Она уже трогала пальцами и губами кожу внизу живота, совершенно не скрывая своих намерений. Ему стоило лишь вообразить, что последует дальше, как в голове помутилось.
— Селина! — прохрипел он, дрожа всем телом.
Она аккуратно обошла повязку, закрывавшую рану на боку, и стала теребить густые волосы возле его твердой, как металл, возбужденной плоти. Словно дразня его, она подняла голову и молча посмотрела на него.
Наконец она коснулась губами символа его мужественности.
— Здесь, — будто сама удивляясь, произнесла она, — твое самое львиное место.
Он ничего не сказал в ответ, не в силах ни думать, ни дышать. Остался лишь бешеный стук сердца и чувство невероятного блаженства.
— Селина!
— Ш-ш-ш, мой лев, — остановила она его. — Я еще не всего тебя узнала.
И тут она поцеловала его в самое чувствительное место. Легкий поцелуй, простое касание губами. Внутри у него все сжалось, готовое взорваться.
— Нет! — выдохнул он, пытаясь сесть и схватить ее. Поздно. Последний раз она провела языком и подняла голову, обратив к нему мерцающий, словно опал, взгляд. Его тело судорожно вздрогнуло, и он откинулся на спину, отдавая себя во власть сладкого спазма, почти теряя сознание и погружаясь в огненную бездну. Но бездна стала в тысячу раз глубже, когда он заметил, как его жена, приоткрыв губы, без всякого стеснения наблюдает за ним.
Когда он наконец начал приходить в себя, опустошенный, с хрипом ловящий дыхание, она довольно улыбнулась, как кошка. Как львица.
— У тебя даже вкус как у льва, — бесстыдно прошептала Селина. — Соленый, горячий, дикий.
В ответ он с ревом схватил ее и прижал спиной к шкурам: Его губы впились в ее рот, руки жадно ощупывали сокровенные изгибы ее горящего тела. Он сжимал ее груди, ласкал соски, целовал ее шею, покусывал мочки ушей. Его рука скользнула вниз по животу, к нежным лепесткам и раздвинула их.
— О моя львица! — вскричал он. — В тебе тоже очень много от овечки.
— Разве… — выдохнула она между стонами, которыми сопровождались его прикосновения, — не чудесно… что во мне… так много… от овечки?..
— Мы оба похожи и подходим друг другу. — Он прижался к ней, снова готовый к амурным сражениям.
— Да-да, мой лев! — Она задыхалась от его ласк. — Пожалуйста, сейчас, скорее! Пожалуйста!
— Не так скоро, дорогая… — С вожделенной улыбкой он вдруг отстранился от нее. — Я хочу насладиться каждым дюймом твоего тела.
С разочарованным вздохом она приникла к нему, гладя по спине и ягодицам. Он вырвался и встал рядом с ней на колени.
— Встань на колени! — хрипло приказал он.
Ничего не понимая, Селина взглянула на него из-под густых ресниц.
— На колени! Сейчас же, — повторил он.
Она ничего не ответила, но Гастон заметил, что ей понравилось, когда он начал действовать агрессивно.
Вся дрожа, она повиновалась и встала перед ним на колени.
Он придвинулся к ней почти вплотную, глядя глаза в глаза. Провел рукой по груди, по боку, по бедру, колену, голени, пока пальцы не коснулись ступни. Она поежилась от щекотки, вызвав на его губах улыбку.
— Не двигайся, — прошептал он, проводя рукой в обратном направлении.
Когда он достиг бедра, то на мгновение задержал ладонь у рыжеватых волос, скрывавших ее женственность, и заглянул в ее ждущие глаза. Что он будет делать дальше, какие ухищрения придумает, чтобы доставить ей удовольствие?
— Раздвинь ноги.
Шумно дыша, она исполнила просьбу. Румянец на щеках стал гуще. Она расставила колени, чтобы его рука могла проникнуть между бедер, к ее лону.
— Еще, моя нежная львица. Шире, — глухо приказал он, все еще не дотрагиваясь до нее. — Дай мне посмотреть на тебя всю. Вот так. Теперь откинься назад. Откинься и открой для меня все.
Она послушно исполняла все его просьбы и оперлась руками за спиной, так что ее груди призывно поднялись. Гастон почувствовал, как изнутри его охватывает дрожь, как напряглась от прилившей крови его плоть. Перед ним было волшебное видение: мягко изогнутое тело цвета слоновой кости, с закинутой головой, закрытыми глазами и расставленными коленями. Ее поза покорности и доверия поразила его, наполнила любовью, страстью и острым желанием.
Он осторожно коснулся пальцами ее шелковых волос внизу живота. Глядя на свою темную ладонь у ее нежного лона, он возбуждался все сильнее.
— Держись за шкуры, — глухим голосом приказал Гастон. — Держись крепче.
Она сделала, как он велел, схватившись за густой волчий мех. Медленно и нежно Гастон ласкал ее. Она прикусила нижнюю губу, но все равно не смогла сдержать рвущийся наружу стон. Каждый ее вскрик отзывался в его душе блаженством и радостью, не меньшими, чем испытывала она.
