Пожилая женщина устремилась в спальню, а Элеонора медленно последовала за ней. Было бы не слишком прилично объяснять своей новоприобретенной тете ни то, что ей не просто шесть, а еще и двадцать – едва ли она «такая юная», ни то, что она вдова уже два года, ни то, что у нее не осталось в душе места для горя или вины, а лишь одни обязанности.
– Ты привезла мне ноты, которые обещала твоя мать? – возбужденно спросила Женевьева. Она, прыгая на цыпочках туда-сюда, из-за чего ее широкие юбки с кринолином качались колоколом, наблюдала, как слуги начинают распаковывать чемодан. – Я обожаю музыку! Ты слышала клавикорды, когда мы поднимались сюда? Это сестра мужа упражняется для нашего концерта, который будет на следующей неделе.
Служанка вытащила длинный свиток пергамента, перевязанный черной лентой. Женевьева захлопала в ладоши.
– Это новый Бонни? Со словами Метастазио? Ах, у австрийцев такие прекрасные композиторы! – воскликнула она, протягивая руку к свернутому пергаменту.
Элеонора быстро выдернула пергамент из рук служанки и прижала к себе, наполовину спрятав в юбки.
– Нет, тетушка Женевьева, это не новые ноты. Посмотрите в саквояже, вон там.
С криком восторга пожилая женщина раскидала отрезы парчи, атласа и бархата. Элеонора глянула на перевязанную черной лентой трубочку, которую держала.
«Нет, не ноты, – подумала она. – И вообще не имеющее ничего общего с культурой».
– О-о! – произнесла Женевьева, задыхаясь от восторга и хватая несколько листов пергамента. – Это – произведение Бонни. Ах, моя милая! Абсолютно все будут мне завидовать! Это шедевр! Я знаю. Я чувствую это. – Она подбежала к Элеоноре и поцеловала ее в щеку. – Такая милая девушка. Какое счастье видеть тебя здесь!
По-прежнему сжимая ноты, она собралась уходить, но в дверях обернулась.
– Какая я невнимательная! После ужина я организую для гостей небольшие посиделки: немного танцев и игры в карты. Приглашаю присоединиться к нам, если ты не слишком вымоталась. – Она улыбнулась и добавила для себя: – Такая милая девушка.
– Тетушка Женевьева, – позвала Элеонора, твердо сжимая пергамент.
– Да, моя дорогая?
– Мужчина с темными глазами и ненапудренными волосами, сидевший на диване у окна, мимо которого мы прошли… Как его имя? – Она должна быть уверена. Полностью.
Беспокойство промелькнуло на лице пожилой женщины.
– Не позволяй ему досаждать тебе! Его пригласил мой муж. Бог знает зачем – но если он подойдет…
– Его имя, тетушка?
Женевьева мгновение колебалась, потом произнесла:
– Этот черноглазый дьявол – граф Д'Ажене.
– Спасибо, – пробормотала Элеонора вслед уходящей женщине. – Как раз в этом я и хотела убедиться.
Часы негромко пробили семь вечера, и Элеонора оторвалась от изучения записей, лежавших перед нею на кровати, желая определить источник звука. На камине стояла причудливая фарфоровая статуэтка богини Артемиды, стреляющей в своего возлюбленного Ориона, с неуместным круглым циферблатом вместо удивленного лица падающего охотника. «Подходяще», – подумала Элеонора с улыбкой.
Легкий ужин из жареной перепелки стоял нетронутым на подносе возле кровати, на которую, скрестив ноги, села в неглиже Элеонора, возвращаясь к бумагам. Свиток пергамента, перевязанный черной лентой, оставался нераскрытым.
– Мама, мама, – мягко повторила Элеонора, качая головой, когда перечитывала убористые записи своей матери, которые она получила от нее несколько недель тому назад. Она улыбнулась последней фразе, написанной большими буквами и несколько раз подчеркнутой: «Не ложись с ним в постель! Как только ты это сделаешь, сразу же потеряешь его».
Элеонора поморщилась в отвращении и передернулась, вспоминая стоны и другие проявления страсти своего мужа Миклоша. По утрам она всегда была больной и разбитой – чувствовала себя и выглядела так, как если бы переспала с медведем, что было не слишком далеко от истины. Она подумала о другом, чьи поцелуи были сладки, но быстро отогнала воспоминания. Быть вдовой означало, что ее тело вновь принадлежит ей – и это единственное, от чего она никогда не откажется. «Не ложись с ним в постель», – прочла она вслух, бросила лист бумаги на пол и взяла другой.
«Этому нетрудно следовать, – пробормотала она про себя, – но тем, другим… Взгляды искоса, обворожительный смех, продуманно брошенный веер… Им кажется, что такими дешевыми трюками можно поймать в ловушку сына дьявола».
Элеонора подняла голову, ее длинные, неподвязанные волосы прошелестели по бледно-зеленому шелку, потом посмотрела в большое зеркало в подвижной раме, стоявшее сбоку у кровати. Зеленые глаза встретились с зелеными глазами в прямом взгляде.
