Дэниелю нравилась Гульда, но он был согласен с Джоном: его улыбающаяся бабушка, угощающая яблочным пирогом, оказалась бы лучше, чем мученица на кладбище меннонитов.
Он принял и другое решение, такое же еретическое: человек, вытащивший шерифа из воды и знавший, что тот тащит его на казнь, – круглый дурак!
Начав однажды, Дэниел больше сомневался, чем верил, и, как результат, его жизнь, как и жизнь семьи, должна была еще раз круто измениться.
ГЛАВА 29
Пока старшему сыну не исполнилось одиннадцать или двенадцать лет, Ганс всегда считал его спокойным, послушным, здоровым и работящим мальчиком, то есть обладающим всеми качествами, которые родители желали бы видеть в своем ребенке. Затем он стал быстро взрослеть, и внутри него будто проснулся монстр – стал упрямым, своевольным, сомневающимся.
Не проходило недели, чтобы отец не заметил какого-нибудь проступка. Указав Дэниелу на ошибку в поведении, всегда повторял предостережение, предшествующее наказанию:
– Пожалеешь розгу – испортишь ребенка. Пошли.
Мальчик, удивленно пожав плечами, что для обеспокоенного отца граничило с оскорблением, шел за ним к большому круглому гладкому пню, оставшемуся от гигантского дуба, разбитого молнией много лет назад.
– Спускай штаны.
Брюки расстегивались и спускались до лодыжек, Дэниел без всякого приказания наклонялся над пнем, напрягая мускулы, а прут, со свистом разрезая воздух, врезался в тело даже через самое толстое зимнее нижнее белье. Мальчик редко плакал, частично из-за упрямства, но больше потому, что должен был стоически переносить наказание.
– Ты понимаешь, что делается это для твоей же пользы? – всегда спрашивал отец, отбрасывая прут, и сын всегда молча соглашался до того дня, когда ему минуло уже четырнадцать.
– Нет, не понимаю, – сказал он. – Наказание не влияет на мое желание узнать мотивы наших поступков.
– Отец командует, ему надо повиноваться, пока сам не станешь мужчиной, это единственный для тебя мотив поведения. Итак?
– Итак, я не согласен: то, что ты мой отец и старше меня, не значит, что всегда прав и поступаешь мудро.
Ганс смотрел на сына с настоящим ужасом. Он стал на колени на свою добрую землю и молча молился Богу, прося наставить его на путь истинный; после молитвы наказал сына во второй раз, поднимая и опуская мозолистую ладонь до тех пор, пока Дэниел не смог сдержать рыдания.
После этого двойного наказания что-то застыло в Дэниеле: он не винил отца, просто устал биться головой о каменную стену, не оставляя там никакого следа, а только причиняя себе боль; с этого дня у него созрело решение – держать свои мысли и сомнения про себя.
Таким образом, его сердце стало крепостью, куда никто не допускался, хотя он по-прежнему помогал сеять и убирать урожай, доить коров, чистить лошадей, носить воду из колодца для матери, учить алфавиту двух маленьких сестренок, умиляя родителей, которым казалось, что прежний Дэниел вернулся к ним.
Два вечера в неделю он проводил у бабушки Бейлер, читая Библию тете Эстер, плохо соображавшей, но любившей слушать произносимые слова. У его неродной бабушки была дочь, плохо владеющая руками и ногами, и он был так добр и нежен с ней, что Гульда восторженно объявила своему мужу:
– Твой внук становится благочестивым человеком.
Многие, соглашаясь с этим мнением, мучительно ломали головы над вопросом, почему «благочестивый» не присоединился к вере меннонитов, навсегда связав себя с ней.
Некоторые, оправдывая его, говорили: «Молод – для них естественно колебаться».
Отдельные утверждали: «Кто из нас не перебесился, прежде чем полностью принял веру?»
Дэниел, любивший семью, но разрываемый противоречиями, не мог принять эту веру ни в пятнадцать, ни в шестнадцать, ни даже в семнадцать, повторяя про себя: «Вокруг – целый мир: места, где не приходилось бывать; мысли и идеи, мне не знакомые; книги, которые хотелось бы прочитать. Откуда знать, что заповеди меннонитов – единственно приемлемые для меня, если их не с чем сравнить?»
Затем к внутренней борьбе прибавилась необходимость определить свое отношение к колониальной тирании. Меннониты отказывались посылать отцов и сыновей на военную службу, однако осенью 1775 года, когда наполненные продовольствием фургоны отправлялись в осажденный Массачусетс с ферм из не подвергшихся блокаде центральных колоний, многие из них добровольно отправляли сыновей сопровождать груз, оправдывая эти действия тем, что они защищают свою собственность: кто, как не сыновья, проследят, чтобы лошади и фургоны, в которых перевозилось продовольствие, были возвращены их законным владельцам? Кроме того, никто не нарушает обетов веры – ведь их мальчики не принимают участия в военных действиях.
