Джон, милый старый трудяга, станет по-прежнему лечить неблагодарных, полуграмотных пациентов, не обращая внимания на то, что его усилия редко приводят к каким-либо ощутимым результатам.Постоянство. Афина снова улыбнулась. Гриффин настолько неизменен, что кажется высеченным из гранита – не сама ли она повторяла это много раз? Если это правда, то в его сердце по-прежнему жива любовь, неудержимая страсть, которую он испытывал к ней, жива, несмотря на его гнев и уязвленную гордость. В конце концов, любовь возникла в его сердце раньше.Перед внушительным кирпичным домом, – который выглядел маленьким загородным коттеджем по сравнению с парижской виллой, в которой она жила с Андре,– Афина расплатилась с кучером и на мгновение остановилась на улице, любуясь надежной, практичной красотой родительского дома. Поручив кучеру доставить с пристани в целости и сохранности все ее многочисленные картонки и чемоданы и подождав, пока экипаж отъедет, Афина открыла калитку и направилась по дорожке к дому.Она так и не поняла, что привлекло ее внимание к саду, расположенному вдоль восточной стены дома. Оттуда определенно не доносилось никаких звуков, кроме жужжания пчел и пения птиц. Нет, дело было в каком-то магическом притяжении – в ощущении, которое заставило ее сойти с дорожки, завернуть за угол дома и, пройдя сквозь увитую розовыми примулами беседку, оказаться в уединенном солнечном саду.В первый же момент вид девушки вызвал в Афине тревогу, и, что еще хуже – необъяснимую боль. Склонившись над книгой, девушка сидела на каменной скамье, поджав под себя ноги. Ее блестящие черные волосы, сверкая на солнце, струились по спине и плечам и обрамляли лицо очаровательными кудрями. Со странным беспокойством Афина отметила, что у нее большие, в густых ресницах, глазах цвета лесных фиалок. Наивное удивление жизнью, сквозившее во всем облике девушки, наверняка покорило немало неосторожных мужских сердец, а ее кожа была столь же безупречна, как у самой Афины, хотя и несколько бледна.Афина тихо кашлянула, как подобало воспитанной леди, и почему-то заметно приободрилась, когда нимфа подняла взгляд от книги и ее лавандовые глаза расширились от нескрываемого ужаса.– Афина?Афина испытала непонятное торжество – словно, приняв вызов, одержала победу в некоей жизненно важной для себя схватке.– У тебя передо мной преимущество: ты знаешь мое имя,– улыбнулась она, опускаясь на скамью напротив той, на которой сидела девушка.– Рэйчел,– совершенно смешавшись, пролепетала девушка. – Меня зовут Рэйчел Маккиннон.Театрально вздохнув, Афина сняла шляпку, и ее мягкие платиновые волосы предстали во всей своей красе. Джонас всегда говорил, что они подобны лунному свету, отраженному в серебряном блюде, не предназначенному для простых смертных. Гриффин, в отличие от него, не был столь поэтичен; Афина и сейчас сомневалась, был ли он вообще способен оценить удивительный оттенок ее волос. Зато девушка явно оценила: ее фиалковые глаза буквально впитывали его; она выглядела потрясенной. И снова, по необъяснимой причине, Афину посетило сладкое чувство с трудом завоеванной победы.– Ты работаешь у моих родителей? – с небрежным видом осведомилась она, хотя ее снедало глубокое и тревожное любопытство.Необычайно бледные, почти прозрачные щеки девушки вспыхнули румянцем.– Я здесь в гостях, – тихо, но с достоинством произнесла Рэйчел.– Понятно, – отозвалась Афина, с очередным вздохом устраиваясь поудобнее на скамейке и лениво окидывая взглядом нежно-сиреневый утренний туалет девушки.– Это, как мне кажется, мое платье.Фиалковые глаза, впившиеся в лицо Афины, были полны ярости.– Правда? Хотите, чтобы я сняла его?Губы Афины тронула едва заметная, оскорбительно-покровительственная улыбка:– О, я все равно не стала бы носить его – теперь.Слезы гордости и гнева сверкнули в невероятно прекрасных глазах, повисли на густых темных ресницах. Но прежде чем Рэйчел успела подыскать достойный ответ, в разговор вступил третий голос, сухой и неодобрительный:– Афина, ты вела себя совершенно недопустимо. Ты должна немедленно извиниться.Афина подняла голову удивленная и увидела свою мать, которая стояла у задней калитки и наблюдала за дочерью слишком проницательными, как всегда, глазами.– Мама! – воскликнула молодая женщина; губы ее тронула нервная улыбка. Она вскочила со скамейки и обхватила мать обеими руками.– О, маман, Андре так ужасно обошелся со мной! Он показал себя таким бессердечным эгоистом,– лепетала она.Но даже обнимая мать, Афина ощущала холодок расстояния, всегда сохранявшегося между нею и этой женщиной.– Бессердечный эгоист,– задумчиво повторила Джоанна.– Возможно, в этом порочном мире все же существует какая-то справедливость.Глубоко потрясенная, Афина высвободилась из сдержанных объятий матери.– Я знаю, что поступила ужасно, мама,– тихая мольба в ее голосе не была сплошным притворством.– Но ведь ты меня не прогонишь, правда? Андре развелся со мной, у меня нет ни денег, ни друзей...Взгляд усталых голубых глаз Джоанны, переместившись на Рэйчел, смягчился.– Мы обсудим твои дела наедине, Афина. И платье Рэйчел принадлежит ей, а не тебе.У Афины не было выбора, и она покорно кивнула.
