Ноздри Атанатоса раздулись от гнева. Он был не в силах вынести такой поток оскорблений. И от кого? От человека, который едва способен говорить членораздельно!
– Симонид считал, что память поддерживают пространственные доли, ваше величество. Ничего более.
– Разве мы не имеем здесь то же самое? Я вижу на одной полке портреты моих предков, на второй – манускрипты и воззвания. Поддержка памяти. Забавные люди эти греки.
– Они несносны!
Ярость Атанатоса эхом прокатилась вдоль изогнутых арок Театра Памяти и гулко отразилась от каменных стен Пороховой башни.
Сирокко молчал, следя за огнем в тигле, где бурлила темная жидкость в маленькой стеклянной колбе. Вокруг стояли реторты и перегонные кубы. Искоса мальчик наблюдал за озадаченными лицами Браге и Кеплера. Хорошо, если император не прикажет казнить дерзкого ученого. Повысить голос на сюзерена равносильно самоубийству.
Но, невзирая на обычную меланхолию, император изволил рассмеяться.
– Какая самоуверенность! Вы меня удивляете, Атанатос. Прошу вас, скажите, кого вы цените выше?
– Себя я ставлю выше любого грека, ваше величество.
Рудольф восхищенно хлопнул в ладоши.
– Проживи вы тысячу лет, Атанатос, вы все равно никогда не сравняетесь с греками. Греки привносят в мир новое. Турки отнимают. А мы, остальные, находимся посередине.
Сирокко понял, что нужно остановить этот спор.
– Мастер Атанатос,– крикнул он,– варево готово!
Ученый наконец смог взять себя в руки.
– С вашего разрешения, ваше величество, мы приступим.
Сирокко прошел через один из пяти входов и протянул императору булькающее зелье.
Император задержал взгляд на бледном лице ученика с яркими пятнами румянца на щеках.
– Какое свеженькое личико! Какие пухлые губки!
Сирокко опустил глаза долу, избегая смотреть повелителю прямо в глаза. Рудольф взял его пальцами за подбородок.
– Сперва попробуй сам.
Сирокко покорно поднес колбу к губам и отхлебнул волшебное зелье. В нем не было отравы.
– Это ваш горячий шоколад, ваше величество. Я смолол бобы сегодня утром. Видите, пальцы до сих пор стерты.
Император взял колбу.
– Не понравилось?
– Возможно, немного тростникового сахара сделало бы вкус более приятным, ваше величество. Но не думаю, что этот напиток войдет в моду.
– Надеюсь, нет. Это наш фамильный секрет.
Атанатос бросил на Сирокко повелительный взгляд, и ученик поспешил улизнуть за сцену.
Рудольф с сомнением поднес колбу к губам.
– Это и есть ваш эликсир, Атанатос?
– Масло какао-бобов не помешает, ваше величество. В нем тоже таится магическая сила, которую можно использовать. Но горячий шоколад – всего лишь малая часть общей схемы.
Он подождал, пока император не осушит до дня стеклянную колбу, после чего показал на один из портретов. Картина изображала женщину.
– Это ваша тетя Мария, ваше величество…
– Слава богу, я знаю, кто это такая! Зачем вы повесили сюда эту старую каргу? Глядя на нее, я всегда вспоминаю о потерянном зубе. До поездки в Испанию у меня был полный набор. Она надеялась выбить из нас с младшим братом Эрнстом протестантскую дурь, которой мы набрались в Вене. Направила нас в Мадрид, чтобы мы приобщились католической строгости местного двора.
Атанатос изобразил искреннее сочувствие.
– Должно быть, это было… трудно.
– Я погрузился в пучины тоски и радости фантазии. Этот чудный напиток, привезенный из Нового Света, давал мне утешение. Покидая Испанию, я захватил с собой рецепт.
Атанатос заподозрил, что именно этот напиток стоил Рудольфу зуба.
Из узкого окна пробился солнечный луч и заиграл на каком-то серебряном предмете. Глаза Рудольфа расширились от восторга.
– Моя шпага!
Он бросился вперед, схватил оружие и взмахнул им над головой.
– После прозябания в Монсеррате, старом жалком монастыре, дядя Филипп взял нас с Эрнстом в Араньез, где мы все лето практиковались в фехтовании! Сколько лет я не видел этого клинка! – Лицо императора осветилось, но радость тут же угасла.– В то лето дядя Филипп слег. Горячка приковала его к постели. Мы с Эрнстом собирались на охоту. Все было хорошо, пока мы его не встретили…
Атанатос ловко подтолкнул Рудольфа к дальнейшим воспоминаниям.
– Это была не ваша вина, он всегда славился горячим нравом, разве не так?
– Не смей говорить дурно о моем кузене доне Карлосе! – взвился император.– Это право принадлежит мне!
– Как пожелаете, ваше величество.
Рудольф осторожно вернул оружие на место.
– Когда моя сестра Анна вышла замуж за дядю Филиппа, я вернулся в Вену. Я был вне себя от счастья, даже не мог спать ночами.
