ГОСПОДИН МУТОННЕ, ТОРГОВЕЦ СУКНОМ В СЕН-ЖЕРМЕН-АН-ЛЕ
Бросив быстрый взгляд на гвардейцев, продолжавших пить в своем углу, Дюбуа сразу отыскал глазами хозяина, который расхаживал по залу среди скамей, табуретов и катавшихся по полу пробок.
— Сударь, — сказал он робко, — не здесь ли живет капитан Ла Жонкьер? Я хотел бы поговорить с ним.
— Вы хотите поговорить с капитаном Ла Жонкьером? — спросил хозяин, оглядывая вновь прибывшего с головы до ног.
— Если это возможно, — сказал Дюбуа, — признаюсь, мне бы это доставило удовольствие.
— А вам нужен именно тот, кто здесь живет? — спросил хозяин, никоим образом не признававший в пришедшем того, кого он ждал.
— Полагаю, что так, — скромно ответил Дюбуа.
— Толстый коротышка?
— Совершенно верно.
— Который пьет, не закусывая?
— Совершенно верно.
— И всегда готовый пустить в ход трость, если не сразу сделаешь то, что он просит?
— Совершенно верно! О, этот дорогой капитан Ла Жонкьер!
— Так вы его знаете? — спросил хозяин.
— Я? Да никоим образом! — ответил Дюбуа.
— Ах, ведь вы же должны были встретить его в дверях!
— Вот черт! Он вышел? — сказал Дюбуа с плохо скрытой досадой. — Благодарю.
И тут же, заметив, что допустил неосторожность, он выразил на своем лице наилюбезнейшую улыбку.
— О, Господи, пяти минут не прошло, — сказал хозяин.
— Но он, конечно, вернется? — спросил Дюбуа.
— Через час.
— Вы позволите мне подождать его, сударь?
— Конечно, особенно если вы, ожидая его, что-нибудь закажете.
— Дайте мне пьяных вишен, — сказал Дюбуа, — вино я пью только за едой. Гвардейцы обменялись улыбкой, выражавшей величайшее презрение. Хозяин поспешно принес вазочку с заказанными вишнями.
— Ах, — сказал Дюбуа, — всего пять! А в Сен-Жермен-ан-Ле дают шесть.
— Возможно, сударь, — ответил хозяин, — но это потому, что в Сен-Жермен-ан-Ле не платят ввозную пошлину.
— Правильно, — сказал Дюбуа, — совершенно правильно, я забыл о ввозной пошлине, соблаговолите извинить меня, сударь.
И он принялся грызть вишню, несмотря на все свое самообладание, состроив при этом жуткую гримасу. Хозяин, следивший за ним, при виде этой гримасы удовлетворенно улыбнулся.
— А где же он живет, наш храбрый капитан? — спросил Дюбуа как бы для того, чтоб поддержать разговор.
— Вот дверь его комнаты, — сказал хозяин, — он предпочел жить на первом этаже.
— Понимаю, — пробормотал Дюбуа, — окна комнаты выходят на проезжую дорогу.
— И еще есть дверь, которая выходит на улицу Двух Шаров.
— Ах, есть еще дверь, выходящая на улицу Двух Шаров! Черт! Это очень удобно, две двери! А шум в зале ему не мешает?
— О, у него есть вторая комната наверху, он спит то там, то тут.
— Как тиран Дионисий, — сказал Дюбуа, который никак не мог воздержаться от латинских цитат и исторических сравнений.
— Что вы сказали? — спросил хозяин.
Дюбуа понял, что он допустил еще одну оплошность, и прикусил губу, но в эту минуту, к счастью, один из гвардейцев снова потребовал вина, и хозяин, который всегда мгновенно откликался на это требование, бросился вон из комнаты. Дюбуа проводил его взглядом, а потом, повернувшись к гвардейцам, сказал:
— Спасибо вам.
— Ты что-то сказал, приятель? — спросили гвардейцы.
— «Франция и регент», — ответил Дюбуа.
— Пароль! — воскликнули, вставая одновременно, мнимые солдаты.