– Но я заполучу его, – произнесла она таким торжественным и обязующимся голосом, как будто клялась перед священником. – И приведу к его истинной судьбе.
Грехи отца графа Д'Ажене перед ее семьей были огромными – и сейчас пришло время сыну ответить за них. Месье граф, возможно, думал, что его отцом является старый француз, но Элеонора знала правду – злобный турок, известный как Эль-Мюзир, породил его.
Элеонора приехала на запад, во Францию, за ним, чтобы сопроводить его до Вены, где ее семья находилась в ожидании свершения правосудия над сыном дьявола. Он должен быть закован, осужден, обвинен – а потом отправлен в ад за грехи своего отца. Но не казнен. Ад для него должен быть на земле.
Элеонора вспомнила блеск предвкушения этого, загоревшийся в глазах матери, когда они узнали, что у дьявола есть сын. Сначала это был шок, почти сделавший ее мать сумасшедшей.
– Как это может быть? – вопила ее мать. – Как справедливый Господь позволил случиться такому? У дьявола есть сын! – Она переходила от одного уцелевшего сына к другому – Эндресу, сейчас самому старшему, потом к Габриэлю, потом к Кристофу. Один из сыновей, Имри, умер. Задолго до того, как Элеонора появилась на свет, дьявол убил первенца ее матери.
– У дьявола есть сын! – Отчаянные крики ее матери повторялись снова и снова. – Моего у меня отобрал, а у самого сын! Как мог справедливый Господь…
Но однажды боль прошла. Тайная улыбка легла на губы ее матери, и в ее глазах загорелся лихорадочный блеск.
– Да, Господь справедлив, сыновья мои, дочь моя. Разве не дал Он нам дар? Разве Он не подарил нам дьявольское отродье, чтобы заплатило оно за смерть Имри?
Но, дети мои, для него быстрой смерти не будет. Легкая смерть нас не удовлетворит. Слишком много утраченных лет, за которые сын дьявола должен заплатить. – Потом мать широко улыбнулась, и Элеонора вздрогнула – все те ужасы, о которых она слышала с детства, казалось, отразились в этой улыбке. – Дети мои, – продолжала мать, – дьявол был турком. Поэтому единственно правильным и справедливым будет, если сын дьявола вернется к туркам. Как раб.
Элеонора сосредоточилась на своем отражении в зеркале спальни замка Дюпейре, потом отвернулась. Ненависть матери к этому дьяволу омрачала жизнь Элеоноры с рождения. Освободится ли она когда-нибудь от этого? Познает ли она когда-нибудь искренний смех и сон без тревожных сновидений?
«Эгоистические мысли», – выругала себя Элеонора и снова начала разбирать бумаги, разложенные перед нею, заполнив комнату шелестящими звуками. Неискренность не имеет значения, сны не имеют значения – важен только ее долг перед семьей. И она приведет графа Д'Ажене в Вену, а для этого она должна заполучить сына дьявола в свои руки.
– Но не в постель, – напомнила она себе с жалкой улыбкой, перечитывая подчеркнутые строчки. – Думаю, что я смогу это сделать, мама. Это будет достаточно просто.
Час спустя вернулась служанка, чтобы одеть Элеонору для вечера, поэтому Элеонора быстро собрала бумаги и спрятала их в ящик, который заперла. Она не думала, что служанка умеет читать, но было бы глупо рисковать.
Два лакея в расшитых золотом ливреях распахнули двери в Гранд Салон, и на Элеонору обрушился взрыв смеха. Она вошла, с обворожительной улыбкой на губах и спрятав задумчивость взгляда.
Тетушка Женевьева, увидев ее, закричала от радости и начала вежливо проталкиваться сквозь толпу. Огромные кринолиновые юбки в зале качались и сталкивались, когда женщины танцевали, и покачивались, как розовые и лазурные корабли в золотисто-белом океане. Их вид мог бы вызвать у Элеоноры морскую болезнь, если бы она смотрела на них слишком долго.
– Как восхитительно ты выглядишь! – Женевьева потрепала Элеонору по руке. – Темно-зеленый – прямо для тебя. – Она наклонилась ближе и прошептала: – Я должна, однако, сделать замечание служанке по поводу твоих волос. Не следует оставлять их ненапудренными. Это делает тебя такой… выделяющейся.
– Правда? – переспросила Элеонора. Музыканты играли на помосте возле дальней стены.
Музыка на мгновение прекращалась, потом возобновлялась. Женевьева стиснула пальцы и закрыла глаза, делая долгий восторженный вздох.
– Ах, эта музыка божественна, разве нет?
– Она прекрасна, – согласилась Женевьева, улыбаясь своей тете, пока глаза осматривали зал.
– Пойдем, пойдем, моя дорогая, – сказала Женевьева и потащила Элеонору через розовые и лазурные корабли. Ее собственное платье из муара, обшитое золотым кружевом, изящно двигалось вместе с остальными.
