Снежный порыв заслонил Симону обзор, а когда ветер переменился, он увидел, что гвардейцы Лонгчемпа выстраиваются в ряд.
Он представил себе, что позади него несутся всадники. Стоит закрыть глаза, и он мог вообразить себя вновь на холмах над Ла-Маншем, рядом с Маршаллом, прикрывающим последнее отступление старого короля Генриха. Нет, эти звуки ему не почудились — он ясно слышал стук копыт за спиной. Симон успел подумать, не отправился ли он уже в ту страну, где вновь встретится со своими павшими товарищами, где он будет вечно мчаться вместе с ними по полям, одетым вечной зимой.
Последняя мысль его перед тем, как он спрыгнул с седла и крепко толкнул коня в бок, была об Аделине, о тепле ее распущенных волос в свете костра.
Глава 28
Конь его не желал уходить. Симон несколько раз сильно ударил его по лоснящемуся крупу и крикнул что-то грозное. Конь повернул голову, посмотрел на Симона и лишь затем сделал нерешительный шаг в сторону. Подняв красивую голову, он заржал и поскакал вверх по склону холма, вскоре исчезнув в снежной круговерти за спиной у Симона.
Впереди солдаты Лонгчемпа пытались разглядеть его сквозь белесую пелену. Симон поднял меч и прошел последние несколько шагов по открытому пространству к воротам частокола.
Крикнуть, чтобы привлечь их внимание, означало бы вызвать у гвардейцев подозрение. Они решат, что их пытаются заманить в ловушку. Снегопад и так уже создал неподходящие условия для нападения на крепость; теперь стало очевидным то, что они не решатся под снегом исследовать склоны холма, так что Аделина и Гарольд могли считать себя в безопасности.
Симон не отступал, но и не бросался навстречу смерти. Внезапно ветер переменил направление, и Тэлброк разглядел Лонгчемпа. Канцлер находился далеко не в передних рядах, он прятался за спинами своих гвардейцев верхом на черном жеребце.
Лонгчемп резко рубанул воздух ребром ладони. Он еще что-то произнес, что — из-за ветра Тэлброк не мог расслышать, но ни на жест канцлера, ни на его слова реакции у его солдат не последовало.
Симон набрал в грудь воздуха и закричал что есть мочи:
— Форт находится в ведении Маршалла, и все люди, здесь находящиеся, тоже находятся под защитой Уильяма Маршалла.
Ветер снова сменил курс, и снег посыпал с утроенной силой. Десять солдат сделали шаг вперед, приблизившись к Симону на расстояние, позволявшее смутно разглядеть их лица за снежной пеленой. У морд коней вздымались облака пара, молочно-белого на фоне искрящегося снегопада. Никто Тэлброка не трогал.
Одетый в черное канцлер подъехал вплотную к переднему ряду солдат и поставил коня боком. Между Симоном и Лонгчемпом оставалась преграда из десяти воинов с обнаженными мечами.
— Где все остальные? — недовольно возвысил голос канцлер. — Охотятся, — сказал Симон.
Один из гвардейцев презрительно хмыкнул, затемзакашлялся, пытаясь замаскировать дерзость.
— А твоя жена, дочь разбойника? Где она?
— Охотится.
— Возьмите его!
По команде Лонгчемпа два всадника подались вперед, но остановились, не решаясь приблизиться к Тэлброку на расстояние вытянутого меча.
— Советую вам хорошо подумать, — напомнил Тэлброк гвардейцам. — Я начальник этого форта, человек Маршалла. И я убью того, кто подойдет ближе.
— Взять его! — повторил Лонгчемп. — Хватайте его сейчас же.
Симон сделал ложный выпад и нырнул под коня ближайшего к нему гвардейца. Перекатившись, он вскочил на ноги, будучи уже на расстоянии копья от второго коня. От жуткого рева Тэлброка конь отшатнулся в испуге. Позади Симона заржал еще один конь.
