И университет я заканчивал во Франции. Французы смогли добиться для себя свободы, а у поляков было слишком много врагов. Я говорю об этом вам, потому что мои близкие меня не поддерживают…
— Тогда я не понимаю, — обиделась Лиза, — зачем вы позвали меня сюда? Свое недовольство вы могли бы выразить намного проще: не приглашать меня к себе в день рождения. Приехал бы один Станислав — кстати, как он и собирался — и сообщил бы, что его жена почувствовала недомогание и потому осталась дома!
Она сошла с качелей и ступила на дорожку.
— Погодите, княгиня, ваше сиятельство! — Ошеломленный ее отповедью, Теодор не сразу сообразил, что она собралась уходить. — Простите меня, я дурак!
— Кстати, русский царь — это еще не все русские.
Вы вспоминаете польское восстание, а русские вспоминают восстание декабристов 1825 года… Наверное, я не очень сильна в истории, но у меня никогда и мысли не возникало о том, чтобы, например, ненавидеть французов, — а ведь в Отечественную войну французские войска под предводительством Наполеона разорили пол-России… Вы — мальчишка, Теодор, и я более на вас не обижаюсь. И могу сказать, что, несмотря ни на что, я продолжаю учить польский язык!
— Еще раз простите меня, Елизавета Николаевна, я заслужил самого сурового наказания. Наедине с любим… я хотел сказать, что наедине с такой красивой женщиной, как вы, глупо говорить о политике и национальной розни… Я тоже стал изучать русский язык… после того, как встретился с вами. Станиславу повезло…
— Станиславу очень повезло!
Оба собеседника вздрогнули и поспешно обернулись, точно их застали за чем-то неприличным.
Поплавский стоял позади них на дорожке, и глаза его метали молнии. Лиза подумала, что шорох, который она услышала, ей не показался, как и мелькнувшая тень. Прокравшийся в оранжерею ее супруг хотел застать беседующих за чем-то непотребным и потому так накрутил себя, что обычный разговор стал казаться ему неприличным.
— Я давно понял, Тедик, — он зло сузил глаза, — что ты начал охоту в чужих угодьях.
— Станислав, я ничем не оскорбил княгиню и никаких вольностей себе не позволял! — запротестовал Теодор, но при этом не отодвинулся от близко стоящей Лизы и не проявил никакой суеты, чему княгиня в душе порадовалась. Своим поведением Янкович давал понять, что он намерен при случае защитить ее, если Станислав позволит себе выпад в ее сторону.
— Еще бы! — презрительно хмыкнул он. — Тебя слушали благосклонно. Не для выслушивания ли таких излияний, ваше сиятельство, вы требуете у меня отдельного дома…
— Станислав! — предостерегающе проговорила Лиза. — Наш уговор должен оставаться в тайне…
Но, как в последнее время часто бывало, Поплавский уже ее не слушал, целиком уйдя в созерцание мысленных картин, которые сам же и рисовал.
Теодор, как видно, таким своего товарища не знал и потому тревожно переводил взгляд со Станислава на Лизу, решая для себя, можно ли оставлять его в таком состоянии наедине с женой.
— Вы так и не успели рассказать мне, Теодор, куда вы собираетесь уезжать? — сказала Янковичу Лиза, как будто Станислава рядом и не было.
Но ответил на ее вопрос именно он:
— Пан Янкович вместе с горсткой таких же безумцев решил бросить вызов законному правительству.
Он ведь не только русских не любит, но и австрийцев. Тайное общество имени Тадеуша Костюшко вознамерилось вернуть Кракову былую свободу!
— Не понимаю, почему ты над этим издеваешься! — вступилась за Теодора Лиза.
— Уж не хочешь ли ты идти вместе со своим любовником на баррикады? — грубо проговорил Станислав, хватая ее за руку. — Представляю, как ты со своим животом станешь ползать по окопам и подносить патроны!
Он захохотал, а Теодор изменился в лице и схватил его за грудь.
— Замолчи, слышишь, или я за себя не ручаюсь!
— Вызовешь меня на дуэль? — продолжал хохотать Станислав. — Это было бы оригинально! Любовник вызывает мужа на дуэль за оскорбление предмета его любви.
— Погодите, Теодор, — мягко отводя его руки от мужа, сказала Лиза, — не ссорьтесь. Станислав не понимает, что говорит. Завтра он будет об этом жалеть.
Оставьте нас…
— Но, Елизавета Николаевна, он же явно не в себе.
— Не волнуйтесь, мне ничего не грозит. Идите к гостям. Через несколько минут мы к вам присоединимся.
Теодор отпустил того, которого всегда считал своим другом и кто в одну минуту едва не стал злейшим врагом.
— Враги! Давно ли друг от друга их жажда крови отвела… — грустно продекламировала Лиза и посмотрела на мужа. — Зачем ты это сделал? Ведь ты прекрасно понимаешь, что мы с Теодором никакие не любовники…
— Но он на тебя так смотрел!