После того как Афина с матерью, рука об руку, ушли в дом, Рэйчел еще долго оставалась в саду. Даже дурное предчувствие, томившее девушку, не подготовило ее к столь страшному удару.Рэйчел больше не могла читать; отодвинув книгу в сторону, она села, подтянула колени к подбородку и позволила создавшейся ситуации во всей ее полноте обрушиться на нее бурным потоком.Она видела портрет и знала, что Афина прекрасна, но теперь поняла, что художнику не удалось воспроизвести даже малой доли ее красоты и очарования. Он не передал сияния ее кожи, мягкости взора, всего производимого ей незабываемого впечатления.Вместо восторга, с которым Рэйчел ожидала приезда Гриффина в Сиэтл, теперь, после встречи с женщиной, которая едва не стала его женой, она испытывала невыносимую тоску и страх.Конечно, существовала возможность, что Афину он больше совсем не интересует, но это было маловероятно. При всех его недостатках, он был не такой мужчина, которого женщина могла полюбить, а потом напрочь забыть.В полном отчаянии Рэйчел посмотрела на браслет, сверкающий на ее руке. «Он сказал, что любит меня,– твердо напомнила она себе. – А по убеждению Джоанны, его словам всегда нужно верить.Рэйчел откинула голову, закрыла глаза, вспоминая нежность его ласк и неутолимую страсть его любви. Слезы подступили к горлу, она едва сдерживала душившие ее рыдания.Она была теперь в полной растерянности.
Афина медленно пила чай, наблюдая поверх края чашки за лицом матери. Молодая женщина подробно живописала жуткие мучения своей семейной жизни, без стеснения преувеличивая кое-какие детали, которые, как она надеялась, вызовут у Джоанны сочувствие, и даже пролила несколько горестных слезинок.– Тебе следовало бы написать нам, – упрекнула ее Джоанна, хотя в глазах у нее мелькнул огонек прежней беззаветной любви.Афина выдавила из себя трагический вздох.– Я не видела смысла тревожить тебя, мама. Вы были далеко – ты и папа очень волновались бы.Джоанна покачала головой.– Уж чего тебе всегда хватало, Афина, так это умения постоять за себя.Уязвленная, Афина резким движением отодвинула от себя чашку с блюдцем и постаралась не дать воли злобным словам, которые буквально вертелись у нее на языке. Ей это удалось лишь частично.– Маман, кто эта молодая женщина? Почему она живет у нас?Теплота, прозвучавшая в голосе матери, вызвала у Афины раздражение.– Рэйчел – девушка Гриффина. И, я думаю, у него по отношению к ней самые серьезные намерения.Эта новость явилась для Афины шоком; хотя она с первого момента почувствовала антипатию к Рэйчел, ей даже в голову не приходило, что эта наивная глупышка может представлять собой хоть какую-то угрозу.– Это невозможно,– хриплым шепотом возразила она, и ее щеки неожиданно покрылись краской.Но Джоанна кивнула:– Нет, Афина, возможно. И в четверг или в пятницу он вернется сюда за ней – несмотря на возражения Джонаса Уилкса, Гриффин собирается забрать Рэйчел с собой в Провиденс.Афина почувствовала себя вдвойне оскорбленной.– С какой стати это интересует Джонаса? – осведомилась она после долгой, мучительной паузы.Джоанна откинулась в кресле и скрестила руки. Коричневый шелк ее блузки переливался в лучах полуденного солнца, струящихся сквозь окно столовой.– По словам Гриффина Джонас вообразил, что любит Рэйчел – как будто Джонас Уилкс вообще способен кого-то любить.Из горла Афины вырвалось нечто нечленораздельное, прежде чем она сумела взять себя в руки.– Ну тогда все понятно, – ты же знаешь, что Гриффин всегда поступает наперекор желаниям Джонаса. Эти двое – все равно что масло и огонь. Если Гриффин объявил о своих чувствах к этой особе, к Рэйчел, то лишь для того, чтобы подразнить Джонаса!Джоанна, постукивая ложечкой, размешивала чай с лимоном.– Ерунда. Чувства Гриффина очевидны, и о них всем известно. И твой отец, и я – мы оба с самого начала поняли, что он обожает Рэйчел.– Нет,– сказала Афина, яростно мотая головой. Но Джоанна смерила ее лишенным всякого сострадания взглядом:– Только не рассказывай мне, будто ты проделала весь путь из Парижа домой только ради того, чтобы охотиться за Гриффином Флетчером. Если это так, тебя ожидает горькое разочарование. Я уверена, что он ненавидит тебя.Афина все еще хваталась за радужные надежды, которые лелеяла в течение последнего времени, но они вдруг стали зыбкими.– Мне нужен Гриффин, маман, – сказала она, ощущая, как пульсирующая боль, начавшаяся в затылке, отдается в висках. – И он будет моим.