Перед тем как захлопнуть дверь гостиной, Эвелин на мгновение остановился и окинул Джорджиану и Ника злым взглядом. Ник крепче сжал ее руку, когда раздался тонкий истеричный голос графа.
— Где она? Где она? Где она?
Из спальни вышла тетя Лавиния и подозвала их кивком головы.
— Поторопитесь, мои дорогие. Джорджиана, он хочет тебя видеть.
— Пойдем, голубка, — сказал Ник и ободряюще пожал ее руку. В спальне лампы отбрасывали длинные тени. Джорджиана вздрогнула, когда проходила мимо стоящей в углу диоритовой статуи ассирийского царя. Уверенный вид Ника придал ей смелости, она стиснула зубы, распрямила спину и подошла к бредящему старику. Он сидел посреди кровати с балдахином, обложенный подушками, и раскачивался из стороны в сторону. Одетый в ночную рубашку, болтающуюся на его тощем теле, старик проклинал домоправительницу и только что прибывшего врача. Врач пытался нащупать пульс графа, но его пациент продолжал метаться в постели и называл его гигантской жабой.
— Послушай, — шепнул ей Ник, когда они подошли к кровати.
— Он не знает, что говорит. Он бредит.
— Нет, ты слушай.
Она прислушалась, не вникая в смысл бредовой речи графа, и наконец услышала громкое, непрерывное биение его сердца, сопровождаемое учащенным дыханием.
Встревоженная Джорджиана рванулась к постели больного:
— Трешфилд!
Услышав ее голос, граф соскочил с подушек и устремился к ней. Он схватил ее за запястье и затащил бы на кровать, если бы Ник не встал между ними и не разжал его хватку. Граф присел перед ними на кровати, тяжело дыша и прищурившись.
— Я ничего не вижу. Джорджиана! Моя дорогая Джорджиана!
— Трешфилд, вы больны. Лягте обратно и постарайтесь вести себя спокойно, пока врач будет вас осматривать. — Она положила свою руку на руку графа, но он сбросил ее.
— Жабы! — завопил он. — Жабы прыгают по всему полу! Уберите их с моей кровати! Уберите их с меня!
— Трешфилд, прошу вас, послушайте меня. — Она протянула к нему руку, но граф отбросил ее в сторону.
Ник отвел Джорджиану от кровати. Врач попытался дать графу лекарство, которое только что приготовил, однако Трешфилд выбил чашку из его рук, рванулся было вперед, но тут же повалился на кровать. Тело его задергалось и изогнулось в корчах.
Джорджиана вскрикнула и устремилась к нему, но Ник стал у нее на пути. Она попыталась пройти мимо, но он удержал ее, привлек к себе и сказал тихо:
— Не надо, голубка, он уже далеко.
Она посмотрела ему в глаза и увидела в них сожаление, уверенность и еще что-то таинственное и вселяющее тревогу. Она бросила взгляд на бьющееся в конвульсиях тело на кровати и вопросительно посмотрела на Ника.
— Мне очень жаль, голубка.
Вновь появилась тетя Ливи с охапкой чистых полотенец. Взглянув на бьющееся в судорогах тело графа, она обратилась к Нику:
— Уведите ее отсюда.
— А что если он снова позовет меня? Я хочу быть рядом, чтобы успокаивать его.
Тетя Диви и Ник обменялись взглядами, и она оставила их наедине. Ник взял Джорджиану за руки и повернул так, чтобы она не видела кровать и то, что на ней происходит.
Он притянул ее поближе и сказал:
— Я уже видел больных с такими симптомами, голубка. — Он дотронулся рукой до ее щеки. — Едва ли он сможет попра…
— О нет. — Глаза ее наполнились слезами. Она быстро сняла очки, вытерла глаза и положила очки в карман фартука. Потом повернулась и увидела, что врач и домоправительница пытаются привязать простынями к кровати согнувшееся тело графа. Ник потянул ее за руку, но она продолжала стоять на месте.
— Нам нужно уйти, — сказал он твердо. — Для него мы уже ничего не сможем сделать.
Она покачала головой, но Ник положил руку ей на плечи, свободной рукой сжал ее запястье и заставил повернуться к двери.
— Я не могу его оставить!
— Тебе придется это сделать, голубка. Ты знаешь, что он не захотел бы, чтобы ты видела его в таком состоянии. Старый плут чертовски гордый.
Джорджиана перестала сопротивляться и зарыдала. Когда Ник выводил ее из комнаты, она последний раз оглянулась и увидела лишь белую, как саван, простыню, смятую агонией графа. Слезы вновь заволокли ее глаза, и она закрыла их, полностью доверившись Нику. Они пошли по коридору, и она увидела, что Ник открывает дверь небольшой гостиной возле лестницы. Они вошли, он закрыл дверь, вытащил платок из ее рукава и протянул ей.
— Посиди немного, прежде чем присоединишься к семье. Едва ли в этой ситуации они будут вести себя лучше, чем в других, менее трудных.