— Можно, конечно, вызвать друга на дуэль за один взгляд, но разве ты этого хотел?.. Давай-ка поедем домой. Достаточно мы испортили настроение имениннику — небось ты и забыл, что сегодня у твоего друга праздник?
— Он мне больше не друг!
— Он не друг, я не жена… Тебе так не терпится остаться одному? Так самое лучшее для этого — уйти в монастырь, в какую-нибудь пустошь, а вместо этого ты расчищаешь пустошь вокруг себя!
18
На дворе стоял сентябрь. По ночам уже северный ветер нет-нет да и прорывался через острые пики гор на плато, где стоял замок Поплавских. Тогда по утрам травы серебрились инеем, и обитатели замка укутывались потеплее, судачили, что быть нынче холодной зиме и потому надо запасти побольше дров, но, как назло, захромала рабочая лошадь, а рысака его сиятельство, конечно, не даст, придется в лесу заготовить дрова впрок, а потом перевезти их по первопутку, когда с лошадью все наладится…
Лиза сидела в кресле у камина и через отворенную дверь слышала, как в коридоре разговаривали между собой Юзеф, Казик и один из лесничих, который поджидал князя — обещали, что тот должен скоро приехать.
Живот у Лизы заметно вырос, так что уже не прятался за свободными платьями. Вместе с Василисой княгиня решила, что рожать ей придется в начале зимы и хорошо бы к этому времени дом успели закончить. Станислав утром сказал жене, что едет поглядеть на строительство.
План дома еще в июне Лиза обговорила с наемным рабочим из Кракова, который был и каменщиком, и плотником, а когда он осведомился у княгини, какой она хотела бы видеть внутреннюю отделку, она попросила:
— Пожалуйста, побольше дерева!
На этот предмет у них даже вышел спор со Станиславом, который отдавал предпочтение камню во всех видах.
— Не забывай, ты — княгиня, а не бедная шляхтинка.
— Иными словами, ты предлагаешь вместо тепла и уюта удовлетворяться мыслями о своем княжеском величии? Прости, но я хочу иметь именно такой дом, в котором могла бы забыть о том, что я княгиня, — сказала Лиза, чем глубоко уязвила его светлость князя. — Вряд ли мне придется принимать в нем кого-нибудь из аристократического общества!
Вчера ребенок впервые толкнулся у нее в животе, и Лиза целый день ходила улыбаясь, пока приехавший откуда-то Станислав — он опять не ночевал дома — не поинтересовался причиной ее веселости.
— Сегодня сын впервые поздоровался со мной.
— Интересно, как же это произошло? — ревниво поинтересовался он.
— Он — Данилушка — постучался! — разулыбалась Лиза. — Своей крохотной ножкой!
— Данилушка? — Потянувшийся было к ней Станислав тут же зло отпрянул. — Я назову его Станислав Сигизмунд!
— Хорошо. Пусть он будет Данила Станислав Сигизмунд, — величаво кивнула Лиза.
Прежде чем Станислав успел возразить, она выплыла из гостиной, где супруги беседовали, в комнату для прислуги, в которой теперь жила приглашенная Василисой белошвейка. Она шила пеленки для будущего малыша.
С некоторых пор Лиза перестала выезжать в свет, но Станислав исправно посещал все званые вечера, на которые приглашали чету Поплавских.
Если у княгини еще и теплилась надежда, что с приближением родов супруг станет больше бывать дома — как-никак, она носила в своем чреве наследника рода! — то с каждым днем она таяла.
К сожалению, Лиза не могла что-либо изменить в своей жизни. Радовало бедную женщину лишь одно: строительство ее домика на Змеиной пустоши подходило к концу, и оставалось только надеяться, что Станислав не передумает и не заставит ее остаться в замке. Тогда жизнь Лизы и вовсе станет походить на заключение.
Все реже случались дни, когда у князя оказывалось хорошее настроение, но все же в один из таких дней Казик, зная своего господина лучше других, сумел выбрать нужную минуту и испросил у князя разрешение на брак с Марылей. Тем более что ее живот — срок ее родин определили на два месяца раньше ее светлости — уже давно возопил о необходимости прикрыть грех венчанием.
Станислав так расщедрился, что дал за Марылей приданое, после чего растроганный Казимир поклялся хранить князю верность до гробовой доски.
Конечно, он и так не слишком волен был в своих поступках, но Поплавский растрогался.
Лиза более ничему не удивлялась: ни перепадам настроения супруга, ни его вспышкам ревности или нежности. Отчего-то вдруг ей стало неинтересно пытаться пробудить в Станиславе какие-то добрые чувства. Она ждала только одного: возможности скрыться с его глаз. И пусть похоронить себя в глуши, но уже одно грядущее освобождение от злой воли мужа, одно предвкушение этого наполняло Лизу блаженством.
А еще в глубине души она расстраивалась от того, что в их замке перестал появляться Теодор Янкович.
