркастель.
На площадке шканцев оказался часовой, который вызвал помощника капитана, и тот провел меня по трапу наверх в каюту капитана. Там были штурман, кок, плотники, не участвовавшие в мятеже, младший помощник и боцман, который спасся от матросов в камбузе. Едва я переступил порог, мне стало ясно, что близкого друга в лице штурмана я не обрел. Он вскочил и заорал, брызжа слюной:
— Шеловек эта — изменник, надо его хватайт!
При мне были шпага и пистолеты. Я вынул их из-за пояса, из ножен — шпагу, бросил то и другое на стол и холодно сказал:
— Изменник, сэр штурман, — тот, кто выпустил пьяного капитана из его каюты на посмешище команде! Как вам взбрело на ум целиться в команду из пушки?
— Я подавляйт мятеж! — вопил штурман. — И я отвечайт только гаптайн!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35