Я был там не один. Немного спустя после того, как я вошел в церковь, послышался звонкий стук каблуков. Я обернулся и увидел, что какая-то женщина в черном села на заднюю скамью. Ее лицо было закрыто вуалью, и в тот момент я не смог ее разглядеть. Позднее, когда Питеркина уже похоронили, мне все-таки удалось рассмотреть ее. Я заметил чуть раскосые глаза и широкие скулы: азиатка, около тридцати лет, привлекательная.
Она проходила мимо меня, и я спросил:
— Вас зовут Ник?
Ответа я не получил. Она тотчас уехала в сверкающем голубом «холдене», каких вокруг тысячи. Подошел священник, сказал:
— Торопится.
— Знаете, кто она?
Он покачал головой.
— Вы хорошо знали Питеркина?
— Ни разу с ним не встречался. Землю под могилу он купил здесь тридцать лет назад. Не пойму, почему именно в Джералдтоне. Его с этими краями вроде бы ничего не связывало.
— Странно.
— Вообще-то я здесь новенький. Может быть, он когда-то жил здесь.
Я сказал, что, по-моему, Питеркин одно время занимался ловлей лангустов. Священник рассеянно кивнул.
— Он все приготовил. Купил могилу. И даже заказал себе надгробную плиту.
— Когда он это сделал?
— Понятия не имею. Думаю, довольно давно. Она у нас на складе.
— Я хотел бы взглянуть на нее.
— Пожалуйста, пойдемте.
Мы собрались уходить, я заметил, что за нами наблюдает какой-то парень в темной шляпе. Он уже некоторое время стоял метрах в ста от нас.
Плита, завернутая в гофрированную бумагу и перевязанная бечевкой, была прислонена к асбестовой стене.
— Их нечасто готовят заранее, — заметил священник. — Люди ведь не знают, когда умрут. Да, по-моему, и не хотят знать.
Он перерезал бечевку перочинным ножом, убрал бумагу, и мы принялись разглядывать плиту. Обычно на надгробиях красуются довольно многословные надписи: «Горячо любимый супруг Элизабет Мэри и отец Альберта, Генри, Джейн, Элизы» и так далее плюс даты рождения и смерти. На этой же было выведено лишь одно слово «Питеркин» и рисунок — древесный листок, высеченный так же грубо, как и само имя.
Смело. Понятно, что он сделал это собственноручно.
Через несколько минут я уже ехал обратно на юг. Ничего не поделаешь.
К моменту возвращения в Перт спидометр накрутил внушительную цифру, а выяснить в этой поездке так ничего и не удалось.
Но вот наступило утро и пришла почта.
Среди всяческих сообщений о компьютерных принтерах, шкафах для хранения файлов или системе страхования жизни оказался пакет, упакованный настолько тщательно, что вскрыть его удалось только при помощи ножа и ножниц. Внутри оказался еще один пакет, белого цвета, тоже добросовестно заклеенный. Когда я вспорол и его, в моих руках оказалась пачка долларов.
Очень много денег, это было видно невооруженным глазом. Я сидел довольно долго, уставившись на купюры, по-моему, даже открыв рот. В конце концов я все-таки пересчитал их. Это были американские банкноты, пятьдесят пять штук по тысяче долларов. И еще купюра достоинством в один доллар, обычный доллар, за исключением того, что на нем был изображен знак в виде древесного листа.
* * *
«Хорошо, — сказал я себе, пытаясь рассуждать логично, как полицейский. — Ни тебе проблем, ни тайн. Эти деньги пришли от Питеркина. Очевидно, послал их не он сам, поскольку был уже мертв в тот момент, когда бандероль пустилась путешествовать по неторопливым, но надежным каналам австралийской почты».
И тут меня озарила новая мысль: мне присланы те самые пропавшие деньги, и теперь они возвращены официальному представителю правосудия, каковым я как адвокат являюсь. И организовать это не так уж сложно. «Послушай, приятель, подержи у себя мой конверт и, если я вдруг умру, брось его в почтовый ящик». Все-таки Питеркин оказался честным человеком, хоть прежде и грешил по малости. У меня было какое-то отрадное чувство: круг замкнулся самым достойным образом.
Я думал о Питеркине, о его жертвах-американцах и той неумолимой леди, жене туриста — не дай Бог встретиться с подобной дамой! — и о пятидесяти тысячах долларов, которые, как уверяла эта парочка, они отдали Питеркину.
Пятьдесят тысяч. Раздобыв такие деньги, парень на радостях махнул к себе на родину в Черногорию отдохнуть, встретиться со старыми друзьями и попить сливовицы. Я раньше задавал себе вопрос: сколько же он потратил на свою милую поездку? Теперь стало ясно, что нисколько и даже где-то заработал еще пять тысяч. Очень толково.
