Оставалась бы безмолвной наблюдательницей? Или помогла бы открыть Кардоку глаза на явное безумие его затеи?
В этот момент Симоном овладело странное желание потянуть с ответом, выяснить, насколько сильно в ней желание поскорее узнать исход разговора. Он указал на поношенную кожаную сумку у ее колена:
— В случае моего согласия жениться на вас, Аделина, вы приготовились к бегству? Не обременяя себя лишней поклажей, судя по этому тощему свертку. И далеко ли вы собрались ехать?
Аделина прикрыла сумку рукой, словно защищая от его взгляда.
— Там еще один плащ на случай дождя. Я не убегала, — добавила она, — от своей семьи, судьбы или обязательств.
Из-под мягкого шерстяного капюшона выбилась красновато-рыжая прядь, и ветер подхватил ее. Глаза Аделины потемнели, стали серо-зелеными, как море летом.
Семья. Долг. Аделина Кардок приготовилась выйти за Симона Отцеубийцу ради своего народа. Старик знал, что его дочь достаточно красива, чтобы ввести в искушение самого короля. Зачем он сбывает ее с рук охраннику полуразрушенной крепости?
Симон отвел глаза. Мужчина, относящийся к ней менее благосклонно, мог бы принять предложение, позволить этой женщине украсить своей редкой красотой его ложе, просить ее разделить с ним очередное место изгнания и все сопутствующие опасности.
Симон взглянул на небо:
— Сегодня вам не понадобится плащ. С тех пор как вы появились в долине, ни разу не было дождя. Вы вернули в долину лето.
Аделина сжала потрепанный кожаный мешок. Пальцы девушки словно свело судорогой.
— Вы отказались, так?
— Конечно.
Он успел перехватить поводья до того, как она развернула лошадь.
— Леди, — сказал он, — у вас… неприятности?
— Оставьте меня.
Симон покрепче сжал уздечку.
— Послушайте, существует только две причины для того, чтобы достаточно состоятельный отец отдал свою красавицу дочь тому, кто потерял свои земли и честь. Либо ради золота, либо чтобы оградить еще не родившегося ребенка от участи бастарда.
Аделина выпрямилась в седле и бросила поводья.
— И по какой причине, на ваш взгляд, хочет сбыть меня с рук мой отец?
Аделина успела собраться и обернуть его же слова против него самого. Для этого требовалось мужество. На какое-то мгновение Симону показалось, что эта женщина могла бы без страха разделить ложе такого страшного грешника, как он.
— Если вы хотите защитить ребенка, то не стоит отягощать ему жизнь моим именем. То, что обо мне говорят, правда. Я убил священника. Не какого-то незнакомца, а священника, который жил на моей земле. Если бы я не был богат и не владел многочисленными землями, я бы умер вскоре после моей жертвы. Я сохранил себе жизнь при условии, что буду служить Уильяму Маршаллу как вассал короля. У меня есть враги, мадам, которые очень высоко сидят, если не в самой церкви, то при дворе короля…
— Почему?
Симон замолчал в замешательстве.
— Почему бы церковникам меня не презирать? Я убил невооруженного священника.
— Почему у вас враги при дворе?
В этих глазах читался ум, слишком острый для женщины. Аделина из долгого перечня выбрала именно то, что он не хотел обсуждать.
— Все просто: те люди при дворе Плантагенета, что убедили церковников не предавать меня анафеме, подверглись нападкам со стороны тех, кто считал, будто я их подкупил. В конце концов, помогавшие мне поплатились своей репутацией. У меня осталась лишь свобода, мадам, и ничего больше. Хотя могло быть и хуже.
Аделина не выказала ни удивления, ни отвращения.
— Старый король простил тех, кто убил архиепископа Кентерберийского. Их наказали не слишком сурово. В том, что вам сохранили свободу, нет ничего возмутительного. Возможно, священник, которого вы убили, был не так уж любим паствой. Или теми, кто был выше его по званию.
Она была спокойна, не по-женски спокойна, обсуждая его ужасный грех. И слишком близко подобралась к главному источнику его скорбей.
— Вы не можете понять, — тоном, каким говорят с неразумным ребенком, что было оскорбительно для умницы Аделины, принялся за свое Симон, — вас ведь там не было, не так ли? Вы просто хотите отвлечь меня от вопросов, касающихся намерений вашего отца относительно этого брака. Послушайте, ваш отец совершает большую ошибку, не следуйте за ним по этому пути.
— Тогда говорите, я больше не стану вас отвлекать. Но как она могла не отвлекать его? Где научилась она искусству расплетать паутину слов, и выискивать узелки лжи, и напирать, заставляя его оправдываться? Симон знал немногих женщин, старых женщин, в числе которых была его бабушка, кто владел этим искусством. Но в жизни не встречал девицы на выданье, к тому же такой красивой, способной парой слов загнать мужчину в угол.
