неужели умные книги читать принялась?
Впрочем, Галицкий догадывался, кто ее таинственный просветитель. Лизонька Астахова. К ней бы в женихи он не сунулся, не дурак! Небось эта начала бы его в лупу, точно букашку какую, разглядывать: что сказал, как сказал, о чем подумал? Сплошное напряжение души и нервов такая женщина!
Конечно, нынче она не станет свою ученость показывать. Нынче в ней детское играет: быстрая езда, залихватский кучер. Ишь, сидит безмятежная, ничего не боится, только глаза поблескивают в предвкушении острых ощущений…
Санки промчались по Петербургу как ветер. Причем Роман, как заправский кучер, кричал на прохожих:
— Па-берегись!
Наконец санки миновали последние домишки окраины и вырвались на наезженный тракт.
Галицкий крутнул ус и слегка тряхнул вожжами.
Блэк, умница, тут же шаг ускорил и теперь почти летел над слепящей на солнце глаза снежной равниной.
Раскрасневшиеся на морозе девушки повизгивали, хохотали, заражая Галицкого своим весельем. Аннушка кричала:
— Тише, граф, опрокинете!
Настроение у него было — лучше некуда, впереди виделась долгая, полная приключений жизнь… Нет, Аннушка вполне устраивала его своей беспечностью и веселым нравом. И, насколько он мог судить, легко поддавалась воспитанию, какое граф хотел бы видеть в своей жене. Вот только от дурного влияния бы ее оградить. Подружки. Чересчур дерзкой и самостоятельной.
Почти полгода провела Елизавета за границей вместе с отцом, и все это время он не спеша прибирал к рукам свою будущую невесту. То есть Галицкий хотел такую власть над Анной Гончаровой приобрести, чтобы по одному его слову она беспрекословно исполняла бы любое пожелание своего господина и повелителя. И безо всяких женских глупостей вроде истерик и упрямства.
Теперь вернулась Елизавета, и Аннушка на глазах переменилась. Стала строптивой, гордячкой. Вон какой пустяк чуть ли не в катастрофу возвела!
Галицкий опустил вожжи, и Блэк сразу перешел на шаг. Почувствовал, что в быстрой скачке более нет необходимости. Один к одному — молодой хозяин! Тоже не любит зря утруждаться!
— Отчего вы. Роман Сергеевич, так меня не любите? — вдруг среди всего этого веселья спросила его Лиза.
Галицкому стало не по себе: неужели на его лице явственно все написано или юная Астахова еще и мысли читает? Нет, конечно, такое невозможно, но ощущение открытости перед нею, прямо-таки душевной обнаженности, осталось.
— Что вы, Лизонька, — отшутился он, — разве ж можно такую красавицу не любить?
Может, правдивы слухи об их семейке? Ее папенька настолько славится своими чудачествами, что кое-кто его и впрямь побаивается. И это еще мягко сказано. Болтают о нем чуть ли не как о колдуне, чернокнижнике…
Стоит только поверить этому, как и Лизонька предстанет в неблаговидном свете… Несмотря на ее красу, древний род и немалое приданое, найдутся ли охотники связать с нею свою жизнь?..
Лиза про себя улыбнулась удивлению и даже некоторой ошеломленности от ее догадки. Тут не надо ни мыслей читать, ни особым физиономистом быть.
Не такой уж хороший актер Роман Сергеевич, чтобы умело прятать свои чувства. На его лице прямо-таки написано, что он боится, как бы Аннушка от Елизаветы независимости не набралась. Проступают в Галицком замашки восточного владыки — женщина только для утех и продолжения рода…
Да и мало кто из мужчин придерживается иного мнения. Просвещенная женщина в княжне горестно вздохнула, а юная девушка напомнила, что выехала Лизонька развлекаться, а не философии предаваться.
— Граф, вы обещали нам про охоту на волков рассказать, — напомнила Аннушка.
Галицкий заставил себя вернуться мыслями к юным девам, которых вызвался развлекать. Но успел все же подумать: «А почему Астахова так часто занимает мои мысли?»
— Не знаю, слыхали вы или нет, но в Покровском волки съели женщину с ребенком.
Понесло его! От досады, что ли? На себя самого.
Кто его тянул за язык с этой волчьей охотой? Ведь не состоялась, хоть и не по его вине…
— Какой ужас! — передернулась Аня. — А как же после этого вы не боялись… Неужели вы. Роман Сергеевич, ездили один?
— Один… А если точнее, с поросенком.
— С поросенком? — не могла успокоиться Аня. — Но зачем вам поросенок?
— Зачем? — хмыкнул Роман. — Затем, чтобы он визжал — и на его визг волки явились…
— Ну и как, явились? — поинтересовалась Лиза.
Галицкий вполне бы мог живописать подобную картину, тем более что в прошлом году он присутствовал на такой охоте. И впечатления были еще свежи. Но он не хотел выставлять себя героем там, где никакого геройства у него не получилось. Отвлечь от этой охоты девиц или поведать о том, чего не было?
