Американец любит рассказывать, как он добыл свои деньги. Он говорит о недвижимости, о рынке ценных бумаг, о производстве обуви. Я сообщаю ему, что нашел деньги. Вот и все.
Он спрашивает, какие деньги? Я ношу на шее на кожаном шнурке маленький самородок в одну унцию, не больше. Достаю, показываю ему. Даю подержать в руке, почувствовать. Ему нравится.
Это ерунда, говорю я. У меня есть самородок больше этого. Слишком большой и тяжелый, его трудно носить на шее. Убеждаю, что американец не сможет его купить. Мы много разговариваем, много пьем, — я только пиво, чтобы голова была ясной. Американец спрашивает, где то место, где я нашел золото? Скажи, просит он, мы станем партнерами, с помощью техники добудем много золота. Я отвечаю — нет, место, где нашел самородок, только мое. Это золото из Западной Австралии. Когда-нибудь я найду такой же, еще один большой самородок.
Американец упрашивает меня, он хочет увидеть большой самородок, который я нашел. Я отвечаю, что через два дня, может, через три покажу, но продавать не буду, только разрешу посмотреть.
Дело сделано. Американец уже видит себя в Америке с самородком, показывает его друзьям. Друзья завидуют.
Американец платит высокую цену, а я исчезаю.
* * *
В Австралии я человек из Черногории, но у меня паспорт переселенца из Новой Зеландии. Легко достаю новый паспорт. Самолетом греческой авиакомпании лечу до Афин, а потом в Лондон.
Как-то прогуливаясь по Пикадилли, я остановился в изумлении. Здесь расположено агентство «Аэрофлота». Плакаты на окнах приглашали посетить Советский Союз. Как красивы Москва и Ленинград, как солнечно в Сочи! Агентство не предлагало посетить Воркуту, не упоминало о колючей проволоке, не описывало, как чудесна Лубянка.
Я с изумлением подумал: неужели это возможно, неужели можно поехать на родину. Если поеду, смогу выяснить все, касающееся моей тайны. Но лететь в СССР — большой риск. Я пошел дальше. На Риджент-стрит британская авиакомпания. Здесь тоже висят плакаты с предложением посетить СССР. Удивительно, что нет никаких проблем. Платите триста фунтов стерлингов — и вы можете ехать вместе с туристической группой. Визу получить нетрудно, это займет всего несколько дней. Девушка, приветливо улыбаясь мне, сказала, что поездка доставит мне удовольствие.
Конечно, я не думаю, что мне она принесет радость. Иду в парк, сижу и смотрю на свой паспорт. В нем сказано: Питер Кински, гражданин Новой Зеландии, родился в Скопье, Черногория.
Я знаю, у советских самая большая картотека в мире, наверное, называется Главный справочник. Я значусь там как охранник Кремля, а также как скрывающийся преступник. Там есть отпечатки моих пальцев, рост, вес, цвет глаз, шрамы от ран, размер ноги, цвет волос. Охрана на советской границе в аэропорту сверится со справочником, там числится Петр Кинский. Это будет просто, все данные в компьютере.
Конечно, в справочнике много Кинских, с тем же весом, ростом, с такими же шрамами, такого же возраста. Если проверяют серьезно, посмотрят на отпечатки пальцев, и меня сразу же отправят на Лубянку. В моей памяти возник образ Гусенко Юрия Анастасовича. Теперь он уже старый, жестокий. Мой старый приятель был бы рад лично допросить меня.
Я нашел представительство Новой Зеландии в Лондоне, ходил в консульство, разговаривал с молодой леди. Она очень мила, все время улыбается, оптимистка. Говорит, много людей с паспортами Новой Зеландии ездили в Москву, все возвращались, нет причин для беспокойства. Никогда не было неприятностей. Советские не враги Новой Зеландии. Она не знает, советские — враги Петра Кинского!
Три дня я думал, нервничал. Хотел достать фальшивый паспорт, но не смог.
Я должен на что-то решиться. Сделать выбор должна монетка. Подброшу монетку. Орел — еду, решка — не еду. Когда посмотрел, увидел — орел!
* * *
Я еду в Советский Союз. Мне страшно, но держусь спокойно. Стараюсь вспомнить уроки по безопасности. В нашей группе много женщин. Я осторожно всех изучаю. Две пожилые дамы из Шотландии, говорят с сильным акцентом. Для чужестранца все акценты похожи один на другой. Стараюсь разговаривать с дамами в аэропорту, в самолете, в очереди на проверку документов. Мы все волнуемся, потому что это СССР. Слышатся нервные смешки. Я смеюсь сам, миновав пограничный контроль.
Современная Москва не похожа на ту, которую когда-то я покинул. Тогда рядом с городом стояли немецкие танки, но в городе не было немцев. Сейчас много немцев, но нет немецких танков на окраине города. Я хожу в театры, в цирк, в парки, иду на балет в Большой, конечно, на «Лебединое озеро». Много раз гуляю по Красной площади, по Кремлю, как и все туристы, прохожу мимо могил у Кремлевской стены. Но я все время настороже, наблюдаю за всем и за всеми. Никто не наблюдает за мной. Никто не следует за нами, не шпионит. Я не ослеп. Просто здесь новый режим, не следят, не шпионят, значит, нет и секретной полиции. Это выглядит как-то нелепо: в России всегда была слежка.