Джорджиана позволила ему подвести ее к небольшому дивану, обитому золотистой тканью. Она вконец растерялась. В голове ее проносились бессвязные мысли, в то время как Ник отыскал бар и налил в бокал хереса. Пальцы ее пробежали по цветочному узору диванной ткани. Ткань эта была такой гладкой, что она едва не соскользнула с дивана, когда села на него.
Вернулся Ник и подал ей бокал, наполненный янтарной жидкостью. Джорджиана сделала глоток, сморщилась и вернула ему бокал. Он взял его и снова поднес к ее губам.
— Выпей все, голубка. Тебе станет легче.
— Я не хочу… ах, ну ладно. Ты такой деспот. — Она допила херес и вытерла губы платком. В коридоре раздались торопливые шаги, и слезы вновь потекли из ее глаз.
— Бедный Трешфилд. Бедный старый Трешфилд.
Ник забрал у нее стакан и поставил его на пол. Взял ее за плечи и повернул лицом к себе.
— Посмотри на меня, голубка. Я пони: маю, что ты огорчена, но мне нужно поговорить с тобой, прежде чем мы спустимся вниз.
— Как это могло случиться? — прошептала Джорджиана. — Сегодня он чувствовал себя прекрасно. Сердце его не беспокоило, и он старался не переутомляться, ездил в кресле-каталке, как ему посоветовал врач.
— Черт возьми, голубка, его сердце здесь ни при чем, — резко проговорил Ник. Она удивленно посмотрела на него. — Я уже видел все это раньше — громкое биение сердца, бред, судороги. Это не сердце. Это что-то другое.
Джорджиана посмотрела на дверь — ее отвлекли голоса слуг, бегающих между кухней и спальней графа.
— Да?
— Я видел это в Сент-Джайлзе, во всем Ист-Энде. Трешфилд принял какой-то яд.
Джорджиана снова взглянула на Ника и попыталась осмыслить то, что он сказал. Он внимательно смотрел на нее. Его темные волосы упали ему на лоб, его сильные руки ободряюще сжимали ее руки, мягкие губы строго сжались. Его слова не были шуткой. Он говорил серьезно. Неожиданно все ее тело похолодело.
— Он умрет в муках? — спросила Джорджиана.
Ник покачал головой.
— Он впадет в ступор, из которого уже не выйдет.
— Откуда ты знаешь…
— Не сейчас, голубка. Просто верь мне. — Джорджиана закрыла глаза и прижала пальцы к вискам.
— Я не могу представить. Все это так странно. — Она почувствовала, что руки его обхватили ее запястья и потянули. Она подняла глаза и встретилась с таким напряженным взглядом, что на мгновение забыла о своем смятении и горе.
— Ты понимаешь, что я говорю? — спросил он.
Во рту ее пересохло, и она кивнула. Ник не мигая смотрел ей в глаза.
— Значит, ты знаешь, что нужно делать, голубка.
— Да, — прошептала она.
Глубоко вздохнув, она встала. Он отпустил ее запястья и тоже поднялся.
— Эвелин и все остальные сейчас в гостиной, — сказал Ник. — Ты уверена, что готова встретиться с ними?
Сунув платок в рукав, Джорджиана сделала еще один судорожный вздох.
— Ты пойдешь со мной?
— Конечно. Ты можешь это сделать, голубка. Это не займет много времени.
Его рука вновь сжала ее руку. К ее удивлению прикосновение теплой руки Ника заставило глаза Джорджианы вновь наполниться слезами. Она теряла близкого друга, но другой, еще более близкий, стоял возле нее. Она быстро и печально улыбнулась Нику:
— Я готова. И не беспокойся. Я знаю, что я должна делать.
14
На следующий день вскоре после полудня Ник с решительным видом вошел в свою спальню, рывком выдвинул ящик комода, достал из него все нательное белье и носовые платки и побросал их на белое покрывало кровати. Затем подошел к платяному шкафу и достал сверху небольшой чемодан, который швырнул на кровать рядом с бельем.
— Пертуи, Пер-р-р-т-у-и-и-и! — Он открыл чемодан, сгреб в кучу носовые платки и положил в него.
— Пер-р-р… а, вот и ты.
Пертуи вошел в спальню размеренным шагом, — держа в руках пару только что вычищенных высоких сапог. Был он строен, ноздри его дрожали.
— Сэр кричал? — Он не стал ждать ответа. — Сэр забыл о декоруме. Можно мне напомнить ему слова лорда Честерфилда? «Хорошие манеры служат украшением знаний и прокладывают им путь к большому свету». Настоящий джентльмен должен всегда владеть собой.
— К черту лорда Честерфилда, — сказал Ник и, сунув голову в платяной шкаф, начал рыться среди фраков и жилетов. — Можешь передать ему это от меня.
— К счастью, лорда Честерфилда уже нет с нами, сэр.
Ник появился из платяного шкафа с охапкой одежды и сунул в чемодан кучу рубашек.
— Нам нужно сматываться, Пертуи. Давай пошевеливайся.
— Сэр едва ли сможет уехать до похорон.
— Сэр сможет. Этот болван сельский врач и коронер объявили, что смерть Трешфилда была естественной. Либо они дураки, либо сговорились с чертовым Эвелином Хайдом. В любом случае я не собираюсь здесь оставаться и выяснять правду. И поскольку у леди Джорджианы нет причины задерживаться здесь больше, моя миссия закончена. — Ник закрыл чемодан и поднял его.