Глаза Элеоноры, намеренно раскрытые и простодушные, изучали людей вокруг нее. Она почувствовала легкое удовлетворение от того, что оставила волосы ненапудренными, несмотря на замечание тети. Темное пятно на белом фоне притягивало внимание мужчин, и она заметила не одну пару глаз, провожавших ее с интересом. Но только не тех глаз, которые она хотела видеть.
Элеонора бросила искоса один заигрывающий взгляд, затем другой, проверяя их действие. Самые глупые придворные загорались восторгом, те, кто поумнее, явно выглядели удивленными. Сын дьявола, как она считала, не должен быть глупым. Она мысленно скорректировала наставления своей матери и крепче сжала веер, чтобы не уронить его.
Женевьева представила Элеонору нескольким мужчинам, и вскоре та танцевала, оживленно разговаривала, выслушивала слова про то, какой у нее очаровательный акцент. «Следи за коварными фразами! – предупреждала ее мать. – Очень трудно догадаться, что скрывается за пустыми светскими фразами парижского двора».
Элеоноре говорили, что леди не пьют шампанского – леди пьют игристое. Она проиграла тысячу франков в фараон, но выиграла две в ландскнехт.
Не было никаких признаков Д'Ажене. У Элеоноры возникло искушение спросить о нем, но она знала, что минутой позже ее вопрос разнесется сплетней, поэтому удовольствовалась тем, что внимательно слушала разговоры вокруг. После пятого танца, бодрого венецианского форлана, и после третьего бокала шампанского – игристого – она невольно услышала, как два прожженных распутника в углу завистливо хихикали о том, что месье Д'Ажене предпочитает более уединенные забавы.
«Так много усилий потрачено на многообещающие смешки и игривые взгляды, – подумала Элеонора. – А его здесь и не было». Разрумянившаяся и разгоряченная, Элеонора раскрыла веер, чтобы остудиться, благодарная себе, по крайней мере, за то, что у нее хватило ума взять его. Из-за колонны появился лакей и осторожно открыл дверь, ведущую на широкий балкон, чтобы дать доступ свежему воздуху. Она улыбкой поблагодарила его, но протестующие возгласы других гостей заставили слугу закрыть окно. Элеонора выскользнула наружу и услышала, как сзади щелкнула задвижка.
Снаружи ее встретили холод и сырость. Балкон был такой же большой, как и зал. Элеонора прошла к каменной балюстраде и перегнулась через нее посмотреть, как лунный свет играет с туманом, медленно поднимающимся с реки Пейре и плывущим в сад под балконом.
Она закрыла глаза, желая очутиться снова дома, в Венгрии, и чтобы туман поднимался с реки Раба, а не Пейре. Элеонора хотела, чтобы конюшни были полны ее собственными лошадьми и чтобы, когда она откроет глаза, увидела бы родной ландшафт, где каталась на лошади с самого детства.
Неясный шум донесся справа, едва слышимый сквозь звуки танцев и смеха, приглушенные закрытыми стеклянными дверями позади нее. Мысли Элеоноры остановились, и, хотя глаза по-прежнему были закрыты, она ощущала его присутствие.
– Позвольте мне охладить вас, – произнес глубокий голос.
Элеонора осталась спокойной и не открыла глаз. Мелодичный голос обладал всеми теми мужскими тонами, которые, как она считала, исчезли из большинства мужских голосов. В нем было понемножку от изумления, приказания, чувственности, этот голос ласкал ее слух. Ей хотелось бы слышать его снова и снова, если бы только он не принадлежал сыну дьявола.
Бокал с шампанским слегка качнулся в ее руке, едва задев мужчину, потом Элеонора почувствовала, как мужские прохладные пальцы движутся по ее груди. Она вздохнула, прежде чем смогла обрести контроль над собой. Глаза ее быстро открылись… и она обнаружила, что смотрит прямо в черные глаза сына дьявола. Капля шампанского скользнула вниз по груди за вырез лифа.
Граф Д'Ажене небрежно облокотился на балюстраду.
– Вы мне показались разгоряченной, когда выходили. – Он опять погрузил свои пальцы в шампанское и провел ими от плеча Элеоноры вверх к шее и вдоль подбородка. Еще одна капля скатилась по ее коже.
На Элеонору словно напал столбняк, как если бы она была одной из статуй в саду, а каменный пол – ее постаментом. Ее мысли помчались. Так быстро! Она хотела этого, готовилась, и вот…
Ее рука, державшая бокал, ослабла, и он закачался. Немного бледно-золотистого вина выплеснулось Ахиллу на руку. Чувственный рот Д'Ажене сложился в хитрую улыбку, и граф забрал у Элеоноры бокал. Его влажные пальцы мягко коснулись ее губ, потом скользнули на подбородок и шею, пока не достигли изящной ложбинки у основания горла.
– Сейчас прохладнее? – спросил Д'Ажене, а его слова были такими же ласковыми, как и пальцы.
Кожа Элеоноры затрепетала там, где он коснулся ее. Прохлада медленно поднималась во влажный ночной воздух, оставляя Элеонору еще более разгоряченной, чем раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49