OCR Денис
«Дункан Кайл. Черный камелот»: Центрполиграф; Москва;
ISBN 5-7001-0191-2
Оригинал: Duncan Kyle, “Exit”
Перевод: Е. Старцева
Аннотация
Таинственный русский умирает в австралийской тюрьме. Уже мертвый, он притягивает внимание ЦРУ, британской разведслужбы и даже... КГБ. На страницах роммана «Потайной ход» каждый стремится не только раскрыть тайну, но и помешать в этом другим. Самым успешным оказывается частное расследование адвоката Джона Клоуза, героя нескольких романов Дункана Кайла.
Дункан Кайл
Потайной ход
Глава 1
Во второй половине дня прохладный Фриманский бриз, который дует с моря и умеряет зной на улицах Перта, разгулялся вовсю. Волны Индийского океана подбрасывали нас на белопенных барашках и бились о борт лодки. День выдался чудесный. Мы до отвала наелись свежеподжаренных лангустов, выловленных у рифов вблизи острова Роттнест, напились белого «Шардоне» и пребывали в прекрасном расположении духа. Небо на западе запестрело бирюзовым и оранжево-розовым, солнце готовилось окунуться в море, и Боб Коллис направил лодку к югу от Роус-Хэд, прямиком в гавань. Бобу шестьдесят с небольшим, но он выглядит моложе своих лет и держится отлично. В большом городе пристроить лодку на стоянку втрое хлопотнее, чем припарковать машину. Но не для Боба, он ловкий человек. И мы мгновенно вытащили его судно с нелепым названием «Вечерний мародер» из воды и привязали у пристани. А через пять минут я уже сидел в своем стареньком «рейнджровере» и ехал в южную часть города к себе домой.
Войдя в квартиру, я выпил стакан холодной воды и включил автоответчик. Я не люблю иметь дело с автоответчиком и испытываю некоторую неловкость от того, что сам им обзавелся. Но на нем, возможно, содержалась нужная мне информация с предложением работы. Это было важно для меня, потому что если вы начинающий юрист, не так давно открывший свою крохотную конторку и повесивший на дверь медную табличку, то надо хвататься за любую работу, которую вам навязывают.
Я прослушал пленку. Был только один звонок. Незнакомый голос произнес: «Джон, это Джим. Для тебя есть новость. Позвони мне». Я не понял, кто говорил. Когда люди не называют себя, я начинаю злиться. А если учесть привычку австралийцев вообще обходиться без фамилий, то все может запутаться с такой скоростью, с какой и лабораторные мыши не плодятся. И я должен вспомнить всех своих знакомых Джимов. Пришлось прокрутить запись еще несколько раз и основательно порыться в памяти в поисках владельца голоса с таким тембром, высотой звука и возрастной окраской, этих трех определяющих, при помощи которых я могу найти своего абонента. Конечно, все это не очень серьезная проблема. В конце концов, сегодня вечером или завтра Джим позвонит снова.
Но какой-то неугомонный чертик внутри подзуживал меня выяснить все немедля. Я принялся проверять номера. Вот уже пять Джимов позади, а загадка не решена. Когда я пытался отыскать в своей телефонной книжке еще какого-либо Джима, раздался звонок, тот самый, которого я ждал. Я бы ни в жизнь не догадался, что звонил Макквин. Он доктор из Олбани, города к югу от Перта, и его пациенты — отъявленные преступники, заточенные в лучшую местную тюрьму с самой совершенной системой охраны.
— Извини, что побеспокоил тебя в воскресенье вечером... — начал он.
Я знаю его ровно настолько, чтобы ограничиться фразой: «Привет, Джим», поэтому я сказал:
— Мне очень приятно, Джим, я тебя слушаю.
И стал ждать, что будет дальше. Он может покупать дом, разводиться с женой, составлять завещание... Я готов заняться всем, что бы он ни предложил.
— Я о Питеркине, — сказал Макквин.
— Что с ним?
— Он мертв.
У меня засосало под ложечкой, как обычно бывает, когда приходят дурные вести. Ибо речь шла о человеке, который был самим воплощением жизненной энергии.
— Как это произошло?
— Дознание проведут утром, тогда и получим точные сведения. Похоже, с лестницы.
— То есть умер так, как обычно гибнут заключенные в тюрьмах, когда им в этом помогают? — спросил я.
— Не надо об этом думать. Во всяком случае, не теперь. Я решил, что тебя следует поставить в известность. Он был твоим подзащитным.
— Кто производит вскрытие?
— Правительственный патологоанатом. Ты приедешь на дознание?
Я задумался. Олбани в пятистах километрах от моего обиталища, а сейчас восемь вечера. Сидя с трубкой в руках, я живо представил себе пять часов езды по темному безмолвному шоссе, по бокам которого мелькают большие кенгуру, внезапно выскакивающие на середину дороги и замирающие в лучах автомобильных фар. Только попробуй наехать на крупного самца! Он пробьет лобовое стекло и в агонии искромсает вас на куски. А я вообще не люблю так просто, мимоходом убивать животных.