— Войдите в эту комнату, — сказал Дюбуа, указывая на комнату Ла Жонкьера, — откройте дверь, выходящую на улицу Двух Шаров, и спрячьтесь за занавес, в шкафу, под столом, где угодно, но если, войдя, я увижу хоть ухо одного из вас, я вас лишу жалованья на шесть месяцев.
Гвардейцы старательно опустошили стаканы, как люди, которые ничего не хотят потерять из благ этого мира, и быстро направились в указанную им комнату, Дюбуа же, увидев, что они забыли заплатить, бросил на стол монету в двенадцать су, а потом подбежал к окну, отворил его и, обращаясь к кучеру стоявшего перед домом фиакра, произнес:
— Глазастый, поставьте карету поближе к двери, выходящей на улицу Двух Шаров, и пусть Тапен сразу поднимется сюда, как только я подам ему знак, постучав пальцами по стеклу. Указания у него есть. Ступайте.
От затворил окно и в ту же минуту услышал стук колес удалявшегося экипажа.
И вовремя, потому что расторопный хозяин уже возвращался; с первого же взгляда он заметил отсутствие гвардейцев.
— Гляди-ка, — сказал он, — а эти-то куда подевались?
— В дверь постучал сержант и позвал их.
— Но они ушли, не заплатив! — воскликнул хозяин.
— Да нет, вон на столе монета в двенадцать су.
— Вот дьявол! Двенадцать су, — сказал хозяин, — а я продаю свое орлеанское по восемь су бутылка.
— О, — произнес Дюбуа, — они, наверное, подумали, что вы им, как военным, сделаете маленькую скидку.
— В конце-то концов, — сказал хозяин, вероятно признав скидку разумной, — не все потеряно, к таким вещам в нашем деле нужно быть готовым.
— С капитаном Ла Жонкьером вам таких вещей, к счастью, не приходится опасаться? — продолжал Дюбуа.
— О нет, он-то лучший из постояльцев, платит наличными и никогда не торгуется. Правда, ему всегда все не по вкусу.
— Черт возьми, может, у него такой заскок, — сказал Дюбуа.
— Вот вы точно сказали, я все не мог слова подходящего подобрать, да, заскок у него такой.
— Меня очень радует то обстоятельство, что, по вашим словам, капитан точен в расчетах, — сказал Дюбуа.
— Вы пришли просить у него денег? — спросил хозяин. -
И вправду, он ведь говорил мне, что ждет какого-то человека, которому должен сто пистолей.
— Напротив, — сказал Дюбуа, — я принес ему пятьдесят луидоров.
— Пятьдесят луидоров! Черт! — продолжал хозяин. — Хорошие деньги! Наверное, я плохо расслышал: он должен был не заплатить, а получить. Вас не зовут, случайно, шевалье Гастон де Шанле?
— Шевалье Гастон де Шанле? — воскликнул Дюбуа, не в силах сдержать свою радость. — Он ждет шевалье Гастона де Шанле?
— Так он мне сказал, по крайней мере, — ответил хозяин, несколько удивленный горячностью, прозвучавшей в вопросе поглотителя вишен, который доедал их, гримасничая, как обезьяна, грызущая горький миндаль. — Еще раз спрашиваю, вы и есть шевалье Гастон де Шанле?
— Нет, не имею чести принадлежать к благородному сословию, меня зовут просто Мутонне.
— Происхождение здесь ни при чем, — произнес нравоучительно хозяин, — можно зваться Мутонне и быть порядочным человеком.
— Да, Мутонне, — сказал Дюбуа, кивком головы выражая одобрение теории хозяина, — Мутонне, торговец сукном в Сен-Жермен-ан-Ле.
— И вы говорите, что должны вручить капитану пятьдесят луидоров?
— Да, сударь, — сказал Дюбуа, он с удовольствием допил сок, предварительно с удовольствием доев вишни. — Представьте себе, что перелистывая старые счетные книги моего отца, в колонке «пассив» я нашел, что он был должен пятьдесят луидоров отцу капитана Ла Жонкьера. Тогда я принялся за поиски, сударь, и не знал ни сна, ни отдыха, пока вместо отца, который уже умер, не разыскал сына.