— Послушайте меня еще раз, мадам. У меня больше нет земель, большей части золота — тоже. Брат мой отправлен в изгнание на север. Если я умру, честь моя останется погубленной навеки и ребенок, носящий мое имя, не сможет унаследовать Тэлброк. Мой брат может попытаться вернуть земли для вас, но я заранее предрекаю ему неудачу. Вам же лучше выйти замуж за одного из пастухов вашего отца, тогда и вы, и ребенок будете в большей безопасности.
— А если ребенка нет?
Голос ее был тих и спокоен. Аделина говорила таким умиротворенным тоном, будто они обсуждали, что станут есть на ужин.
Прошлой ночью она вела себя так же резонно, проявляла такое же хладнокровие, защищая отца. Конечно, страх присутствовал, но не паника. Только тогда, когда Тэлброк взломал дверь и отец ее предстал перед Симоном, внешнее хладнокровие изменило ей. Симону показалось, что она онемела. Симон нахмурился. Если эта женщина носила ребенка, она бы защищала его с той же мудрой решимостью.
— Так есть ли ребенок?
Она заглянула ему в глаза, в самую глубину, будто желала вытащить оттуда ответ.
— Вы отказали мне, — сказала она, — и вам не нужен ответ на ваш вопрос.
Аделина опустила взгляд на поводья и медленно, но твердо принялась расправлять их на ладони. Сейчас она вернется в долину и скажет Кардоку, что Симон Тэлброк не соблаговолил принять его предложение. А потом придет беда. Если ребенок все же есть, это произойдет скоро. Симон дотронулся до ее руки.
— Ответь мне и поклянись, что говоришь правду. Да или нет — мне все равно. Скажи лишь, носишь ли ты ребенка?
И вновь она не обиделась, но посмотрела на него так, будто читала его мысли.
— Я не стану ни в чем клясться. Если тебе нужны от меня клятвы, попроси меня дать их у алтаря. Ничего другого я не предлагаю.
Он отпустил ее руку и кивнул в сторону форта:
— У меня есть немного золота — то золото, которое я смог тайно вывезти из Тэлброка. Если ты добиваешься его, я все тебе отдам. Скажи мне правду: что тебе от меня нужно?
Аделина скользнула взглядом мимо него в сторону лучника на площадке башни.
— Клятвы у алтаря.
Аделина побледнела. Симон чувствовал, как наливается свинцом его сердце при виде того, как иссякает удивительное мужество этой женщины. Словно со стороны он услышал собственный голос: он выставлял ей условия для будущего брака:
— Твой отец должен пообещать мне мир. Не ту жалкую пародию на мир, что существует между нами сейчас, а мир настоящий, залогом которого будет его честь. Он должен пообещать мне, что не станет покидать долину, не сообщив мне об этом. А ты…
Ее глаза потемнели еще больше, и лицо стало белым, как поле зимой.
— А я?
— Ты должна понять, что, если я доживу до того дня, когда ко мне вернутся мои земли и моя честь, я захочу иметь ребенка. Если ты уже носишь дитя, я дам ему свое имя. И если честь моя вернется ко мне раньше, чем придет моя смерть, я все равно захочу ребенка. Этот брак будет настоящим, Аделина. Если ты настолько безрассудна, чтобы добиваться моего имени, вот мои условия.
Глава 8
Симон никак не ожидал, что ему устроят засаду в день помолвки. Гарольд заметил ловушку первым и успел шепнуть об этом Симону в тот момент, когда они входили в большой дом Кардока. Симон шепотом ответил, затем повернул голову в сторону монаха с беззубым, напоминающим кошелку ртом, дожидавшимся в дальнем конце помещения рядом с Кардоком. Ни священник, ни сам Кардок, с мрачной решимостью наблюдавший за приближением будущего зятя, не заметили, что находилось под самым потолком, над матицей, примерно на полпути от Симона до Кардока.
Симон не сводил взгляда с отца Аделины и бледной фигуры в сутане рядом с Кардоком, создав юному злоумышленнику все условия для успешной атаки тем, что прошел как раз под ним. С душераздирающим криком мальчик спрыгнул с закопченной балки прямо на свою добычу и очутился в крепких руках своей предполагаемой жертвы. Симон задержал мальчишку ровно настолько, что-бы увернуться от удара его деревянного меча.
— А ты свиреп, парень, — сказал Симон. — Когда я женюсь на твоей сестре и стану тебе родственником, ты тоже будешь на меня набрасываться?
Паренек убрал меч в матерчатые, испачканные сажей ножны. Его короткая туника была ладно скроена и до того, как побывала в непосредственном соприкосновении с сажей, имела прекрасный синий цвет.
— На моей сестре? — переспросил мальчик.
Взгляд мальчика поверх плеча Симона устремился в сторону красивой служанки, той самой, которую Симон видел вместе с Кардоком в хижине прошлой ночью. Женщина, схватив мальчишку за шиворот, за тот единственный клочок ткани, который сохранил свой первоначальный цвет, торопливо выбранила его по-валлийски.
Мальчика, однако, не так легко было сбить с толку.