— Попробую успеть. Во сколько мне надо быть?
— В десять, но могу попросить и подождать.
— О'кей, раз у тебя есть такая возможность. Я выеду рано, постараюсь не опоздать. Дай мне знать, если что, хорошо, Джим?
После этого я приготовил себе виски с содовой, уселся в кресло и вскоре поймал себя на том, что думаю о Питеркине...
* * *
Само имя какое-то дьявольское у этого человека. До него я знал только одного Питеркина, мальчика из «Кораллового острова». Но этот Питеркин не имел ничего общего с юным героем Р.-М. Бэллентайна. Это вам не маленький мальчик. Мой Питеркин — настоящий гигант. Вернее, был им. Что-то около одного метра девяноста сантиметров. Прочный как гвоздь, крепкий как дуб, косая сажень в плечах — все эти избитые выражения вполне к нему применимы. Для тех, с кем он хотел подружиться, на его лице появлялась широкая улыбка, но она сияла не часто, потому что Питеркин был человеком замкнутым.
Должен сказать, его стремление к уединению совсем не такое, как у нас, когда мы, добропорядочные граждане, включаем телевизор, запираем дверь и не открываем никому, ибо не желаем, чтобы нас трогали. Нет, замкнутость Питеркина была совершенно другой. Он порой нуждался в тишине и стремился к уединению. Однако хамом он не был, и если посягали на его жизненное пространство, Питеркин просто извинялся и уходил, причем далеко — порой за сотни километров.
Я дважды защищал его в суде. Мою визитную карточку ему дал Боб Коллис, бывший полицейский, суперинтендент в отставке и мой дальний родственник. Он разбрасывает мои карточки, словно конфетти, всякий раз, как приходит в управление навестить старых друзей. В первый раз Питеркин был осужден за уличную драку. Трое подвыпивших юнцов набросились на него, чтобы отобрать деньги и на них купить пива, но Питеркин отбился. На беду, один из них умер, и Питеркина обвинили в убийстве.
— Обвиняемый мог просто избить парня, — сказал мне прокурор, — а он предпочел свернуть ему шею.
— Несчастный случай, — парировал я. — Он не хотел этого.
— Да вы посмотрите на него. Этот молодец отлично знает, что делает.
Мне нечего было возразить. В этом большом человеке чувствовалась какая-то внутренняя твердость. Казалось, он многое знает и понимает по-своему. Я тогда подолгу разговаривал с ним и каждый раз все больше убеждался, что за кажущейся мягкостью характера моего Питеркина скрывается сильная воля, и этот человек не совершит необдуманного поступка. Несомненно, только мертвецки пьяному взбрело бы в голову связаться с ним.
Он получил три месяца. Выйдя из тюрьмы, Питеркин уехал. Куда — точно не знаю, но он всегда зарабатывал себе на жизнь тяжелым физическим трудом: был ловцом жемчуга в Бруме, грузил руду в Хедленде, валил лес на юго-западе. Он перепробовал все, что приносит хороший заработок настоящим мужчинам. Я лишь никак не мог понять, почему он выбирает именно такую работу. Он не был глупцом и не относился к тем, кто в жизни полагается только на физическую силу. В его глазах светился ум, это было видно сразу.
Положим, в первый раз он попал в тюрьму по недоразумению. Положим, я плохо его защищал. Во второй раз все обстояло иначе. Начнем с того, что я считал его честным человеком.
— Я устал от работы, — говорил мне Питеркин. Он так и не избавился от своего акцента. — Хочу снова увидеть свою страну.
— Где она, твоя страна?
— Это Черногория.
Значит, он югослав, как и многие новоиспеченные австралийцы.
— Ты потому и сделал это? Чтобы оплатить проезд?
Улыбнувшись, он вежливо кивнул.
— Расскажи.
— В прошлый раз в тюрьме я встретил мужчину. Он говорил, что, если нужны деньги, он знает, как достать.
— Продолжай.
Питеркину было смешно; ему светил год или три тюрьмы, а он веселился.
— Золото, — ответил он с улыбкой. — Вы разбираетесь в золоте?
— Все западные австралийцы разбираются в золоте, Питеркин. Ты это знаешь.
— О'кей. Одна унция песка стоит три — пять долларов США. А самородок в унцию?
— Намного больше.
— В два раза. В три раза. Тот человек назвал мне цену.
А еще тот человек рассказал ему, как соорудить печь. Это давний, с большой седой бородой трюк. Вы покупаете немного золотого песка, достаточно одной или двух унций. Где-нибудь в тихом месте разводите огонь. Пока ваша печурка раскаляется градусов до трехсот, чтобы мог расплавиться песок, роете в земле небольшую ямку и кладете туда несколько кристаллов кварца и, может быть, для большей достоверности, чуть-чуть серебра. Его можно соскрести с ручки тетушкиной ложечки для соли. Когда золото в тигле расплавится, берете его щипцами и выливаете содержимое в ямку. Потом подбрасываете туда еще немного пустой породы, чтобы получился сплав, напоминающий неправильной формой естественный самородок.
