— Воинственность у мужчин в крови, они не любят, чтобы оружие лежало без дела!
— Пустяки, матушка Жозефа, — стал успокаивать ее Станислав, — это же антиквариат. Восемнадцатый век. Когда ваш Тьерри женится, эти пистолеты станут первыми в его коллекции оружия. Женатому человеку будет не до войны, это я по себе знаю…
Он посмотрел на Лизу и заговорщицки ей подмигнул. Она с тоской подумала, что у ее мужа так много личин, что добраться до истинной удается немногим.
— .. И я думаю, она вся будет лежать, как вы говорите, без дела. Лишь радовать глаз старого воина!
— Ладно, проказник, ты всегда выкрутишься! А что это твоя супруга бледна? Не захворала ли?
Теодор как раз в это время целовал руку Лизы, но при словах матери встрепенулся и заглянул молодой женщине в лицо.
Лиза улыбнулась его беспокойству:
— Пустяки, меня всего лишь слегка укачало.
Краем глаза она видела, как Станислав что-то шепнул матери Теодора, кивнув на Лизу. Та сразу разулыбалась: мол, тогда все ясно. Подозвала одну из служанок:
— Доротка, отведи ее сиятельство в дамскую комнату. Помоги поправить прическу, слегка попудриться. В общем, ты знаешь, что делать.
А когда Лиза проходила мимо нее, тихонько шепнула:
— Вам нужно нанести на щеки немного румян, и никто ничего не заметит. Поздравляю, я очень за вас рада.
Лиза поняла, что Станислав рассказал о ее беременности. «Боже мой, — подумала Лиза. — Во всех домах Станислава принимают с распростертыми объятиями, все считают его милейшим человеком, и никто не понимает его сути. Разве может быть так, что он раскрывается передо мной только самой плохой своей стороной?»
Она пошла за прислугой и действительно увидела, что ее лицо, обычно такое розовощекое, вмиг будто растеряло все свои краски, так что пришлось последовать совету хозяйки дома и воспользоваться румянами, которые прежде были ей не нужны.
«Можно подумать, супруг пьет из меня кровь!» — с усмешкой подумала она.
Лиза сначала не хотела надевать диадему — их ожидал не пышный прием, а скромное семейное торжество, но в последний момент передумала. Станислав так упорно пытался приземлить Лизу и в глазах других, и в ее собственных, что она решила быть по-королевски величественной.
Когда она вышла к собравшимся, все дружно ахнули. Горничная Янковичей оказалась сообразительной, поняла Лизу с полуслова, но посоветовала розы из прически и с корсажа убрать — пусть останется только диадема и, как бы в комплект к ней — скромное бриллиантовое ожерелье.
Теодор предложил ей руку и подвел к мужу, кажется, не в силах оторвать от Лизы глаз.
— Желание именинника — закон? — спросил он нарочито строго.
— Закон, как ни крути! — согласился Станислав.
— Тогда я объявляю: княгиня Елизавета Николаевна сегодня весь вечер сидит подле меня и каждый второй танец танцует только со мной! Надеюсь, никто не станет это оспаривать.
— т Никто не смеет, ваше величество! — шутливо склонился перед ним Станислав, и Лиза с удивлением увидела, что он может искренне и весело дурачиться. — Где еще найти такого доброго короля, чтобы один из каждых двух танцев первой дамы он отдавал своим придворным!
— Вы не обиделись, Елизавета Николаевна? — обеспокоенно поинтересовался у нее Теодор.
— Помилуйте, на что же мне обижаться! — улыбнулась Лиза. — Можно сказать, вы провозгласили меня королевой бала. Разве это не честь?
— Жаль, что сегодня у нас немного гостей! — с жаром проговорил Янкович. — Мне хотелось бы объявить вас королевой на весь белый свет… Но, к сожалению, я вынужден молчать. Нет, мне не жаль, что сегодня в гостях у нас только самые близкие люди, ведь я могу не отвлекаться на посторонних, на ненужную суету и празднословие.
— Меня пугает ваша серьезность, — сказала Лиза.
Она сидела за столом, где было всего двенадцать человек, и слышала, как мать Теодора жаловалась ее мужу:
— Где это видано — свой день рождения не отметить как следует. Я предложила Тьерри пригласить большой оркестр, украсить танцзал. Слава Деве Марии, у нас достаточно комнат, чтобы принять гостей, но он уперся и ни в какую: только мы, родные, и Поплавские!
Справа от Лизы за столом сидел Янкович-старший, которого жена звала Ежи, а дети, соответственно, папа Ежи. Лиза прежде не встречала человека столь добродушного и располагающего к себе с первой минуты общения.
Природа вылепила его черты особенно не отшлифовывая, словно ей недосуг было с ними возиться. На первый взгляд они были грубоваты и незатейливы, но огонь, который вложил в его душу господь, по-особому освещал это примечательное лицо.
Так же, как и сын, он был высок и широкоплеч.
Подбородок его сильно утяжелял лицо, а рыжие кустистые брови походили на жесткую траву равнины, из-под зарослей которой на вас глядят умные, приветливые глаза.