— На моей сестре? — переспросил он, обращаясь к Симону.
Служанка дрожала.
— Он растерялся, — умоляющим голосом заговорила она, обращаясь к Симону. — Прошу у вас прощения за его глупость, он весь не в себе с тех пор, как…
— С тех пор как я вломился в вашу спальню. Я в свою очередь прошу за это прощения.
— Аделина мне не сестра! — выкрикнул мальчишка.
— Тихо! — заревел Кардок.
Мальчик сорвался с места и, подлетев к вождю, ухватился за его ногу. Пятно от копоти расцвело на нарядной рубахе нормандской работы — по торжественному случаю Кардок выбрал именно эту одежду. Симон, опустив глаза на собственный испачканный рукав, невольно задался вопросом, какому нормандцу принадлежал наряд вождя до того, как бедняге выпало несчастье проезжать неподалеку от долины Кардока.
— Мне жаль, что я расстроил паренька, — сказал Симон. — Я решил, что он приходится Аделине сводным братом.
— Он не говорит на вашем нормандском языке и не понимает, кто такая Аделина.
Симон нахмурился. Хоть кому-то в этом доме есть дело до того, кто такая Аделина? Симон не замечал, чтобы хоть кто-то из домочадцев уделял ей внимание, даже родной отец относился к девушке на удивление холодно.
Кардок что-то пробурчал недовольно, словно Симон высказал свои соображения вслух.
— Они не могут поговорить, этот паренек и Аделина, до тех пор, пока она не научится нашему языку. Ее мать была нормандкой и говорила с ней только на своем языке.
И годы, проведенные в Нормандии в качестве заложницы, еще сильнее отдалили ее от народа Кардока. Симон начал понимать.
— Зима предстоит долгая, к весне мы все будем с легкостью общаться друг с другом.
— Она мне не сестра, — повторил мальчик на прекрасном нормандском.
— Ты хорошо говоришь, — сказал Симон, — к тому же некоторые из нас быстро учатся всему новому.
Кардок лгал. Мальчик мог бы объясниться с Аделиной, если бы ему предоставили такую возможность. Его специально держали подальше от сводной сестры? Симон взглянул на Кардока, виноватым тот явно не выглядел.
Симон сверху вниз посмотрел на мальчика и, пожав плечами, спросил:
— Ты согласен на перемирие до весны?
Паренек кивнул, и мать быстро увела его на кухню. Мальчик упирался, громко протестуя.
— Он хороший парень, — сказал Симон. — У меня в Тэлброке был сводный брат, зачатый гораздо позднее того времени, как мой отец овдовел. Люди говорят, и не без оснований, что он лучший из нас всех.
Кардок молча вернулся к священнику. Симон последовал за ним. Еще одна загадка: отчего Кардок не хочет говорить о ребенке, который, без сомнения, приходится ему сыном, ведь бастард, всеобщий любимец, растущий в доме своего отца, не навлекает бесчестья ни на своего отца, ни на себя самого.
Пока Симон разбирался с пареньком, Гарольд держался в стороне. Когда Симон подошел к Кардоку, Гарольд подошел тоже.
— Этот валлиец, черт его подери, себе на уме, — тихо сказал Гарольд.
— Он будет вести себя мирно, покуда мы не будем говорить о его семье и затрагивать его прошлое, — отозвался Симон.
— Если ты все еще намерен жениться на дочери старого лиса и соблюдать перемирие, найди способ уклониться от свадебного пира. Ты еще рта не успел открыть, а у валлийца шерсть на загривке встает дыбом. Он за каждое слово тебе готов глотку перегрызть, даже если ты предложишь тост за здоровье его дочери.
На столе лежал пергамент и стояла чернильница. Угрюмый священник ждал распоряжений. Кардок рассеянно взмахнул рукой.
— Отец Катберт здесь для того, чтобы услышать твое признание в том, что ты не женат и, — тут Кардок тряхнул головой, — не отлучен от христианской церкви. Он знает, что моя дочь не замужем и готова взять тебя в мужья. Он все это запишет и засвидетельствует наш договор.
— Мир, — сказал Симон, — должен быть первым пунктом.
— И приданое, я дам ей приличное приданое.
— Как я уже говорил, земли и золото, которые принадлежат твоей дочери, могут быть отняты у нее, если у меня дела пойдут хуже.
— Ты отказываешься взять приданое?
Симон покачал головой. Охранять мир с таким вспыльчивым и раздражительным человеком, как Кардок, будет непросто. Со временем Аделина, быть может, поможет ему лучше понять своего отца.
— Где Аделина?
— В часовне. Ищет покров для алтаря — тот, что лежал на нем, когда венчалась ее мать. Когда ей нужно будет поставить подпись, я ее позову. — Кардок подтолкнул священника в бок. — Моя дочь умеет писать и читать, так что советую тебе все изложить правильно, она разберет, что ты там нацарапал.
Симон приподнял брови. Мать Аделины передала ей нечто большее, чем знание нормандского языка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34