Ба-бах!
– Ты знаешь какой?
Мартинес перебрал рисунки и отложил тот, на котором был изображен пожилой мужчина – тот самый, в котором Норт узнал своего биологического отца из кошмарного сна.
«Она тоже его узнала».
Ба-бах!
«Что еще она знает?»
Мартинеса встревожило странное поведение напарника.
– Эй, с тобой все в порядке?
– Знаешь, мать Гена сказала мне, что ей заплатили за то, чтобы она его родила.
Мартинес поморщился, но не проникся сочувствием.
– Она что, была вроде суррогатной матери?
Норт счел, что это определение не совсем верно отображает ситуацию.
– Нет, ей заплатили и за то, что она вырастит его как родная мать – каковой она, собственно, и является.
Мартинес захотел узнать почему.
– Она сказала, что ей просто нужны были деньги.
– Какой цинизм,– молодой детектив передернул плечами, впечатленный таким сценарием.– А Ген про это знает?
Норт сказал, что знает.
– Ну, от такого любой ребенок испортится. А кто его отец?
– Не знаю. Но я уверен, что он до сих пор ее содержит.
Из этого напрашивались любопытные выводы. Действительно ли это прорыв в следствии или просто слепая надежда? Значит ли это, что человек, который оплачивал образование Гена через компанию «А-Ген»,– тот самый, кто зачал его и вырастил? Тот самый человек из Чайна-тауна?
«Мой биологический отец».
Ба-бах!
Теперь уже Мартинес посмотрел на часы на стене.
7.21
Мартинес сказал, что сам займется бумажной работой, но из-за стола встали оба.
– Ты знаешь, что судейские больше не работают круглосуточно?
Конечно, Норт это знал. Раньше здание Нью-Йоркского криминального суда на Сотой Центральной улице, в нескольких кварталах отсюда, было открыто двадцать четыре часа в сутки. А теперь оно закрывалось в час ночи, и найти судью, который мог бы подписать ордер на арест, можно было только после девяти утра.
Норт взял журнал с рекламой музеев, потом обратил внимание на рисунки.
«Что известно моей матери?»
Он засунул рисунки под мышку и достал из кармана ключи от машины.
– Я на улицу. Ты на сегодня здесь закончил?
На лице Мартинеса отразились мрачные мысли о похоронах, но он уже успокоился.
– Нет. Посижу еще пару часов, не больше,– ответил он.– А потом, мне некуда торопиться.– Мартинес рывком пододвинул стул к своему столу.– Значит, проверим банковские счета старушки и выясним, кто ей платит.
– И еще надо получить судебный ордер на прослушивание телефонных разговоров Кассандры Диббук,– добавил Норт.– Она сказала, что он сам ей звонит, а номера его она не знает и позвонить ему не может.
Мартинес отнесся к этой идее без энтузиазма.
– Сомневаюсь, что из этого будет толк.
Норт согласился.
– Но, может быть, в следующий раз он позвонит ей со своей работы.
Дурная кровь
Ген откинулся на спинку офисного кресла. Значит, он не единственный. Есть и другие – такие, как он.
«Такие, как мы».
«Они поймут».
Но кто они? Записи, карты и клинические данные, все эти секреты, над которыми так тряслась Мегера,– это очень много, но они не дают ответа на этот простой вопрос.
«Мы должны знать».
С тех пор как Ген вернулся из музея, они следили за ним, с подозрением относились к его действиям и побуждениям. Его внезапное буйство Лоулесс, похоже, счел случайным и несущественным побочным эффектом процесса. Но Мегера пожелала узнать, почему Ген впутал в это дело полицейского и тем самым подверг риску все, над чем они работали.
Он весьма смутно помнил и Норта, и музей. Пока они копались в его воспоминаниях и переделывали его личность, Ген был словно в тумане, сквозь который просвечивали лишь мимолетные отблески обычного, нормального мира. Но, даже скрыв от него столько граней его личности, они не лишили его здравого смысла.
Если Мегере пришлось задать этот вопрос, значит, это он хранит тайну, а не они. Так почему же он выделил детектива среди всех других людей?
«Цифры на листке бумаги».
«Книга в библиотеке».
Ген приложил ухо к двери. Толстый слой дерева приглушал звуки, доносившиеся из коридора за маленьким кабинетом Мегеры. Ушел охранник или он еще там?
Ген пробыл здесь несколько часов – гораздо дольше, чем рассчитывал. Вряд ли о нем забыли. Наверное, они до сих пор разбираются с этим новым кризисом.
А может, выжидают, чтобы узнать, каким будет его следующий шаг.
Ген вернулся к столу. Над столом висел ящик, рядом – шкафчик с ящиками, и еще один ящик был в самом столе. Все заперты.
Где-то здесь должен быть ключ – или что-то, чем можно открыть две двери, которые охранник так старательно проверял. Гену было безразлично, куда ведут эти двери, он знал одно – там выход.
