— Но намерения последнего вам известны, — сказал Гастон, стараясь шуткой скрыть смущение и краску на щеках.
— Ах, госпожа Дерош возвращается… Она уже повернула ручку первой двери, наша беседа ей кажется слишком длинной, друг мой, за мной наблюдают.
Гастон поцеловал руку, которую ему протянула возлюбленная, и был отпущен. В ту же минуту появилась госпожа Дерош. Элен чрезвычайно церемонно присела, Гастон столь же величественно поклонился ей. В течение всей этой немой сцены госпожа Дерош неотрывно смотрела на молодого человека и, очевидно, смогла бы сделать впоследствии самое точное описание внешности подозреваемого, какое только может сделать шпион.
Гастон тотчас же выехал в Париж. Ован с нетерпением ожидал его. Чтобы его золотые не звенели в кошельке, он зашил их в подкладку своих кожаных штанов. Не исключено, что он хотел их держать поближе к телу. Через три часа Гастон был уже в Париже; на этот раз Ован не мог упрекнуть его в медлительности: когда они въезжали в город через заставу Конферанс, и люди и лошади были в мыле.
XIII. КАПИТАН ЛА ЖОНКЬЕР
Как читателю уже стало известно из предыдущей главы, по адресу, данному Гастоном Элен, на улице Бурдоне располагался постоялый двор, который можно было бы даже назвать и гостиницей: в нем было все, чтобы там можно было спать и есть, но всего удобнее там было пить. Во время своего ночного свидания с Дюбуа метр Тапен узнал от него имя Ла Жонкьера и сообщил его Глазастому, а тот, в свою очередь, — всем начальникам подразделений, и они пустились на поиски подозрительного офицера, начав с того, что с энергией, составляющей основное достоинство полицейских наемников, обшарили все кабаки и другие сомнительные заведения в Париже. Заговор Селламаре, о котором мы рассказали в романе «Шевалье д'Арманталь» и который был для начала регентства тем же, чем настоящая история стала для его конца, показал всем этим ищейкам, что заговорщики обычно скрываются именно в подобных местах и что это бретонское дело — продолжение испанского заговора: in cauda venenum note 2, как сказал Дюбуа, очень гордившийся своей латынью: когда ты был школьным надзирателем, пусть хотя бы час, то что-то от него в тебе чувствуется всю оставшуюся жизнь.
Каждый из сыщиков пустился на поиски, но то ли метру Тапену больше других повезло, то ли адрес оказался правильный, но именно он, ошалевший после двух часов беготни по столичным улицам, обнаружил на улице Бурдоне под вывеской с бочкой Амура знаменитый постоялый двор, о котором мы уже рассказывали в начале этой главы и в котором жил пресловутый капитан Ла Жонкьер, ставший для Дюбуа кошмаром. Хозяин принял Тапена за судейского чиновника и на его вопросы любезно ответил, что капитан Ла Жонкьер действительно проживает в гостинице, но бравый офицер вернулся за полночь и еще спит. Это тем более простительно, что было еще только шесть утра.
Тапену больше ничего не нужно было: человек со здравым и почти математическим складом ума, он двигался от умозаключения к умозаключению. Капитан Ла Жонкьер спит, следовательно, он в постели, а раз он в постели, значит, живет в этой гостинице.
Тапен отправился прямо в Пале-Рояль. Дюбуа он застал как раз в тот момент, когда тот выходил от регента, и надежда получить в будущем красную шапку кардинала настроила его на добродушный лад, и только это счастливое расположение духа позволило ему не прогнать со службы своих людей, которые уже успели заключить в тюрьму Фор-л'Евек целую кучу мнимых Ла Жонкьеров.
Первый был капитаном судна контрабандистов по имени Ла Жонсьер; его выследил и арестовал Глазастый, и его имя было ближе всего к имени разыскиваемого. Вторым был некто Ла Жонкий, сержант французской гвардии. Сыщикам показали некий дом, пользующийся дурной репутацией, и поскольку в этом доме был обнаружен Ла Жонкий, то он пал жертвой своей минутной слабости и ошибки сыщиков аббата и был арестован. Третьего звали Ла Жюпиньер, и он служил охотником у одного знатного семейства, но, к несчастью, привратник в доме этой семьи был заикой, и сыщик, преисполненный рвения, вместо «Ла Жюпиньер», услышал «Ла Жонкьер».
Уже было арестовано десять человек, а вернулась еще только половина команды, так что не вызывало сомнения, что аресты будут продолжены и не будет обойден вниманием ни один человек со схожей фамилией. Как только Дюбуа отдал приказ о розыске, сходство этих фамилий в Париже стало
опасным для их носителей. Когда Дюбуа, продолжавший, несмотря на хорошее настроение, бурчать и ругаться, дабы не разучиться этому, услышал доклад Тапена, он принялся яростно чесать нос: это был добрый знак.
— Ну так, — сказал Дюбуа, — ты-то нашел именно капитана Ла Жонкьера?
— Да, монсеньер.
— Его действительно зовут Ла Жонкьер?
— Да, монсеньер.