Враги обступали его с флангов, окружали, брали в кольцо. Конец наступит быстрее, чем он предполагал. Ноги в сапогах из овчины уходили в снег. Холод пробирался все выше и выше, он шел от обледенелой земли. Скоро ноги его занемеют, он утратит ловкость и оступится, вот тогда — все, конец. Симон пошевелил пальцами, на нем были перчатки из хорошей кожи, выделанной в Тэлброке. Те же перчатки были на нем в день похорон отца, только тогда они были поновее. Он начал, по обыкновению, обратный счет на латыни, он не станет думать об Аделине в эти последние минуты жизни — он станет бороться, он заставит их попотеть. Но образ ее не исчезнет, и, когда драться больше не будет сил, он утешится перед уходом в царство вечной зимы воспоминанием о летнем цвете ее волос, о летнем жаре их страсти, о летней зелени ее глаз.
Всадники, оказавшиеся у него за спиной, отчего-то не начинали атаку. С почти невероятной четкостью, дающейся годами выучки, они заставили своих коней отступить. Боковым зрением Симон заметил на опушке своего жеребца, тот неспешно скакал мимо группы каких-то вооруженных людей. Значит, гвардейцы тоже их увидели. Десять гвардейцев Лонгчемпа развернулись лицом к приближавшейся кавалькаде.
Симон повернулся к гвардейцам, заслонявшим Лонгчемпа, спиной. Прорезая белую пелену снега, сверкала кривая сарацинская сабля, рисуя грозные узоры над головой того, кто ехал впереди. Кривой клинок словно чертил огненные знаки — так казалось из-за того, что рука, водившая клинком, была затянута в багряный бархат.
— Кто вы? Кто вы, вышедшие из моего дома? Лонгчемп повернулся лицом к говорившему:
— Уильям Лонгчемп, канцлер короля Ричарда, епископ Или.
Дамасская сталь продолжала свою дикую пляску. Кардок указал концом клинка на ближайших к нему гвардейцев.
— Кто эти люди? Уильям Маршалл разрешил им вторгаться на мою землю? В договоре сказано, что Маршалл единственный из нормандцев, которому позволено посылать сюда посторонних, и лишь для того, чтобы стеречь крепость.
Конь Лонгчемпа задрожал от рева Кардока.
— Я пришел, чтобы допросить убийцу священника, Симона Тэлброка.
Кардок захохотал:
— Он убил священника давным-давно. Маршалл дал ему свободу. Кто ты такой, чтобы оспорить его решение?
— Я верховный судья короля Ричарда.
— А Маршалл хозяин этих гор, и я не пойду против его воли.
— Тэлброк убийца, на его совести не только священник из Ходмершема. Я пришел забрать его, пока он не убил снова.
С левой стороны линии гвардейцев, рядом с поворотом частокола, появилась еще одна кавалькада. Белые всадники на фоне белого снега — словно грозные тени из страны вечной зимы.
— На его совести всего лишь пара оленей из моего леса, и то для нужд моего же стола. Ты знаешь о ком-то еще?
— Твоя дочь, — сказал Лонгчемп, — скажи мне, где она покоится.
— Она не покоится, она охотится.
— Не испытывай моего терпения, — воскликнул Лонгчемп. — Я знаю, что она мертва. Я здесь, чтобы отвезти ее убийцу в Херефорд.
Причудливые манипуляции с кривой саблей прекратились.
— Ты что, приехал из Херефорда, чтобы издеваться надо мной? Моя дочь, слава Богу, жива и здорова и как раз сейчас скачет по холмам, обуреваемая желанием разыскать своего муженька, что в такую погоду отнюдь не просто.
Кардок напоследок виртуозно рассек саблей воздух и не торопясь убрал ее в драгоценные ножны.
— Мои двоюродные братья, Райс и Мэдок, приехали в гости: встретиться с моим новоявленным зятем.
