И они, несомненно, это сделают, если обнаружат! — Он осмотрелся. — Хорошо еще, что канава глубокая и нас не видно… Тьери немного успокоился. Сенрен тихонько рассмеялся.
— Не волнуйтесь вы так, на рассвете мы уже будем далеко отсюда.
Молодой ученый внимательно посмотрел на жонглера.
— О чем вы думали, когда пели о деве Марии, которая осталась девственницей, даже родив ребенка? Что за чушь?
У Сенрена загорелись глаза, он усмехнулся.
— Все в жизни случается… Бог постарался.
— Не богохульствуйте! Думаю, больше не стоит петь таких песен, оставьте их при себе!
— Я думал это хорошая песня. К тому же не все люди на свете христиане, — криво усмехаясь, проговорил Сенрен.
Тьери де Унерс подполз поближе к нему и пристально посмотрел ему в глаза.
— Сенрен, вы действительно сумасшедший! Вы не понимаете, где и когда можно петь подобные песни! Когда вы заговорили с королем Генри на Рождестве, это было блестяще, смело, но на следующий день король дал приказ нас уничтожить! Сенрен, вы не понимаете, что деревенских слишком много, нам не справиться с ними. Они могут разорвать нас в клочья за ваши песни. Сенрен только пожал плечами.
— Вы слишком серьезно относитесь к жизни. И слишком много волнуетесь. Ведь нас никто не поймал, не так ли? Так чего же вы переживаете? — спокойно спросил он.
— Да, но когда обнаружат, будет поздно… Тьери снова заглянул в лицо жонглеру.
— Вы что, серьезно не хотите жить? Именно в этом ваша проблема, а не в сумасшествии… Или я не прав? — спросил Тьери.
Сенрен улыбнулся.
— Скажите, дорогой друг, почему людей так тянет к долговечности, к бессмертию? Что они находят в этом бессмертии, чтобы так бояться умереть? Я часто задаю себе вопрос — хотел бы я стать бессмертным, и отвечаю, что нет, не хотел бы. Не хотел бы, потому что тогда было бы неинтересно жить. Ты наверняка знал бы, что все происходящее будет повторяться, и не один раз. Разве не так?
— Сенрен… — Тьери попытался прервать своего друга.
Но молодой человек продолжил:
— Вы задали мне вопрос… Так вот, я понимаю ту опасность, которой подвергаюсь, но не откажусь от этого путешествия, а вам предлагаю оставить меня. Ни к чему вас подвергать ненужной опасности. В конце концов, вы не имеете никакого отношения к моим проблемам.
Тьери отрицательно закачал головой.
— Нет, никогда! Я пойду с вами до конца и не оставлю одного! Мы держим нашу жизнь в своих руках. Вы — сумасшедший, но я не знаю никого, за которым мог пойти с закрытыми глазми, только за вами! Я прекрасно знаю всю глубину вашей печали и не желаю еще сильнее заставлять вас горевать, — с пылом проговорил молодой ученый.
Печаль ? — Сенрен повернул голову, и Тьери мог хорошо видеть его лицо в свете луны. Жонглер закрыл глаза и тихо проговорил: — Вы решили, что я переживаю из-за старой истории с Питером Абелардом?
В этот момент они услышали разговор деревенских, которые уже утомились и предлагали подключить к поискам собак. Затаив дыхание, друзья притаились. Один голос звучал громче остальных. Он приказывал кому-то сходить за собаками. Наконец голоса стали раздаваться все дальше от канавы и вскоре их едва можно было расслышать.
— Собаки!
Тьери беспокойно заерзал.
— Вы слышали? Они грозились привести собак, от них нам не спрятаться! Давайте попробуем перебраться подальше…
Он не знал, что предпринять. Но Сенрен успокаивающе похлопал его по колену.
— Не стоит суетиться, они специально заговорили о собаках… Заметьте, заговорили очень громко, рассчитывая на то, что мы услышим и покинем свое убежище. А как только мы выйдем на свет, они тут же поймают нас. У деревенских не может быть охотничьих собак, они не ходят на охоту. А дворняжки не умеют искать, они могут только охранять двор, так что не стоит беспокоиться и суетиться, переждем здесь. Деревенским коро наскучат безрезультатные поиски, и они уйдут. Действительно, вскоре голоса совсем пропали вдали — вероятно, их преследователи ушли на другое поле.
— Сенрен, неужели вам не страшно? — не выдержал Тьери.
— Я думаю об Уэльсе, думаю, как скоро мы доберемся до этой страны, — задумчиво проговорил жонглер.
Тьери дрожал от холода, нервного напряжения и голода. Он решил, что без сожаления променял бы свое бессмертие на какую угодно еду, лишь бы не ощущать чувство голода. Но другу Тьери сказал только, что промочил ноги, канава полна воды и если они останутся здесь, то могут замерзнуть насмерть. Сенрен молча пожал плечами, он был погружен в свои мысли.
— Тьери, — позвал он, — что касается песен… не такие уж они плохие, вся страна напевала их, подобно птицам, — сказал он на уэльском наречии.
