Это была такая невинная сцена. Она едва верила, что стоило ей раздвинуть шторы и открыть окно, как должна будет появиться голодная рука и схватить еду.В самом деле, минуту, когда она откинула крючок, снаружи не было ни движения. У нее появилось сумасшедшее чувство, что все это было сном. Она была ужасно разочарована.Затем листья зашелестели и появилась копна темных волос и худое лицо.Он не вцепился в еду. Вместо этого он прямо посмотрел в лицо Амелии.— Я думаю, что никогда в жизни не видел ни одной женщины красивее вас, — сказал он.Амелия почувствовала, как горячая волна изумления и удовольствия прошла по всему ее телу.— Вот ваша еда. Возьмите и уходите.Он быстро опустошил тарелку, осторожно положил сандвичи и кекс в свой карман. Затем, хотя она очень хотела, чтобы он ушел, испытывая от него пугающее возбуждение, Амелия задержала его.— Вы весь день скрывались здесь поблизости? Как случилось, что собаки вас не нашли?— Потому что меня здесь не было. Прошлой ночью я пошел в другом направлении, затем в середине дня вернулся обратно по своим следам, чтобы обмануть их. Я пробираюсь в Плимут. Сяду там на корабль — и поминай как звали.— Вы… вы не были в здешних окрестностях прошлой ночью?Он ухмыльнулся, показывая замечательно крепкие белые зубы.— Конечно, не был. Я спал под валуном, и от меня воняло овцами.— Почему вы доверяете мне? — прошептала Амелия.— Потому что, когда я увидел, как вы сидите там за пианино и ваши волосы светятся, я понял, что вы не что иное как ангел. Я никогда не забуду вас. Теперь я ухожу. Господь да благословит вас.Листья очень слабо зашуршали, и он исчез. Он двигался быстро и тихо, как лисица. Амелия не сомневалась, что он доберется до Плимута и благополучно сядет на судно, отплывающее во Францию или Голландию, или, может быть, в одну из Америк. Она была рада, что помогла ему, рада! Она никогда не проронит ни единого словечка о том, что он был здесь. Если потребуется, она будет лгать до самой своей смерти. Потому что он сделал для нее то, чего не делал до сих пор ни один мужчина. Он дал ей возможность почувствовать себя красивой и желанной, почувствовать себя женщиной. Она не думала, что сможет когда-нибудь снова кокетничать со школьниками, вроде Роберта Хэдлоу.Когда она мягко закрыла окно, проснулась леди Арабелла.— Ух! — воскликнула она, вздрогнув. — Холодно. В комнате ветер. Что вы делаете у окна?— Просто смотрю, ясная ли ночь, — сказала Амелия.— И как?— Да, светит луна.— Тогда они, скорее всего, поймают этого несчастного. У него больше не будет возможности скрыться в тумане. Ух! — она снова вздрогнула. — Холодно. Я чувствую себя так, словно в моих жилах течет кровь этой мертвой женщины. Что такое, дитя мое? Почему вы выглядите такой испуганной?Амелия прижала руки к своему сильно бьющемуся сердцу. Она только что осознала ужасную вещь. Она одна знала, что беглый преступник не убивал Чинг Мей, но, если она будет хранить свой секрет, то больше не будет предприниматься попыток найти настоящего виновника. И кто это был? Кто? 10 Погоня двинулась по другому пути, к Оукхемптону, Эшбертону и границе с Сомерсетом. Обыскивали поезда, идущие в Лондон, и предупреждали, чтобы лавочники в маленьких деревушках были внимательны. Однако казалось, что попытка заключенного обрести свободу могла обернуться успехом.Этот случай пронесся над Даркуотером как разрушительный шторм. Деревенские, прежде относившиеся к маленькой иностранке враждебно и недружелюбно, теперь запоздало сочувствовали ей и испытывали потрясение. Было решено, что ее следует похоронить на церковном дворе между могилами честного Джозефа Бриггса, кузнеца, и старой Марты Терл, дожившей до ста лет и умершей несколькими неделями раньше. Теперь она в уважаемом обществе, говорили люди с удовлетворением, но Фанни продолжала думать, как Чинг Мей, китаянке до мозга костей, должно было не хватать бумажного домика, еды и кухонных принадлежностей, которые могли потребоваться ей в долгом путешествии. Даже ее праздничные сандалии, которые Ханна торопливо связала в узел с остальными ее скромными вещами, унесли, чтобы потом уничтожить.Невозможно было написать в Шанхай ее родственникам, потому что никто не знал, кто они. Приходилось ждать приезда Хэмиша Барлоу, чтобы узнать, известно ли ему что-нибудь о них. У Фанни было странное подозрение, что Адам Марш тоже, возможно, был бы в состоянии пролить некоторый свет на этот предмет.Но Адам Марш оставался такой же большой загадкой, как и китайские родственники Чинг Мей, и трудно было разогнать мрак, окутавший теперь ее жизнь.