Джоанна подняла чашку приветственным жестом, граничившим с насмешкой:– Итак, наша овечка преследует разъяренного тигра. Или наоборот, Афина?Стиснув руки на коленях, с дрожащей нижней губой, Афина подалась вперед:– Ты ведь ненавидишь меня, маман, правда? Ты ненавидишь меня за то, что я опозорила твое драгоценное доброе имя!Без предупреждения рука Джоанны взметнулась вверх и резко хлестнула Афину по лицу. В воцарившемся затем холодном молчании Афину охватило невероятное, головокружительное ошеломление. Никогда еще, даже в самые худшие моменты, мать не позволяла себе ударить ее.Молодая женщина только начала приходить в себя, когда Джоанна безжалостно продолжала:– Ты опозорила себя, Афина,– не меня и своего отца, не Гриффина. Себя. Далее, ты прекрасно знаешь, что я тебя не ненавижу – ты мой единственный оставшийся в живых ребенок, и, да поможет мне Бог, я очень люблю тебя. Но тебе надлежит помнить, что я, в отличие от некоторых людей, вижу насквозь все твое притворство и жеманное кокетство, Афина.– Маман!Но лицо Джоанны оставалось непроницаемо-твердым.– Не надо, Афина. Рано или поздно нам всем воздастся по заслугам, причем той же монетой. Твое воздаяние может оказаться очень неприятным, моя дорогая, ибо Гриффин Флетчер ничем не заслужил такой жестокости с твоей стороны. Он всего лишь не пошел на поводу у твоего ужасающего своеволия.– Ты говоришь так, будто почти надеешься, что меня ожидают одни несчастья,– в ужасе прошептала Афина.– Напротив,– я надеюсь, что все обойдется. Но я не очень-то в этом уверена. Должна признать, что в лице мисс Рэйчел Маккиннон ты встретила соперницу, моя дорогая.Афина обдумывала это совершенно непостижимое заявление матери, когда появилась сама Рэйчел, выглядевшая маленькой, испуганной и безнадежно простодушной. Ее яркие фиалковые глаза остановились на лице Джоанны:– Я... я думаю, мне лучше вернуться к мисс Каннингем...Не успела ее мать произнести ни слова, как Афина плавно поднялась на ноги, вся обратившись в заботу и внимательность, и обворожительно заулыбалась:– Ну конечно ты никуда не уедешь, Рэйчел! Завтра мой день рождения, и обязательно будет званый вечер. Ты ведь не захочешь пропустить этого, правда?Смущение этого ничтожества было истинным бальзамом для растрепанных чувств Афины. «О, Гриффин, какой же ты идиот!– подумала она.– То, что ты чувствуешь к этой женщине-подростку с фиалковыми глазками – это жалость, а не любовь».Джоанна заговорила, внезапно причем очень резким тоном:– Никакого праздника не будет, Афина.Праздник состоится – Афина была абсолютно уверена в этом. Никогда, за всю ее жизнь, ни одно ее желание не оставалось неисполненным – и завтрашний праздник не будет исключением из этого правила.Афина спокойно повернулась и выплыла из комнаты, чтобы начать приготовления. Если гости будут приглашены, матери не останется ничего иного, кроме как любезно принять их. ГЛАВА 24 За окнами была темнота. Джонас оторвался от счетов, разбросанных по рабочему столу, и нахмурился. Кружевные занавески на окне вздувались, как паруса, и в какой-то момент ему показалось, то в шуме ночного ветра он услышал свое имя.Он встал, подошел к окну и с резким стуком опустил раму. Хватит быть таким суеверным, сказал он себе. Он не сделал ничего такого, чего не следовало делать. Но когда за его спиной резко отворилась дверь кабинета, Джонас замер.На пороге, с обычным своим придурковатым видом, стоял Маккей, очень довольный собой.– Вам телеграмма – мне ее только что дал хозяин магазина.Джонас встревожился и внезапно обрадовался даже такой компании, как Маккей. Он протянул руку, взял послание, развернул его и прочел:5 ИЮНЯ МОЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ, ПРИЕЗЖАЙ ОТПРАЗДНУЕМ. АФИНА.Уверенный в том, что это какая-то ошибка, Джонас вновь пробежал глазами телеграмму. Ошибки не было: Афина в Сиэтле и, судя по всему, готовит какую-то очередную каверзную проделку.Нащупав кресло, Джонас упал в него в полном оцепенении. Он бы ни за что не поверил, что у нее хватит дерзости вернуться после всего, что произошло. Но какое удачное время она выбрала! Джонас выпрямился в кресле, закинул ноги на стол и засмеялся низким гортанным смехом.– Принеси бренди, Маккей,– и захвати несколько стаканов. Если я не ошибаюсь, в следующие пять минут к нам нагрянут гости.Ворча, возможно недовольный возложенной на него обязанностью, Маккей принес требуемое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49