Затем можно сесть и покурить, пока «самородок» не остынет и не перестанет обжигать руки. А когда он готов, вытаскивайте его и отправляйтесь искать какого-либо простофилю.
Питеркин спорил с полицией и со мной, что его поступок вовсе не был нечестным. Он утверждал: сама мать-природа создавала свои самородки точно таким способом. Значит, покупая золото у Питеркина, вы все равно приобретали настоящий самородок. Разницы нет никакой.
А разница в том, заявил судья, что подобные действия называются мошенничеством. И Питеркин, так и не перестававший улыбаться, был препровожден в тюрьму Олбани на три года за незаконную продажу богатому американскому туристу «самородка» весом в двадцать унций за пятьдесят тысяч долларов. Тот страшно обрадовался, и все вышло бы гладко, если бы Питеркин добросовестнее сработал свой товар, а тут в поверхность камня вплавился кусочек от шляпки ржавого гвоздя. Совсем крохотный. Но американец приехал с женой, которая всюду возила в сумочке ювелирную лупу. Дамочка тут же примчалась в полицейский участок.
Но в это время Питеркин был уже на борту летящего в Югославию самолета. Его арестовали лишь по возвращении.
Инцидент был вроде бы полностью исчерпан, но остался один вопрос: действительно ли Питеркин потратил все эти пятьдесят тысяч американских долларов во время весьма короткой поездки в Черногорию? Такое казалось маловероятным, но на сей счет Питеркин хранил гробовое молчание.
Значит, эти деньги были где-то спрятаны. И я подумал, что наверняка найдутся люди, особенно в тюрьме строгого режима, которым очень хотелось бы выяснить, где именно.
Глава 2
Формально у меня не было ни прав, ни обязанностей по отношению к Питеркину, и уж тем более я не мог выступать в суде. Сидел просто как зритель, а слушание дела длилось всего десять минут. Питеркин и вправду упал с железной лестницы. В тот момент поблизости никого не оказалось. Сердце у него было здоровым. Но патологоанатом предполагал инсульт, который иногда случается с людьми его возраста и комплекции.
Словом, какая-то загадочная история. Питеркин ляжет в могилу для бедняков, а его дело — на стол адвоката, назначенного правительством. Никто не знал, оставил ли он завещание.
После суда я решил поговорить с Макквином.
— Я работаю по воскресеньям, а у тюремного врача выходной, — сказал он. — Когда Питеркин упал, вызвали меня, и я вспомнил, что он твой клиент.
— Ты раньше обследовал его?
— Да.
— Он был здоров?
— Абсолютно. Однако удар — коварная штука. Может даже такого парня в любой момент свалить ни с того ни с сего.
— Думаешь, так все и было?
Макквин пожал плечами:
— Кто знает. Что-то случилось. Какой-то сбой внутри, и прощай, Питеркин.
— Это действительно был удар? Или просто всех очень устраивает такое объяснение?
Он опять пожал плечами:
— Может быть, он потерял равновесие. С каждым бывает. Положим, ударился головой, когда катился по ступенькам, и это вызвало кровоизлияние.
— Да, но умереть можно смертью естественной и смертью насильственной, — ответил я и рассказал Макквину о деньгах.
— А-а... — задумчиво протянул он. И добавил: — Я был с помощником коменданта, когда принесли его пожитки: четыре доллара мелочью, тюремная одежда, плейер и открытка. Носовой платок в кармане. Больше ничего. Питеркин путешествовал налегке.
— От кого открытка? Ты посмотрел?
— Да. На картинке вид морской гавани Сингапура. И текст: «Я приеду, и мы очень скоро увидимся». Подпись: Ник. Пишется: эн-и-ка.
Ну вот, опять только имя, без фамилии.
— Мужчина или женщина?
— Имеешь в виду почерк? Довольно четкий. Прямой. Думаю, это мужчина.
Я испытывал странное чувство оттого, что мы осмелились приподнять жесткий панцирь, закрывающий внутренний мир Питеркина. В жизни такого мужчины наверняка были женщины, но я никогда не видел и не слышал о них. В тюрьме его тоже никто не навешал. Это я знал точно, потому что специально спрашивал об этом.
— Что ж, теперь он наконец полностью огражден от внешнего мира, — заметил я.
В тот момент, когда мы с Макквином пожимали друг другу руки, подошел помощник коменданта тюрьмы и сообщил, что, согласно желанию Питеркина при заключении в тюрьму, похороны состоятся в Джералдтоне. Деньги на церемонию внесены. Кем? Самим покойным.
— Джералдтон? — удивился я. — Это же черт знает где!
— Он купил там землю под могилу.
Я шумно вздохнул и сказал:
— Интересно, будет ли на похоронах еще кто-нибудь...
Через три дня за пятьсот миль я стоял под палящим солнцем, слушая заупокойную молитву, и смотрел, как четверо крепких могильщиков опускали в землю гроб с телом Питеркина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29