Она часто думала о его семье, добродушной и веселой, о теплых отношениях между его родителями и плакала от обиды: какая злая сила лишила ее настоящего и будущего семейного счастья?!
Справиться о Теодоре ей было не у кого. То есть заговорить с мужем о его друге она бы не осмелилась и так бы и жила в неведении, если бы Василиса в одну из своих поездок в Краков не завезла Янковичам очередную цветочную корзину — с орхидеями — и не привезла в подарок Лизе какой-то необычайный тропический цветок. Папа Ежи, как известно, разводил лишь растения уникальные, до рядовых цветов вроде роз и тюльпанов он не опускался!
Новости, привезенные экономкой, были печальными. Теодор и вправду уехал из дома сразу после своих именин, а куда — никто не знал. Он недаром пытался рассказать об этом Лизе и, наверное, рассказал бы, если бы им не помешал Станислав.
Лиза недоумевала: он так ревностно оберегал ее от других мужчин, чтобы тут же оставить ради других женщин. Совсем в духе пьесы Лопе де Вега «Собака на сене».
А Василиса рассказывала о Теодоре следующее:
— Отец с матерью не знают, что и думать, а прислуга шепчется, что арестовали молодого Янковича австрийские власти как члена польского общества «Молодых патриотов имени Тадеуша Костюшко».
Члены этого общества пытались поднять в Кракове восстание, требовали вернуть городу статус вольного города…
— Если бы это было правдой, — подумав, заметила Лиза, — власти, наверное, сообщили бы его родным.
— А прислуга считает, что молодые патриоты использовали при аресте чужие имена, чтобы их родственники не пострадали.
Лизе дозволялось лишь молча страдать от того, что она ничем не может помочь Теодору. Будь она свободной — и, конечно, не в тягости! — она бы непременно поехала в Краков, занялась розысками Теодора и обязательно добилась бы успеха. Ей было странно, что Жозефина Янкович так не считает, а, по словам Василисы, лишь сидит в своем поместье да льет слезы по пропавшему сыну…
Даже приятные известия Станислав приносил так, будто хотел непременно сбить Лизу с толку или обрушить на ее бедную голову, как некий груз. Тянул до последнего и в один из дней конца сентября, когда супруги впервые за много дней завтракали вместе, вдруг сказал, что если сегодня он не будет занят, то, пожалуй, повезет ее на Змеиную пустошь, чтобы она посмотрела выстроенный дом.
При этом он не преминул ее задеть:
— Ты захотела построить дом в таком месте! Одно название чего стоит! Чтобы не испугаться, поистине надо знаться с нечистой силой.
Лиза была научена горьким опытом — еще месяц назад супруг говорил ей о том, что строительство дома завершено и он повезет ее туда, но так и не собрался. То ли он забыл о своем обещании, то ли хотел, чтобы она опять его попросила. Но поскольку Лиза решила ни о чем мужу не напоминать, то и теперь не особенно ждала, что поездка состоится, однако Станислава мог понять лишь сам Станислав. После обеда он приехал и коротко бросил:
— Я жду тебя в карете.
Она успела лишь на всякий случай прихватить с собой теплый платок.
Еще раз будущей переселенке пришлось убедиться в том, что дорогу к ее месту уединения постороннему отыскать будет нелегко. Нынче можно было найти ее по колее, которую проложили телеги с камнем и прочими строительными материалами. Но с наступлением осенних дождей и снегов все следы исчезнут…
Наверное, Станислав думал о том же, потому что спросил жену:
— Признайся, ты не передумала?
— А ты? — спросила она.
— Разве я тебе предложил это глупое отшельничество? — не поняв ее вопроса, удивился он.
— Я спрашиваю тебя о другом: ты не передумал делать себя, а заодно и меня несчастным? Не хочешь ли ты попробовать стать счастливым мужем и отцом?
Станислав, до того придвинувшийся к Лизе почти вплотную, при ее словах отодвинулся и небрежно закинул ногу на ногу.
— Каждый должен нести свой крест, — сухо сказал он, — бог рассудил так, что я недостоин счастья.
— Бог? — изумилась она. — Да разве не ты сам делаешь все для того, чтобы испортить себе жизнь?! Ладно, ты приговорил к этому кресту себя. Но я в чем провинилась?
— Ты происходишь из рода, который служил и служит дьяволу. Прежде чем решиться похитить тебя из-под венца, я разузнал о тебе все, что можно: своим колдовством ты свела в могилу двоих мужчин, которые добивались твоей руки. Причем двое — это те, о ком знают все. Жертвы юной Лизы. А сколько загубленных душ на совести твоего папочки? Ты не знаешь, что, отправляя Юзека в Петербург, я написал князю Астахову письмо, в котором просил его сиятельство никогда не переступать границ моего владения. Я перехватывал все письма его к тебе, а также твои к нему, кроме того, единственного, с просьбой прислать твой гардероб и деньги…
— Боже мой, — прошептала Лиза, — неужели это мне не снится?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37