* * *
Передо мной лежали манящие банкноты, и я продолжал логически рассуждать. Да, он получил некоторую прибыль. Ведь он мог вложить деньги, например, в строительную компанию. В конце концов это всего десять процентов, но с тех пор, как за Питеркином захлопнулись тюремные ворота, на бирже Перта можно было получить за акции намного больше. Может, он хотел вернуть эти деньги туристу и даме с лупой? Пусть так. Тогда зачем посылать их лично мне, Джону Клоузу, бывшему многообещающему сотруднику процветающей пертской фирмы, а теперь одинокому игроку на большом игровом поле закона? Ведь Питеркин об этом прекрасно знал. Джон Клоуз может запросто прикарманить деньги. И Джон Клоуз вправду чувствовал, как велик соблазн. «Никто не узнает, — нашептывал ему сатана, — что тебе прислали деньги. Они не зарегистрированы». Вот такие мыслишки меня одолевали.
* * *
Не думаю, что я в самом деле втихую присвоил бы их. Но все же сразу подавил в зародыше свои криминальные мысли, ибо меня вдруг осенило: все продумано заранее! Продумано кем-то, вероятно Питеркином, который на камне высек один лист и нарисовал другой, рассчитывая, что я уловлю тайную связь между ними. Я пришел к выводу: разрабатывая такой сложный план, он наверняка предусмотрел какой-нибудь ход, чтобы вороватый судейский не смог хапнуть крупную сумму.
А почему, собственно, план? Вряд ли он намеревался адресовать это послание, снабдив таким причудливым знаком, именно мне. Да и любой адрес на конверте можно запросто переписать на другое имя. Возможно, так оно и было. Я проверил каждую банкноту, внимательно разглядев ее со всех сторон.
Только на долларовом счете был нарисован древесный лист. И больше нигде.
Я взглянул на обрывки белой упаковки. Ничего. А на твердом темно-коричневом пакете была наклеена пертская почтовая марка, проштемпелеванная вчерашним днем, и на нем почерком, показавшимся до странности знакомым, выведены мое имя и адрес. Буквы слишком квадратные и слишком закругленные, совершенно неестественные, я такие уже где-то видел. И тут до меня дошло: тот, кто писал адрес, пользовался пластмассовым буквенным трафаретом из готовальни.
Я вспомнил замечательную фразу Черчилля о загадке, скрытой в глубине секрета, окутанного еще большей тайной. Некто затеял игру, но человек, позволяющий себе швыряться суммой в пятьдесят тысяч долларов, вряд ли играет по мелочам.
Попробуем порассуждать иначе. Питеркин не мог предугадать, что я приеду на похороны, а свою контору я открыл всего несколько месяцев назад. Значит, лист означает что-то важное, иначе он не изобразил бы его дважды.
Короче говоря, деньги нужны были для какой-то цели, в этом я не сомневался. Питеркин не из тех, кто делает что-либо просто так. Но для какой цели?
* * *
На следующий день мне надлежало явиться в суд. В те времена я был в положении человека, который хватается за любую работу и старается сделать ее хорошо, чтобы получить новую. Вел одно дело, мне подкинули другое. В результате я первое выиграл, а второе проиграл. И когда наконец сел выпить чашечку кофе, меня хлопнул по плечу Остин Стир.
— Вижу, вы потеряли клиента.
— Какого клиента? — спросил я, обернувшись.
— Того парня со смешным именем. Который подделывал золотые самородки. Я был обвинителем на процессе. Как его звали?..
— Питеркин, — ответил я.
— Убийство, потом подделка самородков, — продолжил Стир. — Так что мне пришлось...
— Он был хорошим парнем. Незачем было отправлять его в тюрьму, — перебил я его.
Стир протестующе поднял руку:
— Скажите это судье. Я просто констатирую факты. Но мне было интересно, поехали ли вы?
— Куда?
— На его похороны.
— Почему вы спрашиваете?
— А, все-таки вы забыли! Я чувствовал, что забудете. Помните, об этом говорилось в его заявлении в полицию...
Он вопросительно посмотрел на меня, и тут я вспомнил:
— Да, речь шла о цветах...
— ...на могилах, — закончил Стир. — Это было, когда разбиралось его первое дело об убийстве. Питеркин тогда сказал: «У меня на родине есть поговорка. — Стир умышленно сделал паузу и улыбнулся. — Твой друг тот, кто приносит цветы на твою могилу, и у меня есть такой друг — мой адвокат».
Я тоже улыбнулся и ответил:
— Да, теперь припоминаю.
— Вы положили ему цветы?
— Нет, но принесу обязательно.
— А вы полагаете, это нормально, — задумчиво произнес Стир, — когда твой лучший друг — адвокат?
— Смотря какой он человек, этот адвокат.
* * *
«Вот и еще одно подтверждение того, что покойный не делал ничего просто так», — думал я, уходя из суда. Впервые Питеркин был привлечен к ответственности пять лет назад и уже тогда готовил свой план, незаметно подбрасывая мне соответствующие идеи. Задолго до своей смерти он прекрасно знал, что я поеду на его похороны.
Действительно странно. Почему он, крепкий парень с богатырским здоровьем, мрачно размышлял о погребальных венках и смерти? И почему он выбрал именно меня? Ведь не только потому, что я защищал его бесплатно? Послание со знаком листа, огромная сумма денег — все это забавно. И не просто забавно. Забавно до странности.