Вот, пожалуй, еще одна причина его раздражения княжной: в ее присутствии он говорил почему-то не то, что хотел, и действовал не так, как ему было свойственно…
— Какой вы, граф, отчаянный! — продолжала восхищаться Аня. — Это ж надо, сам к волкам в пасть отправился! Они же могли вас растерзать!
— Наверное, граф не с голыми руками поехал, ружьишко взял, немецкое, пристрелянное…
Именно потому Галицкий и выбрал целью своих матримониальных планов Анну, а не Елизавету! Астахова-то молодая чересчур независимая. Нет ничего в ней женского, слабого, тонкого. Даже восхищения его доблестью. Все норовит своей холодностью испортить. Ее не столько интересовало то, какой опасности он подвергался, сколько волки, которых он ждал. А ведь могла бы хоть из женского кокетства повосхищаться. Ей — никакого труда, а ему приятно…
Хуже всего то, что волки поросенком не соблазнились, хотя Роман в поле их следы видел. И на поросячий визг не явились.
Получилось, граф зря проездил. Вроде и похвалиться нечем, но в глазах Аннушки он прочел такое восхищение его храбростью, такую гордость, что посчитал за лучшее на вопрос Лизы и вовсе не обращать внимания. До чего зловредная барышня! Ехидство сквозит в каждом ее слове!
Впрочем, до срока ссориться с нею не стоило, потому что юная княжна имела на его будущую жену довольно сильное влияние.
Галицкий еще некоторое время покатал подружек по полю, полихачил, слишком круто забирая на поворотах. Все хотел добиться вскрика или визга от заносчивой княжны. Но если кто и визжал, пугался, молил о пощаде, так только Аннушка. У Лизы, кажется, и губы не дрогнули. То есть дрогнули, но в смехе, а не в испуге. Крепкий орешек!
Пришлось ему возвращаться в город с некоторым сожалением в душе. Как в тот день, когда тщетно ждал в засаде волков, заставляя снова и снова визжать бедного поросенка.
Остановил санки Галицкий у кондитерской Либермана, решил еще раз испытать девушек. На этот раз сладким. Он уже знал, как Аннушка борется со своей любовью к пирожным, и почему-то был уверен, что его невеста так ведет себя, глядя на Елизавету. Та тоже наверняка себя ограничивает, но лишь менее заметно.
Здесь ему опять пришлось удивляться, потому что юная Астахова уминала пирожные за обе щеки, ничуть не заботясь об их количестве. Он подметил завистливый взгляд Аннушки и подумал, что у княжны есть свои секреты, как не толстеть, и ими она попросту не хочет делиться с подругой.
А ведь, несмотря на все ухищрения, Аня Гончарова была этакой пышечкой, грозившей со временем приобрести фигуру весьма внушительных размеров, в то время как Лиза была стройной, не имея, как говорят англичане, ни одной лишней унции жира.
Вообще-то, насколько знал Галицкий, большинству мужчин нравились именно пышечки. Если они и пели гимны худобе и граничащему с костлявостью. изяществу, то лишь в угоду красоткам, которые следовали английской моде.
Но вот в чем беда: первой женщиной Романа Сергеевича была именно англичанка. Изящная, не по-русски худощавая, она не только научила юного графа обращению с женщинами, но и на будущее определила ему идеал женской фигуры, которому полностью соответствовала княжна Астахова…
— Лизок из Венеции вернулась, — заговорила Аннушка, наверное, для того, чтобы хоть таким манером пореже брать из вазочки очередное пирожное, — ей там не понравилось.
— Не понравилась Венеция? — удивился Галицкий.
— Я такого не говорила. — Лиза стряхнула кружевным платочком сахарную пудру с красивых губ и взяла с вазочки следующее пирожное.
— Но ты сказала, что это печальный город.
— Печальный, — кивнула та с набитым ртом, ничуть не озабочиваясь правилами этикета. — Может, нам с папенькой не повезло и мы застали город-легенду не в лучшее время, но я себе представляла все намного романтичнее. Гондолы узкие, входить в них надо, пардон, задом. На улицах, как и в гондоле, не развернешься. Нет, конечно, дело не в этом. Просто я подумала, что отдельному человеку не всегда бывает хорошо там, где хорошо многим. Венеция не то что мне не понравилась… она по-своему хороша, но я подумала: как хотите, а мне наш Петербург милее…
— Не находите, княжна, что у вас по пословице получается: каждый кулик свое болото хвалит.
— Ежели кому хочется называть Петербург болотом — вольному воля. Коли историю вспомнить, так город наш и так на месте прежних болот стоит.
А только я как есть квасной патриот и ничуточки этого не стыжусь. Может, судьба мне на болоте жить.
Последняя фраза, сказанная Лизой в шутку, прозвучала неожиданно серьезно, так что Аннушка с удивлением взглянула на нее, но Галицкий ничего не заметил. Он усиленно размышлял.
Ну, скажите, люди, разве это речь пятнадцатилетней девушки? Послушать — по меньшей мере, государственный деятель рассуждает. И две такие разные девушки могут дружить между собой?!