Селина задыхалась, судорожно сжимала мех. У него крутилась голова от желания, но он удерживал себя, зная, что потеряет над собой последний контроль, как только их тела сольются.
Всю ночь. Он должен сдержать обещание, которое дал ей. Он будет любить ее час, и еще час, и еще…
Кончиками пальцев он захватил влажный бутон ее женственности и почувствовал, как тот стал быстро набухать. С ее уст срывались невнятные звуки. Она обратила к нему требовательный взгляд из-под полуопущенных ресниц. Молящее выражение ее глаз, запах ее страсти, смешивающийся с дымом, почти лишили его самообладания.
Он уже готов был поддаться искушению опрокинуть ее на шкуры, погрузиться в жар ее тела, но удержался. Ведь за долгие годы он испытал массу самых разных удовольствий, но страсти, подогреваемой любовью, прежде не знал и хотел сейчас заглянуть в самые дальние уголки нового для него чувства. Он шел сквозь свои ощущения медленно, давая им обоим время освоиться. Время.
Он снова обратился к плотному, набухшему бутону: гладил его, чуть пощипывал. Выкрикивая его имя, она выгнулась вперед. Он быстро и ритмично касался круглого зернышка.
Она зашлась в стоне, по ее телу одна за другой пробегали судороги экстаза. Он порывисто привлек ее. Прижав ладони к его груди, она покрывала жаркими поцелуями его губы, щеки, заросший подбородок. Он подхватил ее за ягодицы и прижал, дрожащую, шепчущую слова любви, к себе.
— Я родился, чтобы оказаться здесь, — простонал он, на дюйм вставляя свой меч в ее ножны. — И остаться навсегда.
— Да. Навсегда…
Селина закрыла глаза и приоткрыла губы для поцелуя. Он страстно приник к ним и стал входить в нее… медленно… очень медленно. Она движением бедер попыталась заставить его проникнуть глубже.
— Еще нет, Черная Львица, — прохрипел он, проскользнув в нее еще на один дюйм. — Интересно, сколько раз я смогу доставить тебе удовольствие? Пока не закончилась ночь, я хочу услышать, как рычит моя львица.
Прошло еще немало времени, пока он позволил себе дойти до пика наслаждения, соединиться с ней в единое целое на постели из звериных шкур в золотистых отблесках огня.
Он выполнил свое обещание.
Перед тем как дать жене погрузиться в сон, он нежно целовал ее волосы, лицо. Она свернулась калачиком рядом, положив голову на его руку. Он обнимал ее за талию, а чтобы она не замерзла, укрыл одной из шкур.
Гастон почти всю ночь не давал ей спать, занимаясь с ней любовью всеми известными ему способами, познавал ее тело до самых укромных складок, познавал ее сердце до самых потаенных желаний, познавал ее душу до самых дальних уголков. Она идеально подходила к его телу. Идеально подходила к его жизни.
Каждый день своей жизни с ней он делал новые открытия. Прежде он знал о себе лишь то, что он знаком с грехом и насилием лучше, чем большинство других. Она же заставила его почувствовать себя добрым и благородным. И любимым.
За что Бог наградил его таким подарком и за что тут же отнимает?
Душу Гастона охватили гнев и негодование. Зачем Господь так жестоко пошутил над ним, перебросив Селину Фонтен через века прямо в его постель? Зачем он безнадежно полюбил ее за своенравный характер, ум, красоту, непокорность и преданность?
Необычные головные уборы. Странные блюда, которые при готовке прилипают к потолку. Женский смех, эхом разносящийся по главному залу, когда весь замок отошел ко сну.
Как она дернула ногой, когда он пощекотал ее! А как блестели ее глаза, когда она без малейшего стеснения трогала и целовала его!
И ее поза калачиком, будто она специально создана, чтобы, прильнув сейчас к нему, не оставить между их телами ни малейшего просвета.
Почему Бог оказался так безжалостен, подняв его в небеса и тут же низвергнув в ад? Принеся ее сюда — и тут же забирая.
Внезапно он ощутил влагу на своих щеках, но не стал вытирать лицо — не хотелось даже на мгновение выпускать ее из объятий.
Неужели это и есть любовь? Даже самые тяжелые болезни не приносили ему таких страданий. Он был изнеможен, но не мог заснуть. У него с прошлого утра не было ни крошки во рту, но он совершенно не хотел есть.
Неужели Аврил и Жерар испытывали то же самое?
Неужели Аврил каждый день приходится жить с чувством ничем невосполнимой потери? Как же он был черств и бестактен, когда настаивал на ее новом браке!
Он теснее прижал к себе Селину, понимая, что его нынешние переживания — бледная тень того, что придется вытерпеть через четыре дня…
Через три дня — дошло до него, когда в окно попали первые робкие лучи солнца.
Он зарылся лицом в ее волосы, чувствуя, как все внутри запылало нестерпимой болью утраты. Зачем нужна любовь, с горечью думал он, если она не может удержать любимую? Жену, пламенную любовницу.