* * *
Вернувшись в свою контору, я открыл сейф и снова вытащил банкноты. На этот раз внимательно изучил каждую в отдельности, просматривая их на свет. Ничего нового ни на одной из пятидесяти пяти тысячедолларовых купюр я не нашел. А вот на бланке мне вдруг привиделся еще какой-то знак. Но, повертев бумажку и так и сяк, я не смог ничего толком определить.
И тогда я решил, что одному не справиться. Нужен совет эксперта, благо получить его не трудно.
Я позвонил Бобу Коллису, который попросил меня быть кратким, поскольку он сейчас очень занят: возделывает свой ширазский виноград, а это дело тонкое и деликатное.
— Расскажи мне все о водяных знаках, — попросил я.
— Защитная мера, — ответил он. — Никаких иных целей. Их проставляют во время самого процесса изготовления бумаги. Ими пользуются правительства, банки, страховые компании и другие друзья человечества, а также производители бумаги и канцтоваров. Подделать их очень трудно, но можно, если мне не изменяет память, при помощи специального масла или жира.
— Спасибо, — сказал я.
— Не за что, сынок.
— А ты не хочешь меня спросить?..
— Зачем тебе это надо? Нет.
— О'кей!
— В последний раз, когда я с тобой связывался, все обернулось довольно скверно.
— Ты прав.
— Теперь я стал старше и предпочитаю спокойную работу на свежем воздухе.
— Да свидания, Боб.
— Но у меня осталась парочка друзей в полицейской лаборатории на случай, если тебе понадобится экспертиза.
— Спасибо.
— Значит, я звоню, а ты делаешь свое дело, о'кей?
* * *
Молчаливый лысеющий сержант в белом халате побрызгал каким-то веществом на мой долларовый счет, слегка встряхнул его и дунул. Небольшое облачко порошка взлетело в воздух. Но кое-что все же осталось на бумаге.
— Советую снять фотокопию, — сказал сержант.
Я поблагодарил его, он кивнул в ответ и добавил:
— Там за дверью у нас благотворительная касса.
Я уплатил и снял фотокопию, стараясь сделать ее поконтрастнее. Формально я, конечно, совершил преступление, переснимая американскую банкноту.
Знак представлял собой четыре буквы, которые складывались в замысловатый небессмысленный рисунок. Он не был похож на слово, во всяком случае я не знал такого, но несомненно, это буквы для кого-то что-то означали. И в первую очередь для Питеркина, иначе он вряд ли так аккуратно нанес бы их тайнописью на бланк счета.
Почему он был уверен, что я все-таки найду его водяную метку? Или попытаюсь выяснить, что это такое?
Потому что постарался изучить меня. Казалось, он знал меня не хуже, чем я сам, и от этой мысли мне стало несколько неуютно.
Глава 3
— Вы сами видите: надпись довольно четкая, — сказал я девушке за стойкой Государственной справочной библиотеки.
Она одарила меня милой, но равнодушной улыбкой. Девушка была красивая, пышущая здоровьем, загорелая, и с ее прямым носом впору было бы рекламировать защитные кремы и солнечные очки, а не сидеть, уткнувшись в книги.
Она ответила:
— Ну, я не уверена. — И вновь улыбнулась.
— Может быть, у вас есть кто-нибудь, кто разбирается в этом?
— Конечно, не волнуйтесь. Вам не придется долго ждать.
Я смотрел, как она уходила, высокая и грациозная. Город Перт щедр на таких красавиц, их, взращенных на родной ниве, пачками экспортируют за рубеж, в варьете Парижа и Лас-Вегаса, где самые длинноногие танцовщицы — девушки из Западной Австралии. Может быть, у нее нет докторской степени, зато налицо другие достоинства, и в том числе манеры.
— Вам поможет мистер Форрест, сэр, — сообщила она. — Пройдите вон туда.
Мистер Форрест выглядел как человек, часами просиживающий за книгой или кружкой пива. Нос у него был длинный и кончик загибался крючком над губами, растянутыми в любезную улыбку.
— Похоже, мы на правильном пути? — спросил я.
— Почти. Только я не знаю голландского.
— Голландского? — повторил я и подумал: какая связь между Питеркином из Черногории и Голландией?
— Этот знак, — сказал мистер Форрест, — торговая марка голландской Ост-Индской компании. Представляет она несколько длинных многосложных слов, которые довольно трудно произнести. Если хотите, я могу выяснить, что это за слова.
— Буду очень признателен.
Он кивнул, улыбнулся и ушел. И почти сразу ко мне подошла девушка:
— Все в порядке?
— Да. Большое спасибо за помощь.
— Хорошо, — ответила она. Повернулась и отправилась улыбаться другому клиенту.
Я смотрел на возвращающегося мистера Форреста и думал, что новая библиотека в Перте — единственное место, где все улыбаются.
Мистер Форрест положил передо мной листок бумаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29