Кольцо из конных гвардейцев вокруг Симона сплотилось. Странного вида всадник в просторном плаще с капюшоном грязно-коричневого цвета на гнедом коне с серыми отметинами неспешной трусцой выехал вперед.
— Слушайте мой приказ, братья, — сказал канцлер, — не спускайте с него глаз, не то я спущу с вас шкуру. Живьем.
Кардок привстал в седле.
— Мы пойдем внутрь, там и поговорим. Именем святого Давида, я вижу в доме костер!
— Здесь не жарко, — раздраженно бросил Лонгчемп.
— Ну, святому Давиду на это плевать. Раз в год, дабы почтить его, мы даем костру погаснуть и не разжигаем его, пока не наступит полночь. Теперь, спасибо вам, нас весь год будут преследовать неудачи.
— Где все женщины? — приказным тоном поинтересовался Лонгчемп.
— Сидят себе в доме у моего родственника и ткут шерсть, заодно и общаются. А что ты мне прикажешь делать — держать их в доме, в котором огонь не жгут в честь памяти святого покровителя?
Снег сыпал уже не так густо, как прежде, и за тонкой серебристой завесой ясно различались фигуры всадников: человек около пятидесяти, валлийские вожди, друзья Кардока, и простые воины-валлийцы, стоявшие полукругом.
Лонгчемп хищным взглядом обвел вооруженных врагов.
— Я привел с собой сотню отборных бойцов, и они защитят мое законное право распоряжаться здесь. Передай своим бандитам, чтобы они опустили мечи, не то им худо придется.
Кардок небрежно махнул рукой:
— Те люди, которых ты видишь, — старые воины, закаленные в боях и умудренные жизнью. Они знают, что не стоит выхватывать меч в ответ на оскорбления недоумков. — Кардок оглянулся и кивнул в сторону одетых в белые шапки деревьев. — Но те, другие, что не показывают носа, они молоды, и кровь у них горячее. Я запретил им приближаться, покуда они не услышат звон мечей. Но если начнется драка, мне их не остановить, предупреждаю.
Порывом ветра с деревьев сбросило снег. Валлийцы не шелохнулись, никто не произнес ни слова.
— Ты лжешь, — сказал Лонгчемп, скользнув взглядом по молчаливой цепи врагов. — Там, за ними, никого нет.
Кардок небрежно положил руку в тяжелой рукавице на эфес.
— Скажи мне, что ты пошутил, — сказал он, — иначе мне придется пустить нормандскую кровь. Честь того требует!
Пауза казалась бесконечной. Валлийские вожди и воины в монашеском одеянии смотрели друг на друга сквозь снежную пелену, из леса донеслись лошадиное ржание и звон уздечки.
Лонгчемп устремил взгляд на призрачный лес, затем вновь посмотрел на угрюмо молчащего Кардока.
— Это была всего лишь шутка, — сказал он наконец. Отец Аделины взглянул через плечо канцлера на дорогу.
— Ты видишь, — сказал он, — снегопад еще не отрезал путь из долины. Лучше бы тебе воспользоваться им сейчас, пока ущелье совсем не завалило снегом. — Он махнул рукой в сторону частокола. — Самому бы зиму пережить, добра, как видишь, у меня не слишком много. Солдат гарнизона я обязан кормить — уговор есть уговор, а вот если твои люди застрянут здесь из-за снега, я кормить их не стану, так и знай.
Лонгчемп вплотную подъехал к Кардоку. Симон оседлал своего вернувшегося коня и подъехал к ним поближе, чтобы слышать, о чем идет речь. Канцлер рубанул рукой воздух.
— Я припомню тебе этот день, Кардок.
Два вождя, родственники Кардока, подъехали поближе и встали рядом с хозяином поместья.
— Я не понял, — сказал Кардок, — пожалуйста, скажи яснее.
— Однажды ты перестанешь валять дурака. Ты и твои дружки-разбойники, вы узнаете, что я никогда ничего не забываю.
