– Где они? – послышался хриплый шепот.– Провалиться мне на этом месте, если я знаю! – последовал ответ. – Идем отсюда. Добычу мы все равно упустили!Когда их шаги затихли вдалеке, Себастьян осторожно убрал ладонь от губ Мадлен.– А теперь, моя маленькая послушница, я хочу знать, почему нас преследовали.Впервые с момента встречи Мадлен по-настоящему испугалась.– Не могу сказать.– Не можешь или не хочешь? – Он нашел под тканью ее шею и осторожно сжал пальцы, чтобы придать вес угрозе. – Ты чужестранка на этой земле, моя французская отшельница, если ты не солгала. Франция и Англия воюют. Значит, ты мой враг. Откуда мне знать, что ты не причинишь мне зла?Мадлен слабо пожала плечами:– Об этом я не подумала, месье. Ну что же, поступайте, как вам будет угодно.– Вот как? – Он придвинулся ближе, затмевая даже ночную темноту. – Напрасно, сестра, – прошептал он на ухо Мадлен, – ты и сама не понимаешь, какое опасное предложение сделала мне.Он почувствовал, как Мадлен судорожно вздохнула, и понял, что к ее страху не примешивается чувство вины.– Предупреждаю, месье, я буду кусаться и кричать и не доставлю вам никакого удовольствия. Приберегите свой пыл для другого случая.Себастьян громко расхохотался, удивив не только Мадлен, но и самого себя. Она все поняла! Добродетельная мышка поняла, что он способен обесчестить ее, невзирая на монашеский балахон. Однако она держалась храбро.Себастьян отпустил ее.– Повторите еще раз, кто вы такая. Если вы солгали, я все равно узнаю: сестры Фокан мне хорошо знакомы.Он с любопытством пронаблюдал, как пальцы Мадлен сложились на крестике, словно цветочные лепестки.– Клянусь, месье, я – Мадлен Фокан.– Мадлен? – Это имя Себастьян слышал впервые, но почему-то был склонен поверить девушке. – Ладно, я поверю тебе, детка.Он вышел из переулка и протянул Мадлен взятый у нее лист бумаги.– Ты не ошиблась адресом, но в таком случае… – Мысленно он продолжил фразу: если сестры Фокан действительно поселились здесь, значит, в их жизни произошло немало перемен. – А теперь иди. Я подожду здесь, пока тебя не впустят в дом.– Merci, monsieur. – С легкостью бабочки она вдруг коснулась его рукава. Себастьян так и не понял, умышленное это прикосновение или случайное. – Месье…– Что, сестра?– Вы очень дурной человек.– Знаю.– Но не настолько, как вам кажется!Засмеявшись, она вскинула голову грациозным движением, и Себастьян впервые взглянул ей в глаза. Казалось, взгляд Мадлен проник в его душу.Какие глаза! Глубокие, как летняя тень, яркие, как море под луной. Их нельзя было назвать просто черными или карими – в их глубине мерцали темно-синие искры, отражение звездной ночи.Себастьян покачал головой. Наверняка это очередная шутка приступа, уверял он себя. Не может быть, чтобы эта девочка сумела заглянуть к нему в душу.Смущенный собственной трусостью, он огляделся. Окружающий мир изменился в мгновение ока. Оказалось, что он стоит не на Куин-Энн-гейт, а в тени Уайтхолла. На другом берегу Темзы небо начинало розоветь, слышался бой Биг-Бена. Чертыхнувшись, Себастьян понял, что его «мыслительный шторм» миновал, лишив его, как это часто бывало, даже чувства времени. Часы пролетели, как несколько секунд.Подозвав извозчика, он забрался в экипаж и рассмеялся от неожиданной мысли: после нескольких поколений распутниц женщины рода Фокан наконец-то произвели на свет монахиню, притом на редкость хорошенькую.