Он все же спросил Аню:
— А как вам такое мнение о Венеции, Анна Дмитриевна?
— Лизок, по обычаю, чересчур серьезна — так я считаю. Моя бы воля, хоть завтра в Италию поехала!
Или в Египет! Или в Индию! Или на край света!
И все смотрела бы, смотрела, пока глаза не устанут!
— Сколько чувств и романтизма в сей юной деве! — скупо улыбнулась Лиза. — Вам, Роман Сергеич, повезло: Аннушка так не похожа на иных северных чопорных красавиц, в ней все открыто, ясно, чисто.
И когда вы станете старше, то поймете, каким сокровищем со временем станете обладать…
— Лиза! — вскрикнула Аннушка, отчаянно покраснев. — Зачем ты так меня расхваливаешь, словно товар на ярмарке!
— А что, разве петербургский свет не есть ярмарка невест? — пожала плечами Лиза. — Каждый знает, сколько та или иная невеста стоит и какие у нее достоинства…
— Ты сегодня невыносима! — тихо сказала Аня. — Мой брат бывает таким, когда у него наутро после шампанского голова болит. Тогда он всем недоволен и всех хает. Папенька ему в такое время пиявки рекомендует. Чтобы дурную кровь отсосали.
— Спасибо, подружка, на добром слове! — холодно сказала Лиза, не обращая внимания на Анну, глаза которой уже наполнились слезами.
Но тут же опомнилась. В самом деле, что с нею происходит? Уж не сглазил ли кто? Набросилась на Аннушку ни с того ни с сего. Вон и граф так глядит, будто закадычные подружки на его глазах, точно поссорившиеся дворовые девки, вцепились друг другу в волосья…
— Аннушка, прости меня, Христа ради! — взмолилась она. — Сама не знаю, чего меня бес за язык тянет.
Утром с левой ноги встала!
— Не сержусь я на тебя, — разулыбалась отходчивая Аня. — Маменька говорит, у нас, женщин, организация тонкая, оттого мы можем позволить себе покапризничать и побаловать себя плохим настроением.
— Побаловать плохим настроением? — удивился Галицкий. — Это что-то новенькое. Видимо, и мне у госпожи Гончаровой стоит взять несколько уроков, чтобы хоть чуть-чуть понять вашу женскую природу.
Они опять ехали в санках — на этот раз отвозили домой Лизу. А потом Галицкий должен был отвезти Аннушку.
Зимние дни коротки, вот и этот уже клонился к вечеру. Небо посерело, а на севере появились и стали собираться в кучу темные облака, подцвеченные закатом до лилового цвета.
Постепенно темные облачка сбились в плотную черную тучу, которая теперь потихоньку надвигалась на город, обещая ближе к ночи снежную бурю.
«Вот отчего у тебя такое нервное настроение, — мысленно сказала самой себе Лиза. — К перемене погоды!» Это вроде бы объясняло точившее девушку беспокойство.
Санки наконец остановились напротив дома Астаховых, и Галицкий как раз помогал Елизавете сойти, когда из дома, будто вытолкнутый мощной рукой, вывалился наружу какой-то человек. Он широко перекрестился на видневшийся вдалеке собор и пробормотал скороговоркой, но достаточно слышно:
— Колдун, прости меня господи! Как есть, чистый колдун!
— Опять! — сердито топнула ногой Лиза, едва сдерживая слезы. — Опять он взялся за свое!
— Лизок, — обеспокоенно окликнула ее Аннушка, моментально разобравшаяся, в чем дело; она придержала Галицкого, который ничего особенного в увиденной картине не заметил и как раз собирался пустить вороного во весь опор. — Может, ты к нам поедешь?
— Вот еще! — передернула плечами Лиза. — Нет уж, разберусь по горячим следам!
Она рванула на себя входную дверь с таким ожесточением, что державшийся за нее дворецкий, по прихоти ее отца прозванный Гектором, едва не столкнулся с Лизой лбом.
Дворецкий заегозил, как будто в случившемся был виноват он, и забормотал:
— Простите, княжна, я тут как раз дверь закрывал на засов, Николай Николаич приказали…
— Кто на этот раз? — грозно спросила Лиза, не поддаваясь на нарочито униженный тон Гектора.
— Пустяшный человечишко, — презрительно скривился тот. — Купец. Несвежую икру привез…
— Несвежую? — сумрачно повторила Лиза и, не раздеваясь, как была в шубке и меховом капоре, стремительно пошла через анфиладу комнат к библиотеке, в которой отец любил проводить время и порой там же принимал гостей.
Она открыла дверь, против обыкновения, даже не постучав.
2
Князь Астахов Николай Николаевич, папаша юной княжны, сидел в кресле за массивным письменным столом, украшенным бронзовыми львиными головами. Он положил на этот самый стол ноги в гусарских сапогах со шпорами и, размахивая левой рукой, в которой была зажата кубинская сигара, что-то напевал.
Вид у князя был самый причудливый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37