— Но знаете ли, господин Мутонне, — сказал восхищенный такой щепетильностью хозяин, — что таких должников, как вы, очень немного?
— Мы все такие, Мутонне, от отца к сыну, но когда нам должны — о, мы неумолимы! Вот, пожалуйста, был один парень, очень порядочный человек, ей-ей, который был должен торговому дому «Мутонне и Сын» сто шестьдесят ливров. Так что же? Мой дедушка засадил его в тюрьму, и там он и сидел, сударь, на протяжении жизни трех поколений, да там и умер в конце концов. Недели две назад я подводил счета: этот негодяй за тридцать лет пребывания в заключении обошелся нам в двенадцать тысяч ливров. Неважно, зато принцип был соблюден. Но я прошу у вас прощения, дорогой хозяин, — сказал Дюбуа, следивший краем глаза за дверью на улицу, за которой уже несколько мгновений маячила какая-то тень, очень похожая на капитана, — прошу у вас прощения за то, что занимаю вас рассказом обо всех этих историях, вам совершенно неинтересных, впрочем, вот и новый клиент к вам идет.
— А, действительно, — сказал хозяин. — Это человек, которого вы ждете.
— Это храбрый капитан Ла Жонкьер? — воскликнул Дюбуа.
— Да, он. Идите сюда, капитан, — сказал хозяин, — вас ждут.
Капитан не забыл своих утренних сомнений; на улице он встретил множество непривычных лиц, показавшихся ему зловещими, и возвратился весьма подозрительно настроенным. Поэтому он прежде всего оглядел внимательно угол, где сидели гвардейцы: их отсутствие его несколько успокоило, потом он взглянул на обеспокоившего его нового посетителя. Но люди, кого ждет опасность, в конце концов, в избытке подозрений обретают мужество, позволяющее им не обращать внимания на предчувствия, или, точнее, свыкаются со страхом и не прислушиваются к нему. Ла Жонкьер, успокоенный порядочностью, написанной на лице мнимого торговца сукном из Сен-Жермен-ан-Ле, любезно поклонился ему. Дюбуа, в свою очередь, ответил учтивейшим поклоном.
Тогда Ла Жонкьер повернулся к хозяину и спросил, не приходил ли его друг.
— Пришел только этот господин, — сказал владелец гостиницы, — но вы ничего не потеряли от перемены посетителей: тот должен был к вам зайти за ста пистолями, а этот принес вам пятьдесят луидоров.
Ла Жонкьер удивленно повернулся к Дюбуа, но тот выдержал его взгляд, изобразив на своем лице, насколько ему удалось это сделать, простоватую любезность. И хотя у Ла Жонкьера оставались кое-какие сомнения, он был совершенно ошеломлен историей, которую Дюбуа повторил ему с величайшим апломбом. Он даже улыбнулся этому неожиданно возвращенному долгу, поскольку люди всегда радуются непредвиденной денежной прибыли; потом, тронутый великодушием человека, разыскивавшего его по всему свету, чтобы отдать эти совершенно неожиданные деньги, он спросил у хозяина бутылку испанского вина и пригласил Дюбуа пройти в его комнату. Дюбуа подошел к окну, чтобы взять шляпу, которая лежала на стуле, и, пока Ла Жонкьер разговаривал с хозяином, тихонько постучал пальцами по стеклу. В эту минуту капитан обернулся.
— Но я вас, может быть, стесню? — сказал Дюбуа, придав лицу самое веселое выражение, на которое был способен.
— Вовсе нет, вовсе нет, — сказал капитан, — вид из окна завлекательный, мы будем пить и смотреть на прохожих: на улице Бурдоне бывает много красивых дам. А, вот тут вы заулыбаетесь, приятель.
— Гм-гм! — произнес Дюбуа, по рассеянности почесывая нос.