«Себастьян, – мысленно упрекнул он себя с юмором, смешанным с безысходным отчаянием, – ты добром не кончишь!» Глава 4 – Так ты не принимала пострижение? – уже в который раз спросила Жюстина.– Нет, – терпеливо ответила Мадлен. – Монашеское облачение служило мне защитой.– Вот видишь! Я же говорила. – Анриетта укоризненно взглянула на сестру. – Это просто комедия. Маскарад.Мадлен вежливо улыбнулась тетушкам. При виде этих живых реликвий прежней жизни она была готова поверить, что якобинский террор ей привиделся в страшном сне. Поверх домашних платьев сестры Фокан носили шелковые шали: Анриетта – алую, а Жюстина – бирюзовую. Золотисто-рыжие кудри Анриетты и белокурые букли Жюстины были перевязаны бесконечно длинными лентами. Несмотря на все усилия горничной Оделии, Мадлен чувствовала себя жалким вороненком рядом с парой экзотических птичек. Она нуждалась в ободрении, которое мог дать ей лишь один человек.– А где мама?Сестры ее матери обменялись многозначительными взглядами, и Анриетта коротко сообщила:– Ее здесь нет.– Нет? – Мадлен растерялась. – С ней… что-то случилось?– Разумеется, нет. – Анриетта окинула племянницу раздраженным взглядом. – Что может случиться с Ундиной?Мадлен подавила горькое разочарование при мысли, что встреча с матерью отодвигается на неопределенное время.– Она живет у своего мужа-англичанина?– Увы, англичанин Ундины мертв, – сказала Жюстина.– Мертв?! – Мадлен ахнула. – Бедная мама! Почему же она не поделилась горем со мной? Должно быть, она так страдает!– Она скорбит об утрате отнюдь не в одиночестве, – еле слышно пробормотала Анриетта. – У тебя нет никаких причин огорчаться. Твоя мама очень жалела, что не сможет дождаться твоего прибытия, но мы пообещали заботиться о тебе до тех пор, пока она не вернется. Правда, Жюстина?– Конечно, – подхватила Жюстина, но было ясно, что ее занимают другие мысли. – Все мы нуждаемся в защите. Мы так беспомощны!Глядя на теток, Мадлен охотно верила им. Даже оранжерейные орхидеи показались бы менее хрупкими и уязвимыми, чем эти создания, совершенно не умеющие позаботиться о себе.Столь же плачевное впечатление производила и перепуганная женщина, которая открыла дверь и принесла чай. Это навело Мадлен на новую мысль:– Вы ждали гостей?– Гостей? – Жюстина улыбнулась. – Нет. Впрочем, время от времени мы позволяем себе невинные развлечения.Мадлен украдкой оглядела гостиную. Тесная комнатка была до отказа набита изящной и дорогой мебелью минувшего века. На деревянных канапе и креслах поблескивали остатки позолоты. Изысканные фарфоровые безделушки теснились там и сям рядом с серебряными подсвечниками и мраморными бюстиками. Турецкие ковры полностью скрывали пол, картины висели на стенах вплотную, одна к другой. Но бархатные портьеры на окнах были донельзя запыленными и испачканными. В темных углах гостиной, куда не проникал свет, висела паутина, над камином отклеились обои, обнажив кирпичную кладку. Большую часть своей жизни Мадлен провела в скромной келье, по сравнению с которой эта гостиная казалась роскошным салоном. Но пренебрежение тетушек к грязи вызвало у нее отвращение.– Мама жила здесь, с вами? По ее описаниям ваш особняк показался мне… более просторным.– В особняке твоей мамы начался ремонт. – Анриетта жеманным жестом поднесла руку ко лбу. – Столько стука, суеты, шума, топота ног! Это было невыносимо! Нам пришлось временно искать прибежища здесь.Мадлен сморщила носик:– Но здесь так грязно и сыро…Анриетта недовольно прищурилась, хотя была готова согласиться с каждым словом племянницы.