Среди молодых людей, отправленных отцами в путешествие на восток, находился спокойный, здравомыслящий Дэниел Люти, который, прощаясь, нежно поцеловал мать, что делал крайне редко, и тепло пожал руку отцу.
Потом Анна упрекнет печально:
– Как будто знал, что не вернется больше к нам.
Дэниел уехал, не будучи уверенным в своих намерениях, но убежденный, что нужно использовать эту возможность и познакомиться с миром за пределами зеленых пастбищ и холмов Строберри Шрэнк. Как интересно вращаться среди людей, которые не были меннонитами! Милиционеры и солдаты, тоже участвующие в этом походе, казались и дружелюбны, и добродушны. Дэниел забрасывал их нетерпеливыми вопросами в течение всего дня, а ночью, вместо того чтобы держаться со своими парнями, сидел возле костра, увлеченный их разговорами о жизни, сильно отличающейся от его представлений о ней.
Вскоре он сменил широкополую фермерскую шляпу на плотно сидящую на голове милицейскую шапочку и счел отделанный бахромой охотничий индейский блузон более удобным для путешествия, чем его черное пальто с длинными полами, развевающимися над сиденьем фургона во время езды, – во всяком случае, все это больше соответствовало его вкусу.
Глаза Дэниела чуть не вылезали из орбит, когда он слушал вольные суждения солдат о женщинах: конечно, дома он и его друзья-меннониты вели бесконечные разговоры, сочиняя разные истории о девушках, но эти не придумывали, зная, о чем говорят! Сравнения, которые он слышал, серьезные анатомические обсуждения их частей тела, участвующих – даже не подозревал об этом! – в процессе воспроизведения потомства, бросали его временами в краску, и он радовался, что в темноте этого не видно. Это было ужасно, но так увлекательно!
После таких ночных обсуждений у костра он засыпал с трудом и часто уходил заняться какой-нибудь тяжелой работой – колол дрова, а если их лагерь располагался возле озера или реки, снимал тяжелые башмаки и носки ручной вязки, закатывал бриджи и погружался по колено в ледяную воду.
Солдаты понимали больше, чем Дэниел предполагал. Однажды вечером, разбив лагерь недалеко от деревни, они ремонтировали фургоны, прежде чем пересечь границу, отделяющую штат Коннектикут от Массачусетса. Четверо из них весело сбросились, торжественно объявив: «Религиозный мальчик должен почесать то, что у него зудит».
Ничего не подозревающего Дэниела отправили в амбар, расположенный недалеко от дороги, к фермеру, как ему объяснили, чтобы забрать у того оплаченного ими барашка. Ну и пир закатят они вокруг костра этой ночью!
– Для разнообразия совсем неплохо отведать барашка, – охотно согласился Дэниел, а солдаты чуть не покатились от смеха.
Когда Дэниел добрался до амбара, то не обнаружил там ни фермера, ни барашка, а только несколько коров, жующих корм в своих стойлах. Растерянно оглядываясь вокруг, вдруг услышал голос сверху:
– Солдатик?
Быстро посмотрев вверх и увидев там пухленькое, хорошенькое, розовощекое личико, всматривающееся в него с сеновала, юноша снял свою шапочку, как делали солдаты, когда разговаривали с леди.
– Мисс, – уважительно обратился он к ней на английском, что с каждым днем становилось для него легче и легче, потому что уже не приходилось переводить каждую мысль с немецкого, – вы знаете что-нибудь о барашке, которого нужно принести солдатам?
– Знаю все, – ответила девушка улыбаясь, одновременно тряхнув двумя белокурыми косичками над плечами и сдвинув ноги на край сеновала.
Когда она улыбалась, у нее показывались ямочки на обеих щеках, и Дэниел не мог, пока не отвернулся, не видеть большую часть ее обнаженных ног, на каждой коленке которых тоже было по ямочке.
Так вот как выглядят ноги у взрослой женщины!
Он проглотил подступивший к горлу комок, стараясь не опускать глаза ниже ее шеи.
Девушка опять улыбнулась ему манящей улыбкой с ямочками.
– Там сбоку есть лестница, – подсказала она. – Забирайся сюда – расскажу все о барашке.
Приглашая его, она слегка наклонилась, и поверх ее зашнурованного корсажа с глубоким вырезом ему открылось намного больше того, чем следовало бы видеть любому юноше-меннониту. Дэниел снова проглотил слюну и отчаянно забрался вверх по лестнице.
– Втяни ее, – приказала она, – чтобы никто не помешал нам.
С пересохшим внезапно горлом он втянул лестницу, затем повернулся к ней.
– Так вы знаете о барашке? – удалось ему выдохнуть.
Девушка отклонилась назад и упала на большую кучу сена.
– Ты Дэниел, не так ли?
– Конечно, но откуда вы знаете?
– Меня зовут Мэри, и барашек – это я. – Затем добавила, видя, что Дэниел стоит как истукан и недоверчиво смотрит на нее: – Все оплачено твоими друзьями. – Она блаженно улыбнулась. – Подарок для тебя.