— Ла-а — Ла, Ж-о-н — Жон; к-ье-р — кьер, Ла Жонкьер! — продолжал Дюбуа, повторив имя по слогам.
— Ла Жонкьер, — ответил метр Тапен.
— Капитан?
— Да, монсеньер.
— Настоящий капитан?
— Я видел плюмаж на его шляпе.
Это убедило Дюбуа в отношении звания, но не в отношении имени.
— Хорошо, — сказал он, продолжая допрос, — и что же он делает?
— Ждет, скучает и пьет.
— Так и должно быть, — согласился с ним Дюбуа, — он должен ждать… скучать… и пить.
— И он пьет, — повторил Тапен.
— И платит? — поинтересовался Дюбуа, по-видимому придававший этому последнему обстоятельству большое значение.
— И хорошо платит, монсеньер.
— Прекрасно, Тапен, вам в уме не откажешь.
— Монсеньер, — скромно сказал Тапен, — вы мне льстите, это же просто: если бы этот человек не платил, он не представлял бы опасности.
Мы уже говорили, что метр Тапен был весьма логичен. Дюбуа велел выдать ему в качестве вознаграждения десять луидоров, отдал ему новые приказания, оставил на своем месте секретаря, чтобы тот отвечал сыщикам, которые непременно еще будут приходить один за одним, что Ла Жонкьеров уже достаточно, приказал быстро подать ему одеться и отправился пешком на улицу Бурдоне. Уже с шести часов утра метр Вуайе д'Аржансон предоставил в распоряжение Дюбуа шесть стражников, переодетых французскими гвардейцами; часть их должна была прийти в гостиницу и ждать его там, другим же предстояло явиться сразу вслед за ним.
Теперь опишем внутренний вид постоялого двора, куда мы ведем читателя. «Бочка Амура», как мы уже сказали, была наполовину гостиницей, наполовину кабаком, и там пили, ели, спали. Жилые комнаты находились на втором этаже, а залы для посетителей — на первом.
В главном их этих залов — общем — стояло четыре дубовых стола, огромное количество табуретов, а занавеси на окнах, по старой традиции таверн, были красные с белым. Вдоль стен тянулись скамьи, на буфете — очень чистые бокалы. Картины на стенах, обрамленные роскошным золоченым багетом, представляли различные сцены скитаний Вечного Жида, а также эпизоды осуждения и казни Дюшофура; все это было закопчено, а когда дым рассеивался, в ноздрях оставался тошнотворный запах табака. Таков был в общих чертах вид этой почтенной приемной, как называют такое помещение англичане. В ней крутился краснолицый человек лет тридцати пяти — сорока и сновала бледная девчушка лет двенадцати-четырнадцати. Это был хозяин «Бочки Амура» и его единственная дочь, которая должна была унаследовать от него дом и дело, а сейчас под отцовским руководством готовилась к этому.
В кухне поваренок готовил рагу, распространявшее сильный запах тушеных в вине почек.
Зал был еще пуст, но как раз когда часы пробили час пополудни, на пороге появился человек в форме французской гвардии и, остановившись на пороге, пробормотал:
— Улица Бурдоне, в «Бочке Амура», в общем зале, стол налево, сесть и ждать.
Затем, во исполнение этого приказа, достойный защитник отечества, насвистывая гвардейскую песенку, закрутил с чисто гвардейским кокетством и так торчавшие вверх усы, направился к столу и уселся на указанное место. Не успел он устроиться и поднять кулак, чтобы стукнуть им по столу, что на языке таверн всего мира означает «Вина!», как второй гвардеец, одетый точно так же, в свою очередь возник на пороге, что-то пробормотал и, секунду поколебавшись, подошел и сел рядом с первым. Солдаты уставились друг на друга, потом оба одновременно воскликнули «А!», что также во всех странах мира выражает удивление.
— Это ты, Хапун? — воскликнул один.
— Это ты, Похититель? — воскликнул другой.
— Ты зачем в этом кабаке?
— А ты?
— Понятия не имею!
— И я тоже.
— Так ты здесь…
— По приказу начальства.
— Гляди-ка, как я.
— А ждешь кого?
— Должен прийти один человек.
— С паролем.
— А услышав пароль?
— Я должен ему повиноваться, как самому метру Тапену.
— Все так, а пока что мне дали один пистоль, чтоб я мог выпить.
— Мне тоже дали пистоль, но про выпивку ничего не сказали.
— А в сомнении…
— А в сомнении, как сказал один мудрец, я не воздержусь.
— Ну так выпьем!
И на этот раз кулак был опущен на стол, чтобы позвать хозяина, но это было излишне. Хозяин видел, как вошли два клиента и, по их форме признав в них любителей выпить, уже стоял рядом с ними по стойке «смирно», держа левую руку по шву, а правую у своего колпака. Хозяин «Бочки Амура» был большой шутник.
— Вина! — воскликнули оба гвардейца.
— Орлеанского, — добавил один, по-видимому больший гурман, чем другой, — оно щиплет, я его люблю.
— Господа, — сказал с мерзкой улыбкой хозяин, — мое вино не щиплет, но оно от этого только лучше.