— Хорошая у тебя память! Я тоже хорошо помню то, что записано в договоре. Договаривался же я не с тобой, а с Маршаллом. А больше с нормандцами мне дел водить не след. Теперь уезжай, пока еще можно проехать.
Лонгчемп развернул коня и вернулся за спины своих гвардейцев. Он поднял кулак и пригрозил Кардоку:
— Если кто-то из вас или вашей нормандской родни посмеет явиться в Херефорд или задумает через этот город проехать, знайте: люди моего брата-шерифа будут ждать вас. Вам их не миновать!
Кардок повернул коня так, чтобы стать плечом к плечу с Симоном.
— Передай своему брату-шерифу, что нам в Херефорде делать нечего. Но если приспичит, придется твоему братцу узнать вкус нашей стали.
Лонгчемп развернулся и поскакал вниз с холма.
Гвардейцы его оставались на месте, покуда он не достиг частокола, и лишь затем пустили коней следом.
— И сколько вы, нормандцы, собираетесь терпеть над собой эту дохлую ворону?
— Покуда Ричард Плантагенет воюет в Палестине.
Старый разбойник покачал головой:
— Среди вас, нормандцев, слишком много дураков. Однажды вы потеряете эти земли.
— Где она? Кардок вздохнул:
— Там, у хижины. Твой Гарольд и мой Хауэлл держат ее, чтобы к тебе не прибежала.
— Я поднимусь к ней, как только армия Лонгчемпа уйдет из долины.
Отец Аделины кивнул:
— Уж тогда не медли. Симон понизил голос:
— Спасибо, Кардок, я обязан тебе жизнью.
— Не приди я тебе на помощь, моя доченька превратила бы остаток моей жизни в ад. — Кардок кивнул в сторону своих соотечественников. — Запомни их лица, запомни на тот случай, если война вернется в наши горы. Я не допущу, чтобы муж моей дочери поднял меч на моего брата по крови.
— Я не подниму на них руки, если они будут верны договору с Маршаллом.
— Что ж, справедливо!
Соотечественники Кардока, вожди и простые воины, неподвижно ждали на склоне, когда гвардия канцлера перестроится и выедет за пределы поместья Кардока на дорогу. Вскоре пространство за частоколом очистилось от незваных гостей, и только дым над домом напоминал о недавних визитерах. На вершине холма в крепости солдаты Симона собрались на башне. Командир приказал им не вмешиваться в схватку. Симон помахал рукой, и двадцать рук помахали ему в ответ.
Кардок зябко повел плечами:
— Пойду-ка я в дом и велю разжечь костры. Женщины вернутся завтра, и если котлы в медоварне заледенеют, они мне голову снесут.
Симон улыбнулся:
— Что это за разговоры о святом Давиде и холодном очаге?
Кардок теснее запахнул малиновый плащ.
— Лонгчемп поверил, а святой Давид, надеюсь, простит. — Кардок глянул через плечо. — Лучше не говорить об этом Катберту, не то у него могут появиться нехорошие мысли. — Кардок посмотрел на дорогу, затем повернул голову к Симону: — Передай моей Аделине, что я приеду к вам обоим, когда весна наступит, и братьев ее с собой захвачу. Пусть повидаются!
— Я у тебя в долгу, — крикнул Симон вслед Кардоку. Старый разбойник вытащил сарацинскую саблю и помахал ею над головой в знак прощания.
Земля была сплошь покрыта снегом, и только черные оспины от копыт зияли на белом. Но и они постепенно зарастут — все укроет белая пелена. Симон видел, что лес на склонах был пуст. Не было там ни одного юного, жадного до нормандской крови воина. Кардок обманул Лонгчемпа, выгнал его из долины, заручившись помощью друзей, которых едва насчитывалось полсотни против сотни гвардейцев Лонгчемпа.
Симон пришпорил коня. В считанные мгновения он пересек лесок и через луг помчался к хижине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34