Тьери уставился на него — грязного, замерзшего. В его взгляде Сенрен разглядел странную брезгливость.
— Я не говорю на этом варварском языке, — наконец проговорил он.
— Стыдно так говорить… искусство универсально, неважно на каком языке слагаются стихи и поются песни, важно, какие они, — усмехнулся Сенрен и прочитал несколько строк из уэльской поэмы. Строки были настолько мелодичны и красивы, что Тьери заслушался. Когда жонглер закончил, он с восхищением спросил:
— Матерь Божья, что это было?
— Это уэльская поэма, и она очень проигрывает, если перевести ее на нормандский. Что вы теперь скажете о «варварском языке»?
Ученый ничего не ответил, он нахмурился и некоторое время молчал. Наконец он заговорил:
— Вы обладаете необыкновенным чувством юмора, вам известны многие языки, вы можете в подлиннике читать Виргилия, Овидия, Горация. Зачем вам Уэльс? Вы здесь можете жить ни о чем не заботясь. Знатная леди до безумия любит вас… Не отрицайте, вы не хуже меня знаете это! Bы, отвергаете приглашение молодой леди Сакфорд приходить и читать ей Овидия. Ее муж достаточно стар, но безумно богат. И теперь мы среди зимы направляемся через всю Англию в Уэльс, направляемся из-за ваших сумасшедших мечтаний…
Сенрен сидел развалясь и ничего не отвечал, его глаза были прикрыты. Казалось, что он дремлет. Тьери понял, что он не хочет говорить на эту тему и бесполезно ждать от него ответа.
Де Унерс немного помолчал, наконец, не выдержал и спросил о Питере Абеларде.
Услышав имя Абеларда, Сенрен тут же открыл глаза и пристально посмотрел на Тьери. Тьери не отступал.
— Я знаю, что Абелард хотел сделать карьеру, но жена мешала ему. Фулберт, конечно, злился и, в конце концов, проклял его.
Он взглянул на Сенрена, но взгляд жонглера ничего не выражал. Молодой человек смотрел вдаль и, казалось, только из уважения слушал его. Тьери облизнул пересохшие губы. — Я знаю, что вы были там… весь Париж говорил о бунте студентов и мести Фулберту. И я не нахожу здесь никакой несправедливости. Сенрен внимательно посмотрел на него. Тьери продолжал:
— Правда ли это? Говорят, что Питера кастрировали во сне, но как можно спать, когда тебя кастрируют?..
— Где вы слышали это? — перебил его Сенрен.
— В Париже… В каждом монастыре знают, что Абслард был осужден Священным Советом, что его книги объявили еретическими, но, несмотря на это, он не перестал пользоваться популярностью среди студентов. Наоборот, его стали любить еще больше. История философа Абеларда удивительна — человека изувечили и никто не ответил за это! Все вели себя так, как будто ничего не произошло. Сплетни дошли даже до короля Франции, который любил Абеларда, хотя прекрасно знал, что он опасен. И вы…
Тьери перевел дух и тяжело вздохнул.
— Говорят, что и вы были известны всем, и ваша слава гремела по всем школам. Правда ли это?
Сснрсн посмотрел на него.
— Питер Абелард говорил, что не помнит ничего? Он ждал, когда отрежут его хозяйство?..
Тьери вздрогнул, жонглер засмеялся.
— Вы что, никогда не слышали об Оригоне, дс Унерс? Это один из ранних философов. Питер Абслард поклонялся ему наравне со Святым Джеромом и Виргилием.
— Сенрен, вы богохульствуете! — возмущенно проговорил Тьери. — Никакой нормальный мужчина не может желать, чтобы его кастрировали, это противоестественно!
Сенрен закинул руки за голову и потянулся, небрежно бросив:
— Чем больше мы думаем, тем больше сомневаемся.
— Сенрен, Матерь Божья! То, что перенес этот человек, просто ужасно! — все еще не мог успокоиться Тьери.
Жонглер приподнял бровь. Вытер лицо тыльной стороной ладони.
— Да, вы правы… никто не может кастрировать человека, когда он спит. Мы с криками пришли в его комнату, когда все это уже случилось. Соседи сказали, что слышали доносившиеся из его комнаты вопли.
Тьери де Унерс, немного успокоившись, удивленно пожал плечами.
— Почему же ее дядя сделал такую ужасную вещь?
Сенрен устало посмотрел на него.
— Кастрация — это наказание за нарушение супружеской верности.
— Супружеской верности? Вы хотите сказать… Но Сенрен перебил его:
— Фулберт очень сильно любил ее, все говорят, что он отец Хелоизы. Но все равно, он не должен был так поступать с Абелардом. Хелоиза очень красива и необыкновенно умна, даже больше, чем он. Все любили Хелоизу, но не все любили Питера Абеларда.
— Мы слышали некоторые песни Питера, посвященные Хелоизе. Это очень эротичные песни… — вставил Тьери.
Но Сенрен ничего не ответил на его слова, он продолжал, как будто разговаривал сам с собой:
— Бог мой, кажется, все произошло только вчера, неужели это было так давно?