– Ты выросла такой неженкой? Боишься сырости?Мадлен зарделась:– Я не хотела вас обидеть, тетя Анриетта… Просто я ждала… другого.– Значит, ты слишком многого ждала, дорогая. – Анриетта поправила свою пеструю шаль. – Считай спартанскую обстановку искуплением грехов. Это поможет нам со временем порадоваться даже незначительным переменам в доме.Мадлен сомневалась, что состояние сырых комнат улучшит новый слой штукатурки, но оставила свое мнение при себе. Дом Оделии, несмотря на столь же скромные размеры, выглядел гораздо уютнее. Она улыбнулась, вспомнив часы, проведенные в гостях у новой подруги. Она все-таки уснула на кушетке с высоким изголовьем. Оделия не стала будить ее, и когда Мадлен проснулась, за окном уже стемнело. Несколько часов сна почти не принесли ей облегчения, и Мадлен зевнула, смущенно прикрыв рот ладонью.Зоркие глаза Анриетты приметили эту ладонь. Взяв племянницу за руку, она пристально осмотрела ее.– Боже мой, да у тебя волдыри!– И мозоли! – с отвращением подхватила Жюстина, подвергнув осмотру вторую руку Мадлен. – Какой позор для рода Фокан! Каким пыткам тебя подвергали в этом кошмарном монастыре?Мадлен грустно потупилась, глядя на собственные руки, которые ныли даже теперь, спустя почти неделю после переноски фляг с вином из лодки на берег. Она сразу поняла: стоит рассказать теткам правду о ее сделке с контрабандистами, они в ужасе отшатнутся от нее.– В монастыре нам говорили, что каждый должен трудиться, – уклонилась она от прямого ответа.– Девушке в твоем положении приличествует лишь вышивание или плетение кружев, – указала Анриетта.– В монастыре мне приходилось работать на кухне, – сообщила Мадлен.– На кухне?! – отшатнулась Жюстина и недоверчиво покачала головой.Мадлен гордо улыбнулась:– Вот именно. Теперь я неплохо готовлю – меня учила кухарка самой графини д’Экслижи! Я могу состряпать такой вкусный ужин, какого вы не ели с тех пор, как покинули Париж!– Даже и думать не смей! – отрезала Анриетта.– А может быть, все-таки… – вопросительно начала Жюстина, которая по-прежнему тешила себя надеждой выманить лосося у сына торговца рыбой.– Ни в коем случае! – Анриетта метнула в сестру испепеляющий взгляд. – Мадлен принадлежит к роду Фокан. Нашей ноги никогда в жизни не бывало в кухне. Это занятие для прислуги. – Анриетта медленно и величественно поднялась. – Где же твой багаж, детка? Ты оставила его в передней? Тебе пора принять ванну, переодеться и лечь спать.Мадлен снова виновато опустила голову:– Я приехала налегке.Анриетта испустила мученический вздох:– Понятно… Я немедленно отправлю аббатисе письмо и потребую, чтобы она прислала твои вещи.– У меня нет вещей.– То есть как это нет? Но это невозможно! Мы каждый год отсылали тебе одежду.– С ней пришлось расстаться.– Надеюсь, только с поношенными вещами? Какой великодушный поступок! Но платья, которые мы отослали прошлой весной, тебе понадобятся. Твоей матери пришлось поломать голову, чтобы подобрать верный покрой и ткани, способные подчеркнуть твою юность и цвет лица.Мадлен улыбнулась:– Они были прекрасны, но совершенно непрактичны. Я продала их.– Продала?.. – Анриетта от неожиданности осеклась. – Ты продала свою одежду?!– Все шелка, бархат и кружева? – уточнила Жюстина.Мадлен кивнула:– А деньги раздала беднякам.– Беднякам? – эхом повторили сестры таким тоном, словно этого слова не значилось в их лексиконе.– А платье, которое мать прислала тебе к первому причастию? – с надеждой спросила Анриетта.