— Я слышал, как Ребекка, ее камеристка, говорила, что ее госпожа останется здесь на несколько недель.
Ник уронил чемодан и повернулся к Пертуи:
— Когда?
— Только что.
Ник перешагнул через чемодан и сел на кровать.
— Я сказал ей, что считаю, что его отравили.
— И леди Джорджиана сказала, что уедет отсюда?
— Гм. Вообще-то она этого не говорила. Джорджиана сказала, что знает, что она должна делать. Он решил, что она согласилась с тем, что они должны уехать вместе. Теперь он понял, что должен был предвидеть и другую возможность, когда рассказал ей о своих подозрениях. Хотя Джорджиана Маршал и — была убита горем, она явно что-то скрыла от него.
Он посмотрел на своего слугу:
— Ты слышал, как умер граф?
— Дворецкий сказал, что смерть его напоминала какой-то припадок.
— Слушай, Пертуи, ты знаешь, откуда я вышел и сколько я повидал. Это был не припадок. У него расстроилось зрение и участился пульс. Кожа его была горячей, сухой и красной, а биение его сердца можно было слышать в противоположном конце комнаты. Позднее он стал агрессивным, потом его свалила лихорадка и у него начались конвульсии. И в конце концов он впал в ступор.
— Как ужасно.
— Правильно. Ужасно и до боли знакомо. — Пертуи поставил сапоги на пол и подошел поближе к Нику, озираясь по сторонам, словно боялся, что его могут подслушать.
— Вы полагаете, что…
— Вот именно.
— В таком случае сэр должен обратиться к властям.
— Да, конечно, Пертуи. Ты хочешь, чтобы я пошел к мировому судье, сэру Найджелу Манварину, школьному приятелю Эвелина Хайда, и сказал ему, что думаю, что Трешфилда отравили. Так что ли? И ты знаешь, кого он заподозрит в первую очередь? Не своего бывшего однокашника, не этих благородных господ, которые мечтают прибрать к рукам денежки графа. Нет. Первым человеком, которого он заподозрит, буду я, потому что я не принадлежу к их обществу, потому что я не заканчивал Кембриджей и Оксфордов и потому что кровь у меня не голубая, а простая — красная.
Ник прикусил губу и посмотрел на Пертуи искоса.
— Ты говоришь, леди Джорджиана остается?
— Да, сэр.
Ник провел руками по волосам и негромко выругался. Ему не хотелось признаваться себе в истинной причине стремления как можно скорее уехать из поместья Трешфилда. Холодный свет ясного осеннего дня заставил его трезво оценить создавшееся положение. Он проявил слабость, поддался низкой коварной страсти и предал своего лучшего друга. Джоселин вытащил его из грязи и нищеты, спас от неминуемой виселицы, а Ник отблагодарил его тем, что лишил невинности его младшую сестру. И усугубил свое предательство, влюбившись в нее.
Заниматься любовью с Джорджианой было так не похоже на то, что он испытывал с другими женщинами. Интимная близость для него была чем-то вроде сделки — обмена удовольствия на удовольствие, на деньги или на любой другой товар. Еще раньше, в детстве, она казалась ему чем-то ужасным, особенно в ту ночь, когда отец отдал его вместо денег, которые задолжал в таверне.
После того случая он научился защищать себя, прятаться и терпеть. Потом он вырос и уже редко одаривал женщин своей благосклонностью. Первое время после того как он покинул Сент-Джайлз и узнал от Джоселина о нравах, царящих в свете, он воздерживался от романов с богатыми и знатными женщинами. Однако вскоре он обнаружил, что среди светских дам есть весьма соблазнительные и что они готовы поставить на карту свою репутацию ради возможности быть с ним. Они находили его заманчиво опасным мужчиной и интересной личностью; он считал их забавными, пока они не начинали относиться к связи с ним слишком серьезно.
Потом он встретился с Джорджианой — гордой девушкой с величественной осанкой. Быть с ней знакомым все равно что общаться с пчелиным роем. Он не мог заставить ее делать то, что он хотел, — проблема, которая никогда не возникала у него с другими женщинами. И все же он не смог выбросить ее из сердца. Образ Джорджианы представал перед мысленным взором Ника, когда он меньше всего ожидал этого, приводил в волнение его душу и будоражил тело. Она мучила и дразнила его, пока он вконец не потерял голову.
И быть с ней было совсем не то, что быть с другими женщинами. В отличие от них она ничего не хотела от него, кроме возможности быть с ним рядом. Общение с ней не было сделкой. Взаимовыгодным соглашением или сладострастной игрой, которую обычно затевали любопытствующие скучающие аристократки. Впервые в жизни ему открылись чувства, воспетые великими писателями, которые он прежде не понимал и в которые не верил.
— Пертуи, где книга этого шотландца?
— Сэра Вальтера Скотта, сэр?
— Да, его.
Слуга подал ему книгу. Ник открыл ее и начал перелистывать страницы.
— А, вот оно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31