– Годы в Испании оставили глубокий след в вашем сердце.
– Отец сказал, что я стал холодным и отстраненным. Что начал шутить, как испанец. Он требовал, чтобы мы с Эрнстом вели себя по-другому, но было поздно. Мы попались.
Черное облако нависло над Театром Памяти, окутав двоих мужчин. Император разволновался.
– Я думал, что довольно испил из Леты, чтобы навсегда похоронить эти воспоминания. Я так долго не думал об этих днях! Но вот, они снова захватили меня.
– Эти воспоминания, ваше величество, поднялись с илистого дна Леты с помощью портрета, шпаги и стакана горячего шоколада.– Атанатос шагнул к императору и обвел рукой амфитеатр.– Перед нами вся ваша жизнь, в ней есть что вспомнить. Но это всего малая толика того, что я хочу открыть вам, ваше величество.
– Видимо, греки были правы. Жизнь становится проще, если в пути ты вступаешь в реку забвения. Вы и вправду думаете, что в Аиде течет Лета?
– Кто мы без наших воспоминаний, ваше величество?
Император Рудольф невольно ощутил, что театр полностью захватил его внимание,– настолько ярки были воспоминания.
– Теперь я понимаю, зачем вы возвели это сооружение. Продолжайте.
– Пока мы говорили лишь о воспоминаниях из вашей собственной жизни. Но вместе с тем вы обладаете памятью других, прежних жизней. Именно они ведут нас к бессмертию.
– Это теория.
– Это факт! И я докажу это.
– Я много путешествовал, ваше величество, я видел много чудес. Однажды я спускался даже к истокам Нила.
– К истокам? – удивился император.
– Там живут крокодилы, которые прячутся в норы без еды и питья, чтобы пережить долгий период засухи. Перед этим они размножаются и откладывают яйца в песок. Каждый год из яиц вылупляются маленькие крокодильчики. И без помощи родителей они спешат в спасительную глубину, под воду. Едва родившись, ваше величество!
– Родители не ведут их? Ну, это просто инстинкт.
– Именно,– поднял палец Атанатос.– Но что такое – инстинкт? В животном мире инстинкт – это память. Возьмем, к примеру, гусей. Только что вылупившиеся птенцы обладают врожденным восприятием. Когда в небе появляется тень и гусенок видит, что крылья птицы расставлены в стороны, он знает, что это другой гусь, и чувствует себя в безопасности. Тело ястреба похоже на гусиное, но крылья у него направлены вперед, ближе к голове. Гусенок с рождения может опознать другую птицу по полету. Если он видит ястреба, он прячется в укрытие.
– Гиппократ говорил, что животные обладают врожденными свойствами. Вы считаете греков несносными, по непонятным причинам, но читали ли вы работу врача Галена, который жил во втором столетии?
– По этому поводу я хотел привести еще один пример, ваше величество. Гален отлучил детеныша козы от вымени матери, чтобы он не виделся с родительницей. Он поместил козленка в комнату с сосудами, наполненными вином, маслом, медом, молоком, изюмом и фруктами. Первое, что сделал детеныш,– встал, отряхнулся, вылизался и обнюхал сосуды. И начал пить молоко.
– Разве теленок ест мясо в первый день после рождения? Нет. Он инстинктивно сосет корову, прежде чем переходить на траву.
– Нам, людям, свойствен животный страх перед пауками и змеями, с которым трудно справиться усилием воли. Это древний инстинкт, который помогал нам выживать в прошлом. Это память далеких времен. Но это не единственный вид воспоминаний, доступный нам.
Атанатос повел императора вдоль галереи портретов к следующей картине. На ней был изображен Гунтрам Богатый, 950 года рождения, первый из Габсбургов.
Рудольф внимательно изучил портрет, отмечая каждую подробность, каждую черточку.
– Видите его подбородок? Видите его губу, ваше величество? Разве вы не храните на своем лице отпечаток памяти об этом человеке? Все мы – порождение наших предков, мы несем фамильные черты: отцовский нос, материнскую улыбку. Эти черты накрепко связаны между собой. Но разве это не память, записанная в нашей плоти?
– Это неизбежно, это говорит кровь.
– Да, ваше величество, кровь! Но что, если память передается так же легко? И так же легко восстанавливается? Все воспоминания, от младенчества и дальше. Бессмертие, достойное древних богов. А может, даже лучше.
– Лучше? – с недоверием посмотрел император на алхимика.
– Судите сами. Вообразите, ваше величество, что вы внезапно ломаете ногу, причем так серьезно, что вылечить ее уже невозможно. Вам приходится ходить на костылях, потому что великий мор накрыл страну и не осталось ни одного подданного, способного носить вас на носилках. Станете ли вы гнаться за бессмертием, пребывая запертым в изувеченном теле?
– Останется только умереть, другого выхода не будет!
– Будет, ваше величество, будет другой выход. Скажите, разве вы откажетесь оказаться в новом, здоровом и сильном теле? Родиться заново, начать все сначала, отбросив прежнюю испорченную оболочку. Мы продолжаем жить в наших детях, разве не так?