Ген поискал на столе что-нибудь, что можно использовать как отмычку. Ничего подходящего не нашлось. Он мог бы взломать ящики, но шум наверняка привлечет внимание охранника.
Может быть, удастся разобрать маленький ящик?
Ген залез под стол и осмотрел ящик сзади, со стороны стены. Ящик вплотную примыкал к ней. Похоже, забраться внутрь оттуда не удастся.
Ген отогнул блестящую металлическую дверцу ящика и обнаружил внутри, на крючке, запасной набор ключей.
Это были ключи от шкафчика и от ящика стола. В ящике стола Ген нашел пропуск, как у охранника. Ген выбрал одну дверь, открыл ее и вышел.
Он услышал негромкий плач, доносившийся из боковых ответвлений длинного темного коридора. Не гортанные всхлипы взрослых, а жалобный, безутешный плач покинутых детей.
Гена потрясло это неожиданное открытие. Одно дело – медицинские карточки и эксперименты на бумаге. А живые результаты экспериментов – совсем другое.
Поддавшись внезапному порыву, Ген пошел на звук. Это место было таким заброшенным, тускло-серым и холодным – совсем неподходящее место для детей.
«Наших детей».
Вскоре он потерялся в бесконечных запутанных поворотах лабиринта коридоров. С каждым вдохом его легкие наполнялись запахом младенцев – зловонием мокрых подгузников, тошнотворным запахом мочи, рвотных масс и прокисшего детского питания, резким и едким запахом антисептики, мазей, присыпок и масел.
Ген решил повернуть обратно, но любопытство влекло его дальше. И то, что он в конце концов увидел, оказалось для него полной неожиданностью.
Ряды простых металлических коек, застеленных крахмальными белыми одеялами, – ни малейшего намека на уют и комфорт. Покинутые младенцы в жалких свертках, лежавшие на койках, заметили, что кто-то пришел, и разорались еще громче, изо всех сил стараясь привлечь к себе внимание.
Узнали ли они его? Или старались завладеть его вниманием просто от отчаяния?
Ген приблизился к холодной стеклянной перегородке, чтобы получше рассмотреть детей. Некоторые размахивали ручками и ножками. Но таких было немного. Некоторые тупо смотрели прямо перед собой невидящими глазами, у других не хватало конечностей. Некоторые срослись головами или спинами – уродливые переплетения увечных человеческих тел. И этим еще повезло больше других.
Сильнее всего Гена испугали младенцы, которые не двигались. Тщедушные дети казались совершенно измученными непрерывными страданиями, их крошечные ротики раскрылись в беззвучном крике, маленькие ручки и ножки покрылись ссадинами от постоянного трения о грубую ткань, и эти ранки были влажными, хотя на пересохших глазах несчастных уже не осталось слез.
Это очередные копии его самого, продукты эксперимента, цель которого – отыскать в его геноме признаки бессмертия. Это показалось Гену настолько отвратительным, что его желудок свернулся узлом, он перегнулся пополам, и его вырвало.
Ген схватил стакан воды и постарался успокоиться.
«Вот что значит быть Атанатосом».
«Разве наша работа не вдохновляет нас?»
«Она вызывает у нас отвращение!»
«Ты не понимаешь. Но тебя скоро не будет».
Ген быстро зашагал, безуспешно пытаясь сбежать с поля боя, развернувшегося в его сознании. Его раздирала двойственность его собственной натуры. Там, где некогда царил беспокойный мир, теперь бушевала война, которая никак не хотела прекращаться.
«Мы должны продолжать нашу работу…»
«Мы должны уйти…»
– Заткнитесь! Заткнитесь! Заткнитесь!
Жгучая боль невыносимого внутреннего конфликта пронзала каждый нерв и пульсировала в черепе. Ген сжал голову руками, но война внутри его сознания не прекратилась.
Стиснув зубы, он попытался осознать то, что увидел. В этих залах ничего не показалось ему знакомым. Возможно, демон воспоминаний был уже изгнан – и Ген не сомневался, что если его поймают, это сделают еще раз.
Гневный и яростный крик заглушил надоедливое хныканье младенцев.
«Это мы?»
Нет. Где-то в глубине лабиринта коридоров раздавались крики рожающей женщины. Что еще она сможет добавить к этому собранию ужасных страданий?
Сквозь арку двери, ведущей в одну из небольших стерильных комнат, Ген мельком увидел рождающегося ребенка, мокрого от околоплодных вод, смешанных с кровью.
На краткий радостный миг, голоса в голове утихли.
Медсестра проверила, как дышит ребенок, посмотрела его пол и отметила, что левой ноги у младенца не хватает. После чего она завернула новорожденного в простыню и вынесла в соседнюю комнату, не обращая внимания на потную, измученную родами мать, похожую на опустошенную раковину.
Это зрелище напоминало фабричный конвейер по производству человеческой плоти.
Голоса в голове Гена вновь яростно заспорили.
– Не понимаю, зачем мы оставляем их в живых. Если они бесполезны, то это просто бессмысленная трата пространства.