— Сенрен, — быстро проговорил Тьери, — скажите как его друг, неужели Абелард мог уйти от Хелоизы к другой женщине? Неужели такое возможно? Неужели правда, что он заставил Хелоизу жить в монастыре, одеваться как послушница, чтобы иметь возможность встречаться с другой женщиной?
— Тише!
Сенрсн предостерегающе поднял руку.
Через мгновенье Тьери услышал крики деревенских — сначала где-то вдали, а потом все ближе и ближе, потом они услышали лай собак. Сенрен еще раз прислушался.
— Они направляются в другую сторону, к полю за дубами… Нечего зря волноваться, — успокаивающе произнес он и продолжил рассказ:
— Мы искренне любили Питера Абеларда за его смелость и необычность. Он действительно был гением в наших глазах. Мы были слишком молоды и, как все молодые, неосознанно искали себе кумира, нам необходимо было почитать кого-либо. Мы были очень невежественны…
Тьери поднял голову и прислушался к топоту ног, ему показалось, что шаги приближаются, но Сснрен продолжал, не обращая внимания ни на что:
— Нам тогда было не понять, что Абелард оставлял Хелоизу не ради другой женщины, он хотел оставить ее ради себя, чтобы некому больше было искушать его. Он хотел забыть о женщине и полностью посвятить себя науке, а там, где женщина, — там обязательно любовь.
Де Унерс поднял голову, не слушая Сенрена.
— Я хочу жить! Клянусь, Сенрен, они подходят ближе!
Сенрен же не обращал никакого внимания на происходящее, продолжая размышлять вслух?
— Любая женщина, если от нее сладко пахнет, если она мягка и нежна, то это уже любовь… — И добавил, как будто вспоминая что-то: — С серебряными глазами и волосами как ночь, крошечной талией и пышной грудью с коричневыми сосками, которая дрожит и стонет от страсти…
Он зажмурил глаза и погрузился в воспоминания, но в этот момент Тьери толкнул его. Де Унерс высунул голову из канавы.
— Бог мой! Эти деревенские преследуют кого-то, их собаки все-таки почувствовали чужой запах. Господи! Да это женщина! Они на соседнем поле!
От волнения его голос стал хриплым.
— Сенрсн! Вы слышите меня? Эта женщина отвела их от нас!
Сенрен тоже встал.
— Да, действительно, собаки почувствовали ее запах. Кто она? Вы можете рассмотреть?
Тьери пожал плечами.
— Я только слышал, как они кричали: «Женщина! Уэльская женщина!»
ГЛАВА 20
Нагая Констанция, подойдя к двери, стала изо всех сил кричать и стучать.
Задохнувшись, она прислонилась к стене комнаты — никто не слышал ее или не хотел слышать.
Боже мой! Ее снова тошнило — сильнее, чем накануне… Голова кружилась, она почувствовала, как что-то подступило к горлу, и ее несколько раз вырвало прямо на пол. Констанция снова стала кричать, но никто не приходил. Она смотрела вокруг себя и не верила, что такое может приключиться с ней, с графиней Морлакс. Нагая, завернутая только в грязное, рваное одеяло, в комнате, где пол покрыт рвотой, с нечесаными волосами, жесткими от крови, вытекшей из раны на голове…
Леди Морлакс еще раз огляделась вокруг. Интересно, сколько дней она провела здесь.
Первый день, — а это точно был день, потому что она заметила маленький лучик света, пробившийся из-за закрытых ставень. Она тогда лежала на кровати и не могла даже поднять разбитую голову, ее сильно рвало, и боль от поврежденного ребра пронзала насквозь, когда графиня поворачивалась на бок, чтобы ее не стошнило прямо на кровать.
Второй день… Она металась в жару и плохо помнила этот день, а возможно, и два. Ей хотелось пить, но никто не принес ей даже стакана воды.
За это время можно было сойти с ума, но Констанция оставалась в здравом уме, она не могла не думать о том, где находится. Графиня подумала, что, возможно, это женский монастырь, потому что она слышала звук колокола, созывающий к мессе. Кроме того, она могла находиться на земле Гилберта.
Ее охватило отчаяние. Она никак не могла сообщить своим людям, где находится, и была не в силах даже предположить, кому понадобилось держать ее в этой тюрьме. Холод сковал ее.
Констанция свернулась калачиком на кровати, накрывшись одеялом и обняв себя руками, чтобы сохранить как можно больше тепла. Она подумала, что от нее что-то требуется. Нагота, грязь, холод, одиночество — все эти страдания должны заставить ее что-то сделать. Только что? Этого она понять не могла…
Графиня сопротивлялась желанию заговорить сама с собой, тишина окружала ее со всех сторон. Она понимала, что холод и тишина могут сделать ее сумасшедшей. Ночью она совсем замерзла, особенно руки и ноги, которых графиня почти не чувствовала.
Ей почудился шепот за дверью, она не могла понять, показалось ей это или действительно кто-то шепчется за дверью.
Леди Морлакс стала наблюдать за щелью в двери. Она увидела, что время от времени щель приоткрывалась и чьи-то глаза внимательно рассматривали ее, но потом быстро закрывалась, и она не могла разглядеть, кто наблюдает за ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33