ГЛАВА 30
Мэри медленно поднялась и, опершись на один локоть, посмотрела на него сверху вниз. Более часа назад Дэниел расплел ее волосы, и теперь они рассыпались по спине и вокруг лица в страшном беспорядке. Ее губы распухли от поцелуев, а ноги – Боже, потеряла счет тому, сколько раз он целовал, сосал, покусывал и гладил ямочки на коленях – просто дрожали от усталости.
Дэниел, на котором уже снова были надеты брюки, но остальная часть тела была голой, перестал жевать соломинку и стал лениво водить ею по обнаженной груди девушки, медленно и чувственно улыбаясь.
Мэри упала на сено, издав не то мурлыканье, не то стон.
– Только не снова, милый, больше не могу – ты совершенно утомил меня.
Дэниел наклонился над ней, его голубые глаза наполнились беспокойством.
– Я был недобр к тебе, Мэри?
Она, удивившись, посмотрела на него, затем захохотала так, что в течение нескольких минут не могла ответить.
– Недобр, – повторила наконец, вытирая глаза одной из своих нижних юбок. – Ты действительно ничего не знаешь? – Она сидела перед ним, скрестив ноги, пухленькая и цветущая, похожая на обнаженного ангела с картинки, которую Дэниел однажды видел в запрещенной книге. – Ты самый настоящий мужчина, когда-либо встречавшийся в моей жизни, милый. Почему солдаты разыграли меня, сказав, что я у тебя первая?
– Ты и была первая.
– Ну, тогда знаю, откуда у тебя столько силы, а у тебя ее слишком много – это всемогущий Бог снабдил тебя хорошим инструментом. Что меня озадачивает, милый, так это то, что ты очень хорошо знаешь, как им пользоваться.
– Спаривание животных. Разговоры мужчин. Я смотрел, – простодушно объяснил Дэниел, – слушал и учился.
Она поднялась и взяла его лицо в руки.
– Ты здорово научился, Дэнни. Никогда не встречала парня, который умел бы лучше. Послушай маленький совет – никогда не плати за это: просто покажи, на что способен, и леди сами заплатят тебе.
Дэниел оглянулся в поисках своего охотничьего блузона.
– Заранее прошу прощения, если мой вопрос покажется тебе грубым, – сказал он довольно смущенно, – но такая девушка, как ты… почему занимаешься этим за деньги?
– Такая красивая, как я, ты хочешь сказать? – с насмешкой над собой сказала Мэри.
– Ты красивая девушка, Мэри. Очень.
– К тому же еще и дочь фермера. И видела, как моя мать потратила жизнь на рабский труд, работая с восхода солнца до темноты, рожая каждый год очередного ребенка. Спустя пять месяцев после того, как она умерла во время родов, отец взял другую жену, и все повторяется снова. Не думаю, что мачеха протянет больше года или двух, но я не собираюсь торчать здесь, чтобы дождаться номера три. Так же, как не хочу выходить замуж за фермера и обречь себя на такую же жизнь. Как только накоплю достаточно денег, уеду в большой город, в Провиденс или Хартфорд. Может быть, даже в Нью-Йорк. Буду работать в магазине и снимать комнату, как настоящая леди, и если все-таки выйду замуж, это будет мужчина, которому нужна жена, а не домашняя лошадь и детородная машина.
Натянув свой блузон, Дэниел печально наблюдал, как она скользнула в нижние юбки, затем в тускло-коричневую юбку из тяжелой полушерстяной ткани.
– Ты дала мне пищу для размышлений, – отозвался он очень серьезно, не отрывая взгляда от рук, зашнуровывающих корсаж. – Рад был познакомиться с тобой, Мэри, но сейчас мне нужно возвращаться к фургонам.
– Я тоже рада, Дэнни. Послушай, – она наклонилась к нему, пока он спускал лестницу. – Слышала, будто вы собираетесь задержаться здесь еще на день. Если да, почему бы нам не встретиться здесь завтра в это же время?
Дэниел колебался, и она решила, что знает причину.
– Тебе это ничего не будет стоить. Честно, милый. – Ямочки на ее щеках задрожали. – Хочется еще твоей первой любви.
Мужчины ждали его у костра. Увидев его, идущего развязно-небрежной походкой, с руками в карманах, весело насвистывающего, в сдвинутой на затылок милицейской шапочке, все разразились знающим грубым хохотом.
– Как понравился барашек, Дэниел?
– Дочь фермера показала тебе, что надо делать, Дэнни?
– Разобрался, что к чему, мальчик?
– Тебе понравился на вкус барашек, сынок?
Довольные своим остроумием, они шлепали ладонями по земле и по спинам друг друга и в течение некоторого времени смеялись так сильно, что не слышали ничего, что говорил Дэниел.
К тому времени, как они пришли в себя, Дэниел, закутанный в свое одеяло, уже крепко спал у костра.
В следующий вечер он потихоньку ускользнул от всех на встречу с Мэри. Несколько часов спустя, прощаясь с ней, он вложил одну из накопленных им золотых монет ей в ладонь и зажал ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49