– Что вы предлагаете?
– Не вступать в воды Леты, не терять памяти. Выплеснуться вместе с новой рекой из наших чресел – рекой, которая вынесет нас в следующие поколения, молодые и здоровые.
Императора охватил трепет, его лицо исказилось, а щеки побледнели и задрожали.
– А душа?
– Душа входит в младенца с первым вздохом, как всем известно. Но кровь зарождается в нем гораздо раньше. Что мы такое? Сгусток воспоминаний и опыта. Если этот сгусток перейдет в младенца, он не сможет принять новую душу, потому что вместилище уже будет занято.
– Но я говорю о моей душе! Если я живу, то ребенок, рожденный мной, станет моим отражением или мной самим?
– Душа просто раскалывается на части, и ребенок получает одну из частей. После вашей смерти осколки соединяются, и вы снова станете одним целым.
– Что вы предлагаете?
– Я предлагаю испытание, ваше величество. Эксперимент, который подтвердит мои слова. Вы подыщете для меня наложницу. Потом мы с вами побеседуем. Вы откроете мне какую-нибудь тайну, которую знаете только вы один. Мы не станем ничего записывать, и никто не будет нас подслушивать. Воспоминания об этом разговоре останутся только у вас и у меня. Потом я сойдусь с наложницей, и она родит сына. Когда мой сын и наследник достигнет пятилетнего возраста, вы напоите его моим эликсиром. И проверите его память: зададите вопросы о разговоре, который у нас когда-то состоялся. И та часть меня, которая будет унаследована сыном, даст вам ответ.
– Если его отцом будете вы, вы успеете его подготовить.
– Отнюдь, его будут воспитывать в мое отсутствие.
– Вы прогоните его?
– Нет, ваше величество, лучше уж вы прогоните меня. Собственно, я собираюсь пожить спокойной жизнью, продолжая мои исследования. Но ребенок останется у вас. Когда придет час испытания, вы призовете меня и проведете эксперимент.
– А если вы ошибаетесь?
– Тогда вы меня убьете. За предательство полагается смертная казнь, разве не так?
– А если вы окажетесь правы?
– Решение за вами, ваше величество. Но если я прав, и вы меня все же убьете, я останусь жить в моем ребенке. А если я прав и вы сохраните мне жизнь, я помогу вам породить наследника, в котором вы сможете возродиться снова.
Черное искусство обмана
Все оборачивалось хуже не придумаешь.
Атанатос отправился в пивную, чтобы погулять в обществе конкурентов, а Сирокко еще многое предстояло сделать. Ученик алхимика побежал со всех ног по Золотой улице. Но он был так напуган, что пришлось остановиться. Ужин подкатил к горлу и выплеснулся в покрытую инеем канавку.
Атанатос поклялся не открывать своей тайны императору в страхе перед Кикладом, а сам все время готовился и строил планы. Причем так искусно, что работа над театром сбила с толку и полностью отвлекла внимание ученика. Превосходная маскировка!
Златокузнецы стучали молоточками перед дверями мастерских. Их пальцы, скрюченные и почерневшие, походили на когти крокодилов. Вдоль домов тек дым, окна, заклеенные вощеной бумагой, озарялись изнутри рубиновым пламенем тиглей и горнов. Перед глазами Сирокко вихрем кружились будущие шедевры местных мастеров – чернее ворона, белее лебедя и краснее крови. Мальчик влетел в дом Атанатоса и запер за собой дверь.
Император потребовал ответов, а Сирокко так и не смог ничего сказать.
Ученик принялся метаться по дому, расшвыривая колеса, подвесы, цилиндры и прочие механизмы в разные стороны. Пергаментные свитки были пусты, и хотя кое-какие рецепты мальчик разузнал, для императора этого слишком мало.
Много недель и месяцев Атанатос тщательно оберегал свою главную тайну, и маленький шпион так и не сумел в нее проникнуть.
Игра подходила к концу. У входа раздались тяжелые шаги. В дверь грубо забарабанили кулаком, а потом позвали Сирокко по имени.
– Выходи! Император Рудольф ждет тебя!
Шпион-подмастерье выглянул в заиндевевшее окошко и увидел хмурые лица стражников, которые пришли за ним.
– Мужчина кичится тем, что нашел, как он считает, способ обмануть смерть. Сломать часы, обратить вспять ход стрелок и избегнуть последних ударов колокола. Скажи, Сирокко, а чем кичится женщина?
Сирокко стоял, трепеща, в спальне императора, словно кролик перед удавом. Рудольф вертел в руке часы, усыпанные драгоценными камнями. Подобные безделушки стояли на всех ровных поверхностях этой комнаты.
– Ты явился ко мне за год до приезда Атанатоса, так? И рассказал, что сюда прибудет sol niger , черная душа алхимии, Люцифер, принц востока. По твоим словам, этот человек владеет множеством уловок и способен жить вечно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45