Что-то в повадках Ежи напоминало Валериана Жемчужникова, но, очевидно, Янковичу недоставало предприимчивости и деловой хватки. Хотя его семья не слишком бедствовала, но и не процветала.
Возможно, будь на месте жены-француженки Дарья Голикова, она заставила бы мужа трудиться с большей отдачей. Выходцы из обедневших семей боятся вернуться в нищету.
А Жозефина Янкович считала, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на погоню за деньгами, когда можно и так наслаждаться каждым ее мгновением…
Сейчас Ежи обратился к Лизе, как бы втайне от сына.
— Уж не поухаживать ли мне за вами, княгиня?
В последнее время мой наследник стал таким задумчивым и рассеянным. Мы с матерью думаем, уж не влюбился ли он?
— Папа! — укоризненно воскликнул Теодор и покраснел. — Зачем ты конфузишь меня перед Елизаветой Николаевной?
А Лиза подумала, как в Теодоре много мальчишеского, он так легко краснеет. Но и сама несколько смутилась. Ей бы хотелось вообще не касаться отношений именинника к прекрасному полу, потому что она имела все основания полагать, что знает даму, в которую он влюблен…
Ежи довольно засмеялся, тряхнув рыжей с сединой гривой, и обернулся к соседке справа — хорошенькой Катажине, которую Янковичи взяли в дом после смерти ее родителей и воспитывали как свою дочь.
— Мне нужно сегодня поговорить с вами, Елизавета Николаевна, — шепнул ей Теодор. — За столом у нас это вряд ли получится, потому что мой папа очень любит провозглашать тосты и всегда следит, чтобы гости на них откликались.
— Хорошо, — кивнула Лиза.
— Вы рождены, чтобы царствовать, — сказал ей именинник уже нормальным голосом и пояснил для Станислава:
— Я пригласил твою жену. Стас, в оранжерею, где у нас расцвела изумительная Rafflesia.
Елизавета Николаевна согласилась со мной прогуляться. Вы видели ее кивок? Так может ответить только королева!
Теодор шутил, глаза его сияли, и даже Лизе передалось возбуждение Янковича. Что он хочет ей сказать? В любом случае не то, что Лиза не хотела бы услышать. Она была уверена, что не давала Теодору никакого повода говорить с нею о своих чувствах, и пообещала себе поставить его на место, если молодой человек забудется.
Все дело чуть было не испортил папа Ежи. Он повернулся к сыну и удивленно произнес:
— Мой мальчик, неужели тебя заинтересовало цветоводство? Наверное, ваше сиятельство, вы благотворно влияете на Тедди. Прежде он даже слушать не хотел о том, чтобы помочь мне в разведении цветов. А ведь я — единственный поляк, которому удалось культивировать раффлезию, и, пожалуй, будет лучше, если я сопровожу вас, княгиня, потому что Тедди не сможет рассказать вам столько интересного о цветах, сколько могу поведать я…
Ситуация уже стала Лизу забавлять. Она сделала вид, что увлечена содержимым своей тарелки, но тем не менее смогла перехватить умоляющий взгляд Теодора, который он послал Катажине. Та немедленно поспешила на помощь названому брату.
— Как, папа Ежи! — капризно надула губки она. — Разве вы не обещали сегодня быть моим рыцарем?
— Конечно, я с удовольствием, но…
— Мы сделаем так, — предложила сообразительная девушка. — Тьерри покажет княгине раффлезию, а вы потом расскажете, что у нее там с плодоножками и плодоручками…
— Над людьми увлеченными так легко смеяться! — грустно заметил Янкович-старший. Но он тут же расплылся в улыбке, принимая горячую благодарность Катажины.
— Вы — самый добрый папа на свете!
Лиза услышала, как Теодор украдкой облегченно вздохнул.
Поскольку тема цветов была самой безопасной, Лиза тоже стала ее развивать:
— Вы могли бы наведаться к нам, пан Янкович!
Как раз сейчас наш Игнац выращивает какую-то особую орхидею. Можно подумать, у него там родильня, потому что он только и говорит о каких-то детках…
— Умоляю, княгиня, — сделала плаксивое лицо Жозефина, — не продолжайте разговора на эту тему!
Тогда Ежи никто не остановит.
— О чем же мне в таком случае говорить? — нарочито озаботилась Лиза.
— О лошадях! — ехидно подсказал Янкович. — Ежели у вас рожает какая-нибудь кобыла, Жозефа готова выслушивать подробности хоть всю ночь.
— Вот, Панове, внимайте и сочувствуйте! Это мне за то, что я позволила себе перевести разговор с цветов на что-то другое!.. А между прочим, именно сегодня родился наш первенец…
— Прости, дорогая! — покаянно поднял вверх руки Ежи и поднялся из-за стола. — Жозефина права: этот день был самым счастливым в нашей жизни! Сынок! — Он обратил к Теодору растроганное лицо. — Больше всех благ на свете я желаю тебе, чтобы ты встретил такую женщину, как твоя драгоценная матушка…
Теодор оказался прав — его отец был неистощим на тосты и пожелания. Он искусно вовлекал в застольное общение всех гостей, затягивал их в водоворот своих речей и дотошно следил, чтобы никто из них не остался в стороне…
Лиза было подумала, что сегодня им с Теодором никак не удастся поговорить, но, видимо, сын хорошо знал своего отца и умел от него ускользать.
