Джорджиана походила на брата не только черными волосами и зелеными глазами, но и ростом, так что многие мужчины рядом с ней казались маленькими. Она носила очки в золотой оправе, которые делали ее похожей на синий чулок. И несмотря на все усилия матери придать ей свежий цвет лица с помощью различных патентованных средств, нос и щеки Джорджианы были усеяны веснушками.
Когда ее представляли ко двору, она едва не упала в присутствии членов королевской семьи, наступив на шлейф своего платья, и этот инцидент стал предвестником грядущих несчастий. Она продолжала наступать на ноги своим партнерам во время танцев, проливала чай на гостей и чихнула в лицо принцу-консорту, супругу королевы Виктории. Да, леди Джорджиана сумеет овдоветь независимо от того, за кого выйдет замуж.
— Я подожду неделю, — сказал Джоселин, — и поеду. Если я сильно задержусь, она выйдет за Трешфилда, прежде чем я пересеку океан.
— Твой отец не позволит ей выйти за него, — произнес Ник.
— Вы не дочитали письма до конца, — сказала Лайза, покачиваясь в кресле. — Герцог одобряет этот брак.
— Ну и ну, — протянул Ник.
— Да, — задумчиво произнес Даллас с несколько неловким видом и кашлянул. — Извините меня, мэм, но допускать столь неравный брак представляется мне поступком не вполне благопристойным.
Лайза положила руку на плечо Джоселина.
— Ты знаешь, что твоя тетка для нее — образец совершенства. Джорджиана восхищается леди Лавинией, и, несмотря на то, что она старая дева, твоя тетка, кажется, вполне счастлива.
— Джорджиана не Лавиния, — сказал Джоселин, глядя на Далласа. — Она испортит себе жизнь. Ты не знаешь Трешфилда. Главное удовольствие жизни он видит в том, чтобы мучить свою семью. У него есть хороший доход, независимый от майората, и, пользуясь этим, он терзает своих близких, грозит им, что оставит деньги чужим людям. Еще он очень странный. Коллекционирует необычные вещи со всего мира — из Африки, Австралии. Его дом набит статуями, чеканным серебром и обломками мрамора из древней Ассирии, Персии и Египта.
— Правильно, голубчик, — сказал Ник. — Еще он клохчет, когда смеется, и ездит в инвалидном кресле, хотя отлично может обходиться без него, если захочет. И все же у него слабое сердце. Леди Джорджиана сможет стать вдовой сразу, как только станет его женой.
Джоселин застонал и упал на подушки. Даллас и Лайза вскочили и склонились над ним. Они заметили, как участилось его дыхание. Лайза взглянула на Ника, и глаза ее наполнились слезами.
Ник вздохнул и положил руку на плечо Джоселина.
— Не мучь себя, голубчик. Если ты так беспокоишься, то я сам поеду туда и не допущу этой напасти. — Лайза взяла его руку в свою, и он почувствовал, как она сжала его пальцы.
Джоселин опустил руку и внимательно посмотрел на него, затем бросил взгляд на Далласа, как бы спрашивая его одобрения.
— Что скажете, старина? — спросил он. Голубые глаза Далласа остановились на Нике.
— Что ж, сэр, я думаю, если кто и сможет расстроить брак этой леди, так это Николас.
Ник выпрямился и сердито посмотрел на Далласа.
— Что вы хотите этим сказать, патрон? — Южанин поклонился:
— Я просто отдал должное вашему упорству и интеллекту, сэр. И, конечно, я сам видел, как вы очаровываете женщин, не прикладывая к этому никаких усилий.
— Черт возьми, — произнес Ник, — вы хотите сказать, что я буду соблазнять сестру своего лучшего друга? Так знайте же: Джорджиана — это избалованная девица, которую нужно выпороть, а не восторгаться ею.
— Не набрасывайтесь на меня, сэр.
Ник все еще сердито смотрел на Далласа.
— Я просто хочу, чтобы вы знали, что меня совершенно не интересуют аристократки. Не хочу иметь ничего общего с этими жеманными и изнеженными созданиями. Я еду туда только ради своих друзей.
— Я никогда не сомневался в этом, сэр. — Сердитое выражение сошло с лица Ника, но тут же вернулось, когда он увидел, что Лайза и Джоселин с улыбкой смотрят на него. Лайза встала на цыпочки и поцеловала его в щеку.
— Ты прелесть, Ник.
— Спасибо, дружище, — сказал Джоселин. Ник пожал плечами:
— Все равно эта жара доконала бы меня, и я начал пропускать занятия. Мне нужно будет наверстывать упущенное.
— Ты ведь помешаешь ей сделать это, правда? — спросил Джоселин взволнованным тоном. — Я очень люблю ее и не могу смириться с мыслью, что она испортит себе жизнь.
— Не беспокойся, дружище. Мы с Трешфилдом приятели. Я помог ему заключить несколько выгодных сделок. Я сделаю так, что он пригласит меня в свой дом, и я заставлю его отказаться от этого брака, даже если для этого мне придется засадить его.