Мадлен засияла от гордости:– За него назначили самую высокую цену – его было очень просто переделать в свадебный наряд.– К твоей свадьбе? – предположила Жюстина.– Я не собираюсь замуж, – беспечно ответила Мадлен.Анриетта улыбнулась:– Слышишь, Жюстина? Мадлен прекрасно понимает, что ее ждет! Мы должны как можно скорее представить ее обществу.Она вновь взяла Мадлен за руку и сдвинула запачканный белый рукав облачения до локтя.– Так я и думала! Ты чересчур худа. Джентльменам приятнее видеть рядом то, за что можно подержаться. Но не расстраивайся, на наших супах-пюре и яичных суфле ты быстро поправишься. Самое большее две недели – и ты затмишь всех этих худосочных английских дурнушек. – Анриетта прищелкнула пальцами. – Сними-ка покрывало, я хочу посмотреть на тебя.Мадлен нехотя послушалась, отколов покрывало и сняв апостольник. Возглас разочарования вырвался у тетушек одновременно, на их лицах застыли ошеломленные гримасы.– О Господи! Ее остригли, как овцу! – Жюстина в ужасе закрыла глаза руками.Анриетта побледнела, но держалась тверже:– Чем же им помешали твои чудесные волосы? Подойди поближе, детка. Дай мне рассмотреть.Мадлен смущенно пригладила ладонью короткие завитки.– Прошлой зимой в монастыре завелись вши. Монахини всех остригли, чтобы избавиться от них.– Такого потрясения вши не вынесли, – пробормотала Жюстина.Поджав губы, Анриетта внимательно рассматривала короткие волосы племянницы – словно фермер, определяющий качество овечьей шерсти. Подавив досаду, она пожалела о том, что у нее не найдется ярда накладных локонов, чтобы спасти поруганную красу Мадлен.– Они грязные, – резко заметила Анриетта, проводя пальцами по густым темным кудрям Мадлен. – Но эта беда поправима. Хватит истерик, Жюстина. Взгляни на нее.Анриетта потрепала племянницу по щеке и подняла за подбородок ее лицо, повернув к свету так, что он озарил изящные изгибы скул и тонкий овал лица.– Смотри-ка! Кости под кожей идеальны. Вот где кроется подлинная красота. Плоть исчезает, а кости остаются. Женщины рода Фокан славились костями и зубами. – Она гордо выставила напоказ великолепные зубы. – Но лучшее украшение ее лица – глаза, темные, как озаренный луной океан. Великолепно!– Ты права: глаза – ее капитал! – воскликнула Жюстина. – Мы лишь немного подкрасим ресницы, чтобы их красоту заметил даже неискушенный взгляд. Короткие стрижки в моде на континенте, хотя мало кто из англичанок решается носить их – уж слишком грубоваты их лица. Мы уложим на этом нежном лбу несколько игривых локонов, и готово! Вот она, первая красавица Лондона!Мадлен пришла в волнение.– Я не желаю быть первой красавицей! – выпалила она. – Не хочу превращаться в модницу, которая целые дни напролет выбирает шляпки, примеряет платья и ждет гостей-джентльменов! – Она не сразу поняла, что описывает жизнь собственных тетушек, но усталость помешала ей совладать с недовольством и испугом.– И это вся благодарность за то, что мы послали за тобой? – сухо осведомилась Анриетта. – Мы хотели скрасить твою жизнь, помочь тебе вкусить неведомых радостей…– Я мечтаю о другом, – перебила Мадлен. – Я хочу стать поваром.Анриетта побледнела.– Кухаркой? – презрительно прошипела она. – Ты в своем уме?– Подожди, дай Мадлен время, – предложила Жюстина. – Она еще ребенок, да и дорога утомила ее.– Ни за что! – В голосе Анриетты прозвучала непреклонность, благодаря которой она некогда стала предметом обожания и бичом владельцев нескольких театров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48