Примерно через час Лиза и Теодор оказались в оранжерее, совсем непохожей на ту, которая была в замке Поплавских. Если Василиса с помощью Игнаца смогла организовать дело так, что оранжерея приносила хозяйству доход, то в своей оранжерее Янкович-старший занимался лишь цветоводческой наукой.
Лиза понимала его желание пойти сюда вместо Теодора — уж ему-то нашлось бы о чем ей рассказать.
— Честно говоря, кроме раффлезии, я здесь не знаю толком ни одного растения, а уж по-латыни тем более. Просто о ней я постоянно слышал, с самого детства, так что это название произнесу даже во сне — Он заглянул Лизе в глаза. Она смутилась и, словно невзначай, освободила свою руку из его руки, но в этот момент лицо Теодора стало таким несчастным, что Лиза невольно улыбнулась. Но тут же нахмурилась: нельзя ей расслабляться — это будет походить на кокетство, а она приготовилась не давать пощады ни себе, ни ему.
По дорожке, выложенной какой-то узорчатой каменной плиткой, молодые люди пришли к уголку оранжереи, заросшему нежно-зеленым кустарником, среди которого Лиза заметила качели, прицепленные за кольца, вбитые в потолок.
Лиза в какой-то миг почувствовала себя маленькой девочкой, увидевшей место, о котором мечтала.
Она чуть было не захлопала в ладоши, но лишь обратила к Теодору просительные глаза:
— Давайте покачаемся на этих сказочных качелях!
Он замялся, потому что не хотел разговаривать серьезно, качаясь на качелях, но и не посмел отказать владычице своего сердца. Помог Лизе сесть на плетенную из крепких прутьев лавочку-полукорзину и сел рядом, раскачивая качели и увлекаясь этим занятием.
— Елизавета Николаевна, — все же сказал он, когда Лиза вскрикнула от испуга — качели поднялись высоко! — вы не хотите со мной разговаривать?
— Но я же пошла с вами.
Лиза сделала вид, что не понимает его претензий, хотя прилагала все усилия к тому, чтобы их разговор не принял интимного характера, — Теодор был прав, она разговора уже не хотела, потому что его боялась. К счастью, он не понимал, что движет ею и что она сама едва сдерживается, чтобы не признаться ему в своих преступных, как она считала, чувствах.
Но Теодор был по натуре упрям, так что Лизе пришлось его выслушать.
— Вы знаете, кто такой Тадеуш Костюшко? — спросил он, и Лиза откровенно удивилась, потому что ждала любого вопроса, но никак не такого.
— Это польский национальный герой, — неуверенно сказала она.
— Герой, — кивнул Теодор. — И мой кумир. Отец хотел назвать меня Тадеушем в честь него, когда я родился, но мама запротестовала и назвала меня Теодором. Похоже, да не так!
— Но вы ведь не этим расстроены? — пошутила Лиза.
— Не этим. Я расстроен тем, что в скором времени мне придется покинуть Польшу, а значит, и расстаться с вами, Елизавета Николаевна. Не видеть вас долгие дни, месяцы, а может, и годы — эта мысль для меня непереносима!
Его сообщение тоже застало Лизу врасплох, она чуть было не сказала нечто, о чем, возможно, впоследствии жалела бы, но что прямо-таки рвалось с ее языка, но в этот момент ей показалось, что среди зарослей какой-то тропической растительности мелькнула чья-то тень.
— У вас здесь никто хищный неводится? — спросила она, поеживаясь, ибо с этих пор стала будто чувствовать на себе чей-то пристальный взгляд.
Теодор рассмеялся:
— Успокойтесь, ваше сиятельство, это все-таки оранжерея, а не зоопарк или заповедник.
Он успокаивающе положил свою руку на ее.
— Что вас так напугало? Вы даже задрожали. Поверьте, я не дам вас в обиду никакому хищнику!
Они помолчали, и было видно, что Теодор будто собирается с силами.
— Как бы я хотел, чтобы вы были кем угодно: англичанкой, итальянкой, но не русской!
Это признание так ошеломило Лизу, что она даже не смогла произнести рвавшегося с языка вопроса:
«Почему?»
— Мы — польские патриоты — не любим русских.
Ваши правители во все времена пытались поработить поляков, а если не удавалось, не останавливались перед тем, чтобы тысячами нас уничтожать!
Разве лишился бы Краков своего звания вольного города, если бы не русский царь?! А образование? Ваш царь закрыл Варшавский университет, так что теперь польская молодежь может получить высшее образование в России только на специальном отделении для поляков… В знак протеста я никогда не учил русский язык, хотя в наших польских школах он был обязателен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37