Я вторую ночь в Москве. Небо затянуло тучами, луна едва видна. Я был в театре, проводил шотландских дам в гостиницу, сказал, что хочу прогуляться перед сном. Пошел на Красную площадь, она хорошо освещена. Мавзолей Ленина закрыт, но все равно много людей, медленно прохаживаются, смотрят по сторонам. Я тоже медленно иду среди туристов вдоль могил у Кремлевской стены. Вот Ворошилов. Я видел его много раз, как и его друга с большими усами, Буденного. Читаю имена, которые большей частью уже забыл, не хотел помнить. Я посмотрел на то, свое место, снова я здесь. Я вижу метку. Я все помню. Я останавливаюсь, нагибаюсь, трогаю..."
Здесь Питеркин прервался, как сочинитель детективов, который хочет заинтриговать читателей. Допускаю, что тому была другая причина. Он оставил на листе пустое место, приблизительно строки на три, затем продолжал:
"В гостинице было отделение «Интуриста». Я сказал девушке, что интересуюсь искусством. Она посоветовала мне пойти в какой-нибудь музей или картинную галерею. Я покачал головой, мне хотелось увидеть работу современных скульпторов, познакомиться с одним из них.
Девушка подсказала, где я могу найти то, что меня интересует. Нашел молодого человека, показал ему мои листья, объяснил, чего хочу. Он сказал, до завтра не успеет сделать, обжечь, покрыть глазурью. Я настаивал, предупредил его: если он предаст меня, то я его убью. Он не испугался, скорее удивился, но согласился выполнить мой заказ завтра. Предупредил, что получится не очень хорошо.
В аэропорту я гордо сказал таможеннику, что листья плакучей березы сделаны на память. Он улыбнулся, похвалил работу скульптора, сказал, что мне повезло, и спросил, сколько я заплатил. Пока мы разговаривали, прибыли шотландские дамы, очень довольные, они купили матрешек и балалайки. Мы все, довольные, смеялись. До свидания, Москва. Добрый вечер, Лондон".
Странно сидеть в этом подозрительном баре и читать о неблаговидном поведении Питеркина в Москве.
Я начал думать об этом и понял, что, как и Питеркин, когда он с облегчением улетал из Москвы, нуждаюсь в том, чтобы сказать: «Добрый день, Лондон!»
Я вызвал такси, затем положил бумаги и мой новый лист в карман и отправился в гостиницу укладывать вещи. Я чувствовал себя по-настоящему легко, и на то было три причины. Первая: я не знал секрета Питеркина, еще не знал. Вторая, и очень важная: я мог доказать всем, кто интересовался, что его не знаю. Например, Сергею, или той очаровательной чете, или шикарному англичанину, Руперту. Любой из этой веселенькой компании, столкнувшись с пробелом в московской легенде Питеркина, понадеется, что получит эти сведения от меня, но, прочитав все, должен будет признать, что хоть я и знаю много, но с полной картиной не знаком. Я не имел ни малейшего понятия о листьях, которые продолжали попадаться на моем пути. Тем не менее в них должен был быть какой-то смысл. Питеркин всегда все очень хорошо обосновывал. И третья причина — я позвонил Джейн и потому чувствовал себя более уверенно, когда сидел в номере гостиницы Хитроу.
В некоторые моменты своей жизни мне приятно думать, что мы почти помолвлены. Я адвокат и опекун ее наследства, которое ей оставила двоюродная бабушка на севере Западной Австралии. Джейн Страт — инженер по образованию, офицер по профессии и грозная женщина по натуре. У меня всегда возникает чувство, что, живи я рядом, мы были бы значительно ближе к алтарю; но ухаживать на расстоянии, когда мы все время в разлуке, — дело трудное, не приносящее желаемых результатов.
У нее манера быстро отвечать по телефону.
— Майор Страт, — отрывисто произнесла она, ничуть не удивившись, услышав мой голос.
— С каких пор?
— С августа, Джон.
— Мои поздравления. Держу пари, через две недели ты станешь полковником. Подвинься, Монтгомери, берегись, Веллингтон...
— Спасибо, а ты где? Остановился в «Пенте», не так ли?
— Я хочу тебя видеть.
— Рада слышать это. Почему звонишь мне только теперь, ведь ты здесь очень давно?
Я ответил:
— Ну, есть обстоятельства.
— Не по телефону, Джон. Давай увидимся вечером.
Она точно назначила время — восемь вечера. Я жду ее в чудеснейшем греческом ресторанчике на Сент-Мартин-Лейн, под названием «Беотис». Ровно в восемь некто совершенно не похожий на армейского офицера спустился по ступенькам. Она была в темно-голубом мерцающем платье, потрясающая женщина с обворожительной улыбкой на губах.
— Ты проделал весь этот путь, чтобы увидеть меня?
— Ну, э-э... нет, — сознался я.
Она осторожно села.
— И не очень-то спешил...
— Был очень занят, — пробормотал я.