— Засадить его? — спросил Даллас.
— Отправить его за решетку, патрон.
— Тебе понадобится все твое упорство, — сказала Лайза. — А Джорджиана такая же упрямая, как Джоселин.
— Не выношу упрямых женщин. Если она попытается убедить меня в правильности своих бредовых идей, то я знаю, как с ней разговаривать.
— Надеюсь, это значит, что ты не позволишь ей вскружить тебе голову, — сказал Джоселин.
Сунув пальцы под пояс с оружием, Ник неторопливо пошел к двери.
— Нет такой женщины, которая могла бы вскружить мне голову.
— Ой-ой-ой, — сказал Даллас. — Я уже начинаю жалеть, что меня там не будет. Только представьте себе: леди против недоучки.
— Кого вы называете недоучкой, патрон? — Ник выпрямился, имитируя военную выправку Джоселина и, сменив свой акцент на четкое и чистое произношение выпускника Кембриджа, сказал: — На самом деле, дружище, поведение и речь человека зависят от компании, в которой он находится. Мое почтение, сэр. Теперь, если вы позволите, мне нужно подготовиться к отъезду. Желаю вам приятно провести день, мой дорогой Джоселин.
Наградив последней улыбкой Далласа, который смотрел на него, раскрыв рот, Ник вышел из комнаты.
2
Англия, I860 год, сентябрь
Далеко в сельской местности графства Сассекс в центре большого парка располагалось огромное поместье графа Трешфилда. Кроме графа в Трешфилд-хаусе проживали его сестра, племянник, жена племянника и их сын, и все они в общем-то были графу не нужны. Единственный обитатель его огромного дома, построенного в XVII веке, к которому его светлость благоволил, стоял в эту минуту в темном коридоре, загроможденном деревянными ящиками.
Это была высокая молодая женщина, которая временами забывала о своем воспитании и пыталась скрыть свой рост, сгибаясь в талии во время ходьбы. Она носила очки в золотой проволочной оправе, делавшие еще ярче ее и без того замечательные зеленые глаза. Однако ученый вид, придаваемый ей очками, и, возможно, царственная осанка мешали людям разглядеть беззащитность, часто появлявшуюся в этих изумрудных глазах.
Слабый свет проникал в дом через щели в тяжелых бархатных шторах, закрывавших высокие окна в обоих концах коридора. Стараясь, разглядеть содержимое деревянной коробки в луче света, заполненном летающими пылинками, леди Джорджиана Маршал сунула в нее руки по локоть, разложила предметы внутри коробки и закрыла ее крышкой. Вытерев руки о длинный, до полу, фартук, она подняла коробку и пошла в сторону коридора.
Джорджиана миновала груду деревянных ящиков. Возле нее у стены вырисовывалась застывшая фигура идущего человека с головой шакала. За другой грудой ящиков, у входа в дом, вертикально стоял футляр для мумии фивейской жрицы. Даже в полутьме Джорджиана видела очертания позолоченного контейнера, имеющего форму человеческого тела, черный парик наверху и нарисованные, словно живые, глаза.
Джорджиана вышла в галерею, вдоль которой стояли статуи фараонов, богов полулюдей-полуживотных, сфинксы, жертвенники и витрины с другими экспонатами. Миновав длинное помещение, она толкнула ногой дверь и вошла в мастерскую. Ее шаги по мраморному полу отзывались гулким эхом. Она подошла к длинному столу, заваленному ящиками, книгами, керамикой и другими предметами, и опустила свою ношу.
— Вы нашли то, что искали, Людвиг? — спросила она.
Из-за стопы книг, поверх которой лежал ятаган, появилась куполообразная лысоватая голова.
— Нет еще. О Господи, если я потерял его, то двоюродный дед никогда не простит меня.
— Ничего вы не потеряли, — успокоила его Джорджиана. — Я видела его полчаса назад.
Людвиг посмотрел на ятаган и с беспомощным видом взмахнул руками. Его тело качнулось, и он едва не упал с табурета, на котором сидел. Выпрямившись, он потрогал свои тонкие усы, бывшие тогда в моде среди лихих королевских драгун и гусаров кавалерии ее величества.
Сжалившись над ним, Джорджиана сказала:
— Дайте-ка я посмотрю.
Она поискала между книгами и ящиками на столе, затем опустилась на колени и принялась шарить среди предметов, кучами лежащих вокруг табурета Людвига. На минуту она исчезла под рабочим столом и снова появилась, но уже с длинным холщовым свертком в руках. Ткань пожелтела от времени; сверток, имевший форму трубы, сужался к одному концу. В ткань были вкраплены скелеты насекомых и тысячелетняя пыль.
Джорджиана подняла сверток и чихнула.
— Вот он!
— О Господи, вы нашли его! Как он там оказался? Знаете, это единственная мумия детеныша крокодила, что у нас есть. Двоюродный дед сам купил ее в… дайте подумать… в двадцать четвертом году в Каире. — Людвиг взял мумию крокодила из рук Джорджианы, положил ее на стол, поднял ручку и нацарапал что-то в толстой тяжелой книге в кожаном переплете. Джорджиана тем временем вернулась к своей коробке.
