Жаль, что здешние поселяне не могут защитить сих полезных животных от сурового климата, а особливо от постоянных дождей, которые наносят им даже больший вред, чем жестокая стужа.
На небольшой речке Нид стоит замок Друмланриг, один из самых великолепных во всей Великобритании; принадлежит он герцогу Куинсберри, одному из тех немногих вельмож, чья сердечная доброта делает честь роду человеческому. Я воздержусь от описания сего дворца, который есть подлинный образец величия как по великолепию своему, так и по местоположению, и вызывает в памяти прекраснейший город Пальмиру, точно видение, появляющееся в пустыне. Его светлость держит открытый стол и дом и живет с большой роскошью. Он оказал нам честь, пригласив нас остаться на ночлег вместе с двумя десятками других гостей, у которых было немало слуг и лошадей. Столь же любезна была и герцогиня, приняв под особое свое покровительство наших леди.
Чем дольше я живу, тем все более убеждаюсь, что никогда не удается искоренить предрассудки, которые в нас заложены воспитанием, хотя бы мы удостоверились в их ложности и глупости. Таковые предрассудки, имеющие влияние на глубокие страсти, столь внедряются в человеческое сердце, что хотя усилием разума и можно их оттуда изгнать на короткое Бремя, однако, как только усилие ослабевает, они еще крепче к нему прилипают.
На эти рассуждения навела меня беседа у герцога за его столом после ужина. Разговор зашел о духах, предзнаменованиях и грубых о них понятиях, свойственных простолюдинам северной Британии, и все согласились, что они в высшей степени смешны.
Однако же один джентльмен рассказал о замечательном приключении, которое случилось с ним самим.
«Как-то я с приятелями поехал на север охотиться, — сказал он, — и решил навестить старинного друга, которого не видел лет двадцать. Именно столько лет прошло с той поры, как он удалился от света, порвал со своими прежними знакомыми и проводил дни в тоске и печали, оплакивая свою умершую жену, которую он любил со всей страстью.
Жил он далеко, в глухом месте, а нас было пятеро джентльменов да столько же слуг в придачу, и, рассудив, что он не ждет нашего приезда, мы купили съестных припасов в ближайшем городке, где был рынок. Дороги были отвратительны, добрались мы до моего друга к двум часам дня и были приятно поражены, когда увидели, что стол накрыт на шесть персон, а в кухне уже готов прекрасный обед.
Друг мой в лучшем своем наряде встретил нас у ворот с распростертыми объятиями и сказал, что ждет меня уже в течение двух часов. Удивленный этими словами, я спросил, кто же уведомил его о нашем приезде, но он усмехнулся и ничего не ответил. Однако на правах старого друга я начал потом настаивать, чтобы он объяснился, и он весьма торжественно объявил, что я привиделся ему наяву; в подтверждение сего он призвал в свидетели своего дворецкого, который клятвенно заверил, что хозяин объявил ему накануне о моем прибытии вместе с четырьмя другими гостями и приказал сделать приготовление к нашему приезду, почему он распорядился приготовить обед и накрыть стол на шесть персон».
Все присутствующие признали сей случай замечательным, однако я попытался объяснить его естественными причинами.
Я сказал, что, поскольку старый джентльмен склонен к галлюцинациям, случайная мысль или воспоминание о старинном друге могли вызвать у него предчувствие, которое на сей раз исполнилось, но, вероятно, у него раньше было много подобных видений, ничего не предзнаменовавших. Никто из присутствующих открыто не возражал против моего мнения, но из нескольких слов, сказанных как бы вскользь, я понял весьма ясно, что большинство слушателей уверено, будто в этой истории есть нечто чудодейственное.
Другой джентльмен обратился ко мне со следующими словами: «Нет сомнения, что воображение болезненное может породить всяческие призраки, но вот то, что случилось по соседству со мной неделю назад, нуждается в другом объяснении.
Некий джентльмен благородного происхождения, коего решительно нельзя счесть духовидцем, стоял в сумерках у ворот своего дома, как вдруг увидел своего деда, умершего лет пятнадцать назад. Призрак ехал верхом на той самой лошади, на которой ездил обычно, лицо у него было гневное и страшное, и он молвил слова, которые внук от испуга и смятения не мог разобрать. Но это не все: в руках у деда был предлинный хлыст, и он весьма жестоко отхлестал своего внука по спине и по плечам, оставив на них следы, которые я видел собственными глазами.