И он принес уже откупоренную бутылку. Посетители наполнили стаканы и выпили, потом' поставили их на стол, и лица гвардейцев, хотя и по-разному, но выразили одни и те же чувства.
— Какого черта ты говоришь, что вино не щиплет? Оно дерет!
Хозяин улыбнулся с видом человека, умеющего понимать шутки.
— Хотите другого?
— Захотим — спросим.
Хозяин поклонился и, поняв намек, предоставил солдатам заниматься своими делами.
— Но ты знаешь побольше, — сказал один солдат другому, — чем ты мне рассказал, ведь так?
— О, я знаю, что речь идет о некоем капитане, — сказал другой.
— Да, так, но чтобы арестовать капитана, нам подкинут силенок, я надеюсь?
— Несомненно, двое против одного недостаточно.
— Ты забываешь про человека в засаде, вот тебе и помощь.
— Хорошо бы их было двое, да покрепче… Постой, я, кажется, что-то слышу.
— В самом деле, кто-то спускается по лестнице.
— Молчи!
— Тише!
И оба гвардейца, соблюдая приказ даже точнее, чем настоящие солдаты, налили себе по полному стакану вина и выпили, поглядывая исподтишка на лестницу.
Наблюдатели не ошиблись. Действительно, ступени лестницы, которая шла вдоль стены и про которую мы забыли упомянуть, скрипели под немалой тяжестью, и гости общего зала увидели сначала ноги, потом туловище, потом голову. Ноги были в шелковых хорошо натянутых чулках; штаны — из белой шерсти; на туловище — голубой камзол, а голова покрыта треуголкой, кокетливо сдвинутой на ухо. Даже менее опытный глаз смог бы узнать по всем этим признакам капитана, а его эполеты и шпага не оставляли никаких сомнений относительно должности, которую он занимал. Это действительно был капитан Ла Жонкьер. Он имел пять футов два дюйма росту и был человеком довольно полным и живым; взгляд у него был проницательный. Было похоже, что во французских гвардейцах он распознал шпионов, потому что, войдя, он сначала повернулся к ним спиной, а потом затеял с хозяином очень странный разговор.
— Конечно, — сказал он, — я бы прекрасно пообедал и здесь, и меня очень к этому склоняет прекрасный запах тушеных почек, но в «Пафосской флейте» меня ждут знакомые кутилы. Быть может, ко мне придет занять сто пистолей один молодой человек из нашей провинции, он должен был зайти за ними сегодня утром, и я больше не могу его ждать. Если он придет и назовется, скажите ему, что я через час буду здесь, пусть соблаговолит подождать.
— Хорошо, капитан, — ответил хозяин.
— Эй! Вина! — воскликнули гвардейцы.
— Ага! — пробурчал капитан, бросая как будто бы беззаботный взгляд на выпивох, — вот солдаты, которые не слишком-то уважают эполеты.
Потом обернувшись к хозяину, он сказал:
— Обслужите этих господ, видите же, они торопятся.
— О, — сказал один из них, вставая, — господин капитан это позволяет?!
— Конечно, конечно, позволяю, — ответил Ла Жонкьер, улыбаясь одними губами и испытывая огромное желание поколотить этих вояк, чьи физиономии ему не нравились, но осторожность взяла в нем верх, и он сделал несколько шагов к двери.
— Но, капитан, — сказал, останавливая его, хозяин, — вы не назвали имя дворянина, который должен к вам сейчас зайти.
Ла Жонкьер заколебался. В это время один из двух гвардейцев обернулся, заложил ногу на ногу и закрутил ус, и жесты заправского военного внушили капитану некоторое доверие, в это же время второй гвардеец щелкнул по пробке и издал звук, который издает откупориваемая бутылка шампанского. Ла Жонкьер совсем успокоился.
— Господин Гастон де Шанле, — ответил он на вопрос хозяина.
— Гастон де Шанле, — повторил хозяин, — о черт, не забыть бы мне имя. Гастон, Гастон — хорошо, как «Гасконь», а Шанле похоже на «шандал»; хорошо, я запомню.
— Да, именно так, — серьезно продолжал Ла Жонкьер, — Гасконь де Шанделе. Я предлагаю вам, дорогой хозяин, открыть курсы мнемонических приемов, и, если все остальные так же хороши, как этот, я не сомневаюсь, что вы разбогатеете.

Хозяин улыбнулся комплименту, и капитан Ла Жонкьер вышел. На улице он хорошенько осмотрелся, приглядываясь как бы к погоде, а на самом деле, пытаясь определить, не стоит ли кто-нибудь у дверей или за углом дома.
Не успел капитан сделать и сотни шагов по улице Сент-Оноре, как показался Дюбуа и сначала заглянул в окно, а потом в двери. Капитана он встретил, но, поскольку никогда до того его не видел, то, следовательно, и узнать не мог. Поэтому Дюбуа появился на пороге с наглой решительностью, руку он держал у потертой шляпы; на нем был серый кафтан, коричневые короткие штаны, спущенные чулки — одним словом, костюм торговца из провинции.
XIV.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48