Этот неосторожный жест в каком-нибудь менее удаленном от Палет-Рояля месте выдал бы его, но на улице Бурдоне он прошел незамеченным. Первым вошел Ла Жонкьер, впереди него шел хозяин, неся перед собой бутылку. Дюбуа шел последним и успел обменяться условным знаком с Тапеном, который как раз появился в зале в сопровождении двух типов, затем Дюбуа, как хорошо воспитанный человек, закрыл за собой дверь.
Двое, вошедшие с Тапеном, направились прямо к окну и задернули занавески в общем зале, а их начальник встал у дверей комнаты Ла Жонкьера с таким расчетом, чтобы, если ее отворят, она его прикрыла. Хозяин почти тотчас же возвратился, он обслужил капитана и господина Мутонне и получил от своего постояльца, который всегда платил наличными, монету в три ливра. Он собрался было записать приход в книгу и убрать деньги в ящик, но не успел затворить за собой двери, как Тапен, стоявший в засаде, заткнул ему рот платком, колпак надвинул до самой шеи и утащил его легко, как перышко, во второй фиакр, которого из-за дверей не было видно; в ту же минуту один из его людей схватил девчонку, которая сбивала яйца, а второй завернул в скатерть и уволок поваренка, державшего сковородку, и таким образом во мгновение ока хозяин, его дочь и юный отравитель (да будет позволено мне употребить это название, столь распространенное и соответствующее действительности) в сопровождении двух стражей уже катились по направлению к тюрьме Сен-Лазар. Ехали они очень быстро, лошади были добрые, и кучер нетерпелив, из чего следует, что увозивший их экипаж вряд ли был настоящим фиакром.
Тапен, оставшись на постоялом дворе, тут же, ведомый инстинктом полицейской ищейки, пошарил в шкафчике над кухонной дверью, вытащил оттуда бумажный колпак, коленкоровую куртку и фартук, а затем сделал знак зеваке, любовавшемуся собой в оконном стекле. Тот быстро вошел в зал и превратился в человека, довольно похожего на слугу. В эту минуту в комнате капитана послышался отчаянный шум, как если бы кто-то опрокинул стол и разбил бутылку и стаканы, затем шум шагов, проклятия, звон стекла, разбитого шпагой; потом все стихло.
Через минуту стены дома задрожали от стука колес фиакра, удалявшегося по улице Двух Шаров.
Тапен, беспокойно прислушивавшийся и готовый броситься в комнату с кухонным ножом в руках, радостно выпрямился.
— Прекрасно, — сказал он. — Дело сделано.
— В самое время, хозяин, — подтвердил слуга, — вот и клиент.
XV. НЕ ДОВЕРЯЙТЕ УСЛОВНЫМ ЗНАКАМ
Тапен было решил, что пришел шевалье Гастон де Шанле, но он ошибся: всего лишь какая-то женщина зашла купить вина.
— Что случилось с бедным господином Бургиньоном? — спросила она. — Его повезли в фиакре с колпаком на голове.
— Увы, дорогая госпожа, — сказал Тапен, — с ним случилось несчастье, которого мы никак не ждали. Он стоял вот тут, бедный Бургиньон, и разговаривал со мной, и вдруг его хватил апоплексический удар.
— Боже милостивый!
— Увы, дорогая госпожа, — продолжал Тапен, закатив очи горе, — вот доказательство, что все мы смертны.
— Но девочку тоже увезли? — не унималась кумушка.
— Она будет ухаживать за отцом: это ее долг.
— А поваренок? — соседка хотела все знать точно.
— Поваренок будет им готовить: это его ремесло.
— Господи ты, Боже мой! Я видела все от своих дверей и ничего не могла понять, поэтому, хотя мне и не очень нужно, я зашла к вам купить белого вина, чтоб узнать, что к чему.
— Ну вот, теперь вы знаете, дорогая госпожа.
— А вы-то кто?
— Я Шампань, двоюродный брат Бургиньона, я приехал случайно как раз сегодня утром с весточкой от его семьи. Внезапная радость, потрясение — и вот вам, пожалуйста, удар! Хоп — и нет его!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48