— Я не сдамся, ma roussette, моя Руссетт, Рыженькая, — прошептал он, любуясь первыми лучами солнца, играющими в ее кудрях.
Прозвище ему понравилось. Оно так подходило ей, горячей, как огонь, сладкой, как мед. Это было лучше, чем «супруга», «львица» или любое другое имя, которыми он ее награждал.
Он еще раз тихонько произнес, гладя ее по волосам:
— Я люблю тебя, и я не сдамся, Руссетт.
Глава 28
Дул теплый полуденный ветерок, шевеля ветви абрикосовых деревьев и шелестя листьями. Селина вздохнула и в полудреме, не открывая глаз, радовалась ощущению на лице свежего воздуха и пальцев Гастона, ласково теребящих ее волосы. Он сидел на траве, опершись спиной о дерево, а она устроилась у него на коленях, положив голову ему на грудь.
Она будто перенеслась в детство, когда проводила лето в одном из обширных загородных поместий своего деда. Тогда она часто вот так засыпала где-нибудь на солнышке. Приятное ничегонеделание, мир, солнце и бесконечность времени впереди.
Она ничему не позволит нарушить покой этого дня. И двух оставшихся.
Даже тупой, тянущей боли в нижней части спины.
Впервые боль потревожила ее примерно два часа назад. Спина начала ныть, как тогда, когда они приехали в замок Аврил. Поскольку в тот раз боль скоро отпустила, то и сейчас она не стала волноваться. Не надо бояться. Они же обещали друг другу.
Селина вовсе игнорировала бы неприятные ощущения, если бы не тот тайный ее договор с Богом. Молитва, с которой она отчаянии обратилась к Господу, когда жизнь Гастона висела на волоске.
— Ну, как тебе «езда верхом»? — тихим вопросом прервал Гастон ее размышления.
— Очень нравится, — ответила она, не открывая глаз. С утра они собирались опробовать способ заниматься любовью в седле. Но стоило им оказаться среди ароматов цветущих абрикосовых деревьев, как их намерения поменялись. Ей уже никуда не захотелось отсюда уходить.
Лучше просто сидеть вдвоем, ждать наступления вечера, вдыхая нежные весенние запахи, приносимые ветром… Быть рядом с ним, слушать ровное биение его сердца, чувствовать, как вздымается его грудь, — в ее представлении это и было счастьем.
«И любовью», — в полусне думала она: ведь им доставляет удовольствие не только сплетение тел в страстном порыве, но и проведенный вместе тихий солнечный день, покой и молчание, когда каждый следующий час кажется слаще предыдущего.
Гастон с утра пребывал в отменном настроении: шутил, смеялся, дразнил ее. Он был счастлив. Никогда еще она не видела его таким добродушным. Они проснулись поздно, позавтракали в его комнате. Потом он на час отлучился — по неотложным делам, как он объяснил. Освободившись, он примерно с час обучал ее премудростям бэкгаммона.
Селина придумала новый вариант: стрип-бэкгаммон — игру на раздевание.
Гастон встретил это предложение хитрой улыбкой — ведь он играл лучше. Она прекрасно знала, на что идет, однако ее сердце замерло, когда он потребовал оплатить проигрыш.
Потом, лежа в горячей ванне, она обратила внимание на непривычный шум. Гастон объяснил, что рабочие производят кое-какой ремонт на верхних этажах. Тогда же он предложил покататься на лошадях, но вместо этого они оказались здесь, в абрикосовом саду.
— Наверное, мастера скоро закончат. — Гастон потянулся и зевнул.
— Но нам же не обязательно возвращаться? — лениво спросила она, открывая один глаз.
— Нет надо, — ответил он, улыбаясь каким-то своим мыслям. — Мне хотелось бы, чтобы ты оценила работу и высказала свое мнение.
Он помог Селине подняться на ноги. Она вздохнула, с неохотой покидая их райский сад. Это место и в самом деле казалось ей Эдемом. Словно они были первыми мужчиной и женщиной на земле и никто до них не любил друг друга.
Но скоро она будет изгнана из рая.
Она не хотела думать об этом. Старалась не обращать внимание на грустные мысли, как и на непроходящую боль в спине.
Когда они вошли в замок, звук молотков оглушил Селину.
— По-моему, они не заканчивают, — прокричала она, затыкая уши. — Они собрались развалить все здание?
— Подожди здесь. — Он жестом повторил свою просьбу, чтобы она поняла.
Гастон поднялся по винтовой лестнице, и через несколько минут стук прекратился. Вскоре он вновь спустился в главный зал и, подойдя, протянул ей руку.
— Пойдем, — позвал он, широко улыбаясь. — Мне кажется, тебе должно понравиться.
Селина сомневалась — она мало разбиралась в средневековой архитектуре и понятия не имела, какого мнения от нее ждали. Она пошла за Гастоном, только чтобы не расстраивать его. Для нее любые ремонтные работы выглядели лишь прихотью мужчин, которая, видимо, присуща им с древности.
Когда они поднимались, мимо них прошли с полдесятка потных, покрытых пылью каменщиков, унося в узелках свои инструменты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46