«Это настоящий голос?»
«Нас обнаружили?»
Ген стиснул кулаки, обдумывая услышанное замечание. Оно вполне могло исходить из мрака его собственного раздвоившегося сознания.
Послышались шаги, все ближе и ближе. Это была не Мегера, а Лета. Ген понял это по ее глазам. Откуда она здесь взялась?
Лета провела тонким бледным пальцем по золотисто-каштановым волосам и задумчиво посмотрела на Гена.
– Ты бы убила этого ребенка? – спросил Ген.
– Интересно. Они снова допустили тебя сюда. Я думала, после прошлого раза тебя не будут сюда пускать, пока процесс не завершится.
Ген немного растерялся.
Но Лете хватило его замешательства. Вывод был очевиден.
– Они не позволяли тебе приходить сюда, верно?
Ген не стал отвечать, но когда Лета двинулась с места, он преградил ей путь.
– Ты не ответила на мой вопрос.
– Они сказали мне, что детей вроде этого можно использовать,– сказала она,– но я, конечно, предпочла бы избавиться от такого бесполезного материала.
Непрошеный вопрос свернулся тошнотворным узлом и вырвался наружу. Ген едва сумел выразить его словами:
– Это мой?..
Лета искренне удивилась:
– А чей же еще?
Глубокий поток раскаяния, который плескался в душе Гена, неудержимо хлынул на поверхность. Ген грубо схватил Лету за плечи и прижал к стене.
– Да что ты за женщина такая?
Эта его вспышка породила панику среди медицинского персонала. Они поспешно кинулись прятаться и закрывать двери.
Лета улыбнулась, задумчиво и мечтательно.
– Скажи спасибо, что не я всем этим руковожу.
«И не мы».
Лета была очень похожа на свою сестру. Сострадание Гена вызвало у нее только презрение. Но она не пыталась заигрывать с ним, как Мегера. У Леты были совсем другие планы.
Она вырвалась из его хватки, схватила телефонную трубку аппарата, висевшего на стене неподалеку, и быстро набрала внутренний номер.
– Чрезвычайная ситуация, – сказала она. – У Гена снова рецидив. Он снова это делает…
Ген отнял у нее трубку и вырвал шнур из стены.
– Я не желаю быть частью всего этого!
Лета как будто удивилась.
– Но ведь ты и есть «это».
– Я не Атанатос! – Он швырнул трубку к ее ногам.
– А кто же ты?
На кармане Леты соблазнительно болтался пропуск.
«Два пропуска лучше, чем один».
Ген сорвал пропуск, прежде чем Лета успела среагировать. Он найдет выход. Но сначала он должен кое-что сделать.
Ген побежал – не в слепом страхе, а внимательно замечая все, что его окружало.
Если он уже выбирался из этого места раньше, то сможет сделать это снова. Ген знал, что план здания хранится где-то в его памяти,– точно так же, как хранился код, которым он открыл дверь в своей спальне. Просто здесь было слишком много коридоров и проходных комнат, слишком много возможностей выбора. Но он не будет блуждать вечно.
«Нас поведет инстинкт».
Ген помахивал обоими пропусками перед разными дверями – чтобы внести путаницу и сбить с толку охрану, но только в четвертую по счету дверь он действительно вошел.
Он попал в очередной голый коридор, в который выходило множество дверей – столько, что у него все равно не хватило бы времени исследовать их все. Но в одном углу Ген заметил полутемную нишу служебного лифта.
Он двигался быстро. Одной рукой он протянул пропуск к двери напротив лифта, а вторым пропуском вызвал лифт.
Кто бы ни следил за его перемещением по зданию, он не смог бы определить, какой путь Ген выбрал на самом деле.
Он слушал, как лифт негромко жужжит, медленно поднимаясь, и старался успокоиться. От любого неожиданного звука, эхом доносившегося из коридора, тревога и смятение усиливались. Лифт звякнул, сообщая о прибытии, и его двери разъехались в стороны. Ген опасался худшего – но в кабинке лифта никого не было.
Он шагнул в лифт и наугад выбрал три этажа. Когда двери закрылись, он нажал четвертую кнопку. Ген покинул лифт на второй остановке и сразу же бросился к пожарной лестнице. Он поднялся на один этаж выше, нашел другой лифт и снова повторил всю процедуру, потом снова и снова – до тех пор, пока его передвижения не стали такими запутанными и бессистемными, что любые охранники, которые попытались бы его преследовать, не знали бы, где искать беглеца.
Под прикрытием этого хаоса Ген постепенно добрался до полутемного третьего этажа.
В холле никого не было.
Для верности Ген выждал несколько минут, затаившись в темном углу, но в холле так никто и не появился. Когда шум движения далеких лифтов затих, Ген прокрался по мягкому ковру и тихо скользнул в библиотеку.
Освещение было отключено, шторы опущены, но сквозь них в помещение проникало достаточно утреннего света, чтобы можно было работать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45