— В этой коробке содержатся бутылочки с краской для век, флаконы с лечебной мазью, кнут для езды в колеснице и канопе с внутренностями верховного жреца Монту восемнадцатой династии. — Она подняла флакон из синего египетского фаянса. — Подумать только, этой краске для век тысяча лет!
Мелодичный звон заставил Людвига ахнуть. Он бросил ручку и достал из кармана жилета часы.
— Господи помилуй! Уже два часа, а я еще не закончил составлять каталог. — Он неуклюже задвигал бледными руками по своему, похожему на огромное страусовое яйцо телу, нашел платок и вытер им лоб. — Дорогая Джорджиана, можно попросить вас встретить груз из города? Вы так добры к рабочим и легко находите с ними общий язык, а то ведь они, чего доброго, могут обойтись с царским саркофагом как с банкой консервированного мяса.
— Конечно, Людвиг. Не беспокойтесь. Я сейчас же займусь этим.
— О, спасибо. Я велел им остановиться перед фасадом дома, чтобы я мог их встретить. Вы сможете подъехать с ними к флигелю.
Джорджиана сняла фартук, вытерла об него свои испачканные руки и отправилась в долгий путь из Египетского крыла к въездным воротам Трешфилд-хауса. Она всю жизнь прожила в больших домах, но Трешфилд-хаус был уникальным домом. Он состоял из центрального здания и прилегающих к нему четырех флигелей, соединенных с ним извилистыми коридорами. Дом напоминал тело краба.
Джорджиана покинула юго-западный флигель, называвшийся Египетским крылом, прошла по коридору и вошла в библиотеку. Пересекла большой зал с куполообразной стеклянной крышей. За ним находился огромный холл, отделанный в стиле римского атриума, с двадцатью алебастровыми колоннами с каннелюрами, с альковами, где стояли греческие и римские статуи, и с белыми гипсовыми орнаментальными фризами с изображениями кентавров и арабесок.
Она осторожно прошла по скользкому полу из итальянского мрамора и наконец вышла в греческий портик. С двух сторон к портику вели две широкие белые каменные лестницы. Людвиг сказал ей, что дом был нестроен так, чтобы его фасад напоминал афинский Акрополь. Вверху на фронтонах стояли статуи Венеры, Цереры и Вакха. Джорджиана посмотрела на широкую, посыпанную гравием дорогу для экипажей и длинную лужайку перед домом. По дороге со стоящими вдоль нее с обеих сторон старыми дубами к дому приближалась громыхающая повозка, которую тянули четыре тягловых лошади. Из рощицы, расположенной недалеко от дороги, показалась всадница. Джорджиана помахала рукой своей тете Лавинии, и та поприветствовала ее в ответ.
Она ожидала приезда грузовой повозки. Сегодня был обычный рабочий день и на ней было будничное платье. Вообще-то у нее были платья двух фасонов: достаточно длинные, чтобы носить их с кринолином, и те, которые она носила без него. Когда Джорджиана работала в Египетском крыле, она забывала об условностях — роскошь, которую она редко позволяла себе дома.
Она впервые была счастлива после того, как узнала о трагедии Джоселина. Теперь она была близка к тому, чтобы стать независимой от своего отца, к которому не чувствовала ничего, кроме презрения. Гнев Джорджианы усилился с тех пор, как она выпытала секрет
Джоселина у своей матери. Когда Джоселин был подростком, их дядя пытался его соблазнить. Мальчик попросил родителей о защите, но они обвинили его во лжи. Те, кто должны были его оберегать, пожертвовали им ради репутации семьи, оттолкнули храброго Джоселина, как какого-нибудь мерзкого пакостника.
Когда много лет спустя Джорджиана узнала правду, она решила взять одно из ружей тети Лавинии и пойти с ним к дяде Йейлу, чтобы покарать преступника. Тетя Ливи остановила ее, сказав, что скоро Йейл заплатит за свои грехи сполна: старый развратник болел страшной и неизлечимой болезнью. Тогда тетя Ливи отказалась сообщить подробности, но теперь Йейл представлял собой весьма омерзительное зрелище: недуг обезобразил его тело и теперь разъедал его мозг.
Она представила страдания Джоселина, и сердце ее преисполнилось острой жалостью, на глаза навернулись слезы. Сострадание было естественным свойством ее души. Иногда ей снились кошмары, где с Джоселином происходило нечто ужасное, а она стояла рядом и не могла ему помочь.
Джорджиана усилием воли заставила себя думать о более приятных вещах. Особенно довольна она была тем, что сумела договориться со своим отцом. В последние годы финансовое положение герцога сильно пошатнулось и поставило под угрозу роскошный образ жизни, который он вел и на который, как он полагал, имел полное право. В обмен на согласие герцога на их брак граф обещал оплатить его огромные долги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31