Привидение замечено было потом и приходским могильщиком; оно бродило вокруг могилы, где погребено было его собственное тело, и об этом могильщик рассказывал в деревне прежде, нежели узнал о происшествии с упомянутым джентльменом; он приходил даже ко мне как к мировому судье, чтобы показать об этом под присягой, но я отказался приводить его к присяге. Что касается до внука, то это человек трезвый, разумный, ко всему мирскому привязанный и слишком занятый своими делами, чтобы предаваться мечтаниям. Он весьма охотно умолчал бы обо всей этой истории, если бы от перепуга не заорал и, вбежав в дом, не показал свою спину всем домочадцам, почему и не мог впоследствии сие отрицать. Теперь повсюду толкуют, что появление призрака старика и его поступок сулят великое несчастие семейству; и, в самом деле, бедная жена джентльмена слегла в постель со страха».
Хоть я не пытался объяснить сию тайну, однако сказал что, несомненно, обман обнаружится со временем и что, по всей вероятности, план задуман и исполнен каким-нибудь врагом джентльмена, ставшего жертвой нападения, но рассказчик настаивал на неоспоримых доказательствах и на совпадении показаний двух достойных доверия людей, которые, не сговариваясь меж собой, свидетельствовали о появлении одного и того же человека, хорошо знакомого им обоим.
Из Друмланрига мы поехали по течению реки Нид до Дамфриса, города, расположенного в нескольких милях выше впадения реки в море; после Глазго это самый красивый город в Шотландии. Жители его взяли Глазго за образец, радея не только об украшении и благочинии своего города, но также о развитии торговли и мануфактур, которые помогают им богатеть.
В Англию мы возвратились через Карлейль, где случайно повстречались с нашим приятелем Лисмахаго, о коем тщетно пытались разузнать в Дамфрисе и в других местах. Похоже на то, что лейтенант, подобно древним пророкам, не получил признания у себя на родине, от которой ныне отрекся навсегда.
Он рассказал мне о пребывании своем на родине. По дороге к родным своим местам он узнал, что племянник его женился на дочери буржуа, владельца ткацкой мануфактуры, и вступил в компанию со своим тестем; опечаленный сим известием, лейтенант прибыл в сумерках к воротам родного своего дома и, услыхав в большом зале стук ткацких станков, пришел в такое волнение, что едва не лишился чувств. Ярость и негодование охватили его, а тут в это самое время вышел его племянник, которому он закричал, не владея собой:
— О негодяй! Да как же вы смели сделать из моего отчего дома притон разбойников!
При этих словах он отхлестал его плетью, а засим, объехав при лунном свете соседнюю деревню, он посетил могилы своих предков и, поклонившись их праху, удалился и всю ночь ехал без остановки. Итак, узнав, что глава его рода опустился до столь позорного состояния, что все друзья либо померли, либо покинули свое прежнее местожительство, а для проживания на родине требуется ему теперь вдвое больше доходов, чем в ту пору, когда он ее покинул, он простился с ней навсегда, решив искать мирного жития в дебрях Америки.
Тут-то объяснилась для меня история с привидением, происшедшая в Друмланриге, а когда я рассказал о ней лейтенанту, он очень обрадовался, что расправа его возымела такое действие, какого он и не ждал; он подтвердил также, что в этот час и в таком наряде его легко можно было принять за призрак его отца, на которого он, как говорят, весьма был похож.
Скажу вам как другу, что, мне кажется, Лисмахаго найдет себе пристанище и не отправляясь к вигвамам миами. Ибо моя сестра Табби весьма настойчиво пытается разжечь в нем любовь, и, судя по моим наблюдениям, лейтенант порешил не упустить сего случая.
Что до меня, то я намерен споспешествовать этому сближению и был бы рад, ежели бы они соединились брачными узами; буде это случится, постараюсь поселить их по соседству. И я и мои домочадцы избавятся тогда от надоедливой и тиранической хозяйки, а я к тому же смогу услаждать себя беседами с Лисмахаго, отнюдь не обязанный разделять с ним компанию дольше, чем мне захочется. Ибо хоть тушеное мясо с овощами и весьма вкусное кушанье, но я не хотел бы всю жизнь получать его на обед.
Мне очень нравится Манчестер, один из самых приятных и цветущих городов Великобритании, и я заметил, что именно сей город явился образцом для Глазго в заведении мануфактур.
Мы намерены были посетить Чатстворт, Пик, Бакстон, а из сего последнего города отправиться не спеша прямо домой. Ежели погода в Уэльсе будет столь же благоприятна, как и здесь, на севере, можно уповать, что урожай вы соберете отменный и нам останется только позаботиться об октябрьском пиве, о чем напомните Барнсу.
Вы увидите, что я стал куда крепче, чем был до отъезда, и сия короткая разлука усугубит дружеские чувства, каковые питал к вам и вечно будет питать ваш М. Брамбл.
Манчестер, 15 сентября
Миссис Гуиллим, домоправительнице в Брамблтон-Холле
Миссис Гуиллим!