— Чем?
— Нет, — возразил я. — Теперь моя очередь задавать вопросы. Как ты узнала, что я остановился в «Пенте»?
Она улыбнулась.
— Ты летел с маленьким сигналом.
— Неужели? Какой же это сигнал?
— Электронный. Когда появляется твое имя, наблюдается вспышка света и резкий короткий звук.
— Что за компьютер?
— Иммиграция, — ответила Джейн.
— Откуда ты это знаешь? Нечто подобное вряд ли должно интересовать специалиста твоего профиля.
Она оглянулась вокруг. Ресторан еще не был заполнен.
— Кажется, они пытаются меня достать. Последние месяца два это была служба безопасности порта и аэропорта. А раньше «Коды и шифры».
— Военная разведка?
— Не знаю, похоже на их почерк.
— Ты хочешь заниматься этим?
— Даже не знаю.
Я спросил:
— А кто обезвреживает бомбы в Белфасте?
— Саперное подразделение. Там нет женщин, только мужчины.
— Ты считаешь это неправильным?
Джейн фыркнула.
— Женщины ловкие.
— Ты сказала ловкие?
Она усмехнулась.
— У нас ловкие пальцы и легкие прикосновения. А в моем случае еще и диплом инженера-механика. Я однажды вызвалась добровольно. Они даже не стали обсуждать это. Твое дело, дорогая, заниматься вязанием.
— Тем не менее, они сделали тебя майором. Что ты носишь?
— Корону на каждом плече.
— Ты можешь обменять их на рабочие брюки и пойти на угольную шахту. По-моему, они готовы разрешить женщинам спуститься под землю, так велика потребность.
— Благодарю.
— Или поезжай в Западную Австралию.
— Понятно. — Она посмотрела на меня. — Благодарю, но... Джон, что ты замышляешь?
Я огляделся, не навострил ли кто уши. Подошел официант, мы заказали напитки, и, пока ждали, я спросил:
— А откуда тебе известно, что я что-то замышлял? Слишком резкая перемена темы.
— Алиец под наблюдением. Вот откуда я знаю.
— Алиец?
— Австралиец, — пояснила она. И потом: — Было донесение о тебе.
— Бьюсь об заклад, что было, — зло сказал я. — Отвратительный ублюдок по имени Руперт. Работает с американцами такими же отвратительными, как он. Пытается помыкать мною. — Я замолчал. — Ты в самом деле из Брэдфорда?
— Из Торнтона, — ответила Джейн, — это достаточно близко.
— Я только что был там.
— Я знаю.
Мы пили, ели, говорили, нас перебивали, мы старались начать снова, но рестораны не самое подходящее место для разговоров, которые следует держать в тайне. В конце концов мы ушли и прогуливались по Холборну, спокойно беседуя, и я начал рассказывать Джейн о Питеркине. Несколькими месяцами раньше в разговорах я уже, по сути, представлял его ей, но в те дни, еще живой, он был просто смешным, новым австралийцем, который занимался мошенничеством.
Теперешний, мертвый Питеркин был вовсе не смешон, и в какой-то момент Джейн сказала:
— Не стоит рассказывать дальше.
— Нет, слушай, — возразил я, — мне нужно поговорить с кем-нибудь, кому могу доверять. Эта проблема слишком сложна для меня одного.
Она схватила меня за руку:
— Ты не можешь доверять мне.
— Почему?
— Потому что я могу тебя подвести... Более того, я поклялась защищать королеву, ее корону и величие. И ее достоинство! Служебные тайны.
— Послушай, Джейн!..
— Более того, я любопытна. Интриганка. Везде сую свой нос. И возможно, обязана все это у тебя выведать.
— Звучит увлекательно, — сказал я.
— Нам лучше пожелать друг другу спокойной ночи.
— Нет, пожалуй, не надо, — возразил я.
Мы остановились. Она спросила:
— Ты все знаешь о Питеркине, не так ли?
— Нет. Не знаю.
— Но ты должен!
— Он не сказал мне. Осталась неизвестность.
Она прищурилась.
— Поскольку все остальные уже тащатся с надеждой за мной, можешь примкнуть к ним. Возможно, как правая рука Руперта.
— И предать тебя?
— Нечего предавать. Во всяком случае, в данный момент.
Она сказала:
— Так будет. Ты близко к цели, а станешь еще ближе. То, что ты знаешь, очень ценно.
— Не очень. Во всяком случае, теперь.
— И возможно, только ты, — сказала Джейн очень серьезно, — можешь воплотить все его мечты. Только ты. Никто другой. Правда?
— Может быть.
— Ты знаешь, что произойдет потом?
— Знаю, что должен сделать я.
— Тогда не говори мне этого, Джон!
Я сказал:
— Ради Бога, Джейн, я рассчитывал на твою помощь!
Я продолжал горячо настаивать.
— Не помнишь, кто сказал: «Если мне придется выбирать: предать мою страну или предать друга, я надеюсь, что у меня хватит мужества предать страну»?
— Это сказал Форстер.
— Я с ним согласен.
Она спросила:
— Когда ты сможешь вернуться домой, Джон?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29