Провидению угодно было возвратить нас в Англию целыми и невредимыми и защитить от всяких опасностей на суше и на море, а более всего на Чертовом пике и у пропасти «Дикарки», у которой вовсе нет дна. А как ворачаемся мы теперь домой, то надобно уведомить вас, чтобы в Брамблтон-Холле все было в порядке к нашему приезду после путешествия на шотландские острова.
С первого дня будущего месяца начинайте топить камин в спальне брата и в моей, а в желтой камчатной комнате сжигайте каждый день по вязанке хвороста. Пускай выколотят пыль из занавесей и булдахинов для кроватей, и перины и тюфяки хорошенько проветрят, потому как с божьего соизволения могут они понадобиться. Прикажите выскрести и выпарить старые пивные бочки, потому что Мэт решил набить погреб до самого до верху.
Был бы этот дом моим, завела бы я новые порядки. Понять не могу, почему это в Уэльсе слуги не могут пить чистую воду и есть горячие лепешки и яшневую кашу, как едят слуги в Шотландии, а говядину там получают только раз в три месяца. Надеюсь, вы подсчитали, сколько выручил Роджер за пахтанье. Как вернусь я домой, надеюсь получить все, что следует, и глазом не моргну, не воображайте! Я уверена, нанесли вы за это время куда больше яиц, чем можно было съесть, и потому вокруг дома должны бродить целые стада индюшат, цыплят и гусенят, и сыру заготовлено для рынка немало, и шерсть посылали в Крикуэл кроме той, что напряли служанки для семейства.
Пускай вычистят весь дом и мебель сверху донизу, чтобы не посрамить Уэльса, и Роджер пускай заглянет во все щели и дыры, куда служанки не удосужились. Знаю я, какие они лентяйки и неряхи. Надеюсь, вы постарались направить их на путь истинный, о чем просила я вас в последним письме, и обратили сердца их к вещам получше тех, какие могут они найти, когда гуляют да гарланят с деревенскими парнями.
А что до Уин Дженкинс, то случился с ней настоящий метумарфоз и стала она совсем другой после увещаний Хамфри Клинкера, нашего нового лакея, благочестивого молодого человека, который трудился не покладая рук, чтобы принесла она плоды покаяния. Верю я, что он потрудится также и с этой дерзкой девчонкой Мэри Джонс и со всеми вами; и, верю я, может быть, дана ему власть проникнуть в самые скрытые уголки ваши и посеять там добро, о чем ревностно молится друг ваш в духе Таб. Брамбл.
18 сентября
Доктору Льюису
Любезный Льюис!
Лисмахаго высказывает еще более странные мнения, чем прежде. Кажется, будто он, вдохнув воздух своей родины, обрел свежие силы для споров, к которым питает пристрастие. На днях я поздравил его с преуспеянием его родины, сказав при этом, что теперь шотландцы находятся на пути к тому, чтобы отвращать от себя укоры в бедности; тут же я выразил радость по поводу счастливых последствий Унии с Англией, которые столь заметны в их сельском хозяйстве, торговле, мануфактурах и нравах.
Лейтенант, скорчив гримасу, выражавшую несогласие и раздражение, отозвался на мои слова так:
— Не заслуживают ответа те, что упрекают народ в бедности, если последняя не проистекает из расточительности и пороков. Лакедемоняне были беднее шотландцев в ту пору, когда главенствовали над всей Грецией, и, однако, все их почитали за их мужество и добродетели. Самые почитаемые герои Древнего Рима, такие, к примеру, как Фабриций, Цинциннат и Регул, были более бедны, нежели самый бедный землевладелец в Шотландии, а в наше время в Шотландии найдутся люди, которые имеют больше золота и серебра, чем можно было набрать во всей Римской республике в те времена, когда она блистала своими добродетелями и не знала соперников; и бедность не только не была для нее укором, но приносила ей новые лавры, ибо свидетельствовала о благородном презрении к богатству, а сие чувство есть лучшее средство в борьбе со всякого рода продажностью. Если бедность может вызвать укоры, стало быть, богатство должно считать предметом почитания и благоговения. А в таком случае евреи и другие люди в Амстердаме и Лондоне, разбогатевшие от ростовщичества, казнокрадства и всяческих обманов и вымогательств, достойны большего уважения, чем самые добродетельные и славные члены общества. Сию нелепость ни один человек в здравом уме не станет утверждать! Богатство, разумеется, не есть мера заслуг. Напротив, часто можно сказать обычно — его приобретают люди с низкой душой и ничтожными способностями. Своему обладателю оно не приносит в дар никаких добродетелей, но способствует повреждению его ума и порче нравов.
Но допустим, что бедность в самом деле заслуживает осуждения;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60