Достаточно странно, но Амелию, казалось, это тоже затронуло. Она была беспокойна и рассеянна. Амелия без своей шумной разговорчивости была другим человеком. Леди Арабелла заметила перемену в обеих девушках и, хотя она одобряла их обостренную чувствительность — тонко воспитанная молодая женщина должна, естественно, быть глубоко потрясена насильственной смертью, пусть даже служанки, — но ей, в конце концов, это надоело.— Луиза, эти девушки нуждаются или в хорошей дозе настойки из ревеня, или в какой-то перемене обстановки. Почему бы вам не отвезти их на неделю или две в Лондон? Если хотите, я поговорю с Эдгаром.— Спасибо, мама, но я вполне способна сама поговорить со своим мужем. Почему он должен прислушиваться к вам больше, чем ко мне?Леди Арабелла покачалась туда-сюда в своем кресле-качалке, мягко улыбаясь.— Вероятно, потому, что у него есть уважение к старости.Луиза с подозрением посмотрела на мать. Это замечание было слишком невинным. Она не замечала, чтобы уважение к чьей-либо старости побуждало ее мужа к какому-нибудь великодушию. Хотя было дело с новой охотничьей лошадью для Джорджа, которую мама у него выпросила.— Так или иначе, разговаривать с ним нет необходимости. Он согласился, чтобы мы поехали в Плимут и сделали покупки, в основном для Амелии. В конце концов, это ее год. Эдгар был очень великодушен.Конечно, он был великодушен. Прошлой ночью он швырнул на кровать стоику соверенов и сказал небрежно:— Посмотрите, что можно извлечь из этой суммы. Я не ожидаю от вас дикой расточительности, но заставьте Амелию — и Фанни, конечно, — выглядеть так, как им подобает. Да, любовь моя?Затем он поцеловал ее в щеку.— Вы видите, я, в конце концов, не такой уж плохой муж.Луза не нашла слов для ответа, что с ней случалось редко. В этот момент его представительная фигура казалась ей впечатляющей и привлекательной, а его глаза не просто терпеливыми и слегка игривыми, но любящими.— Вы преодолели свои финансовые трудности? — спросила она.— Да, теперь положение выглядит более оптимистично. Еще есть кое-какие проблемы, но я надеюсь и рассчитываю с ними справиться.— Я уверена, вы справитесь. Вам всегда это удавалось.— А затем вы начнете думать о ваших врагах? — В его глазах блеснула та доброта, которую он мог показывать по отношению к столь многим людям, сиротам, обедневшим крестьянам, людям, потерпевшим неудачу, но не всегда, вынуждена была признать Луиза, по отношению к ней. Тем не менее, в этот момент он выказывал ее по отношению к ней. Она была настроена скептически, но обрадовалась.— Эдгар, иногда я верю, что вы и вправду хороший человек.Это замечание почему-то показалось ему забавным. Его тяжелые подбородки и живот затряслись от его рокочущего хохота.— Тогда давайте договоримся. Иногда я хороший, а иногда вы терпеливы. Но я должен признать, — он положил руку на ее плечо, — вы стоите того, чтобы вас одевать. Я думаю, что вы и моя дочь сделаете мне честь на этом балу.— Фанни тоже поедет в Плимут? — спросила леди Арабелла.— Если захочет, — коротко ответила Луиза.Но Фанни не захотела поехать за покупками. Она не могла заставить себя покинуть детей. Она не знала, почему испытывает этот смутный страх, что трагедия Чинг Мей может распространиться и на них…Поэтому Луиза и Амелия, с Трамблом на месте кучера, поехали и вернулись домой уже в темноте, нагруженные шелками и парчой, батистом и полосатой тафтой, а также украшениями для шляпок, лентами и тесьмой, и очаровательной белой меховой муфточкой и такой же шляпкой для Амелии. Дети тоже не были забыты. Дядя Эдгар особо просил, чтобы они были одеты, как приличествовало при их новом положении в жизни, поэтому там был клетчатый плащ и шляпка для Нолли, панталоны с оборками и нижние юбки, и сверкающие ботинки с черными пуговицами, а для Маркуса матросская шапка и костюм, и еще шнурок с висящим на нем свистком.Там был даже отрез нового фулярового шелка для Фанни. Это для ее бального наряда, объяснила Амелия. Амелия совершенно пришла в себя и болтала без умолку.— Мы действительно надеемся, что вам понравится этот шелк, Фанни. Мы с мамой очень долго выбирали его. И в следующий раз, когда мы поедем в Плимут, вы тоже должны поехать с нами и зайти к мисс Эгхэм, чтобы она сняла с вас мерку. Она будет шить все наши наряды. Леди Моуэтт говорит, что она ужасно умная, и шьет вещи даже для герцогини Девонширской. Разве это не замечательно, ведь это означает несколько поездок в Плимут, и хоть это и не Лондон, по все же лучше, чем сидеть здесь взаперти. Мисс Эгхэм разрешила нам взять домой некоторые из своих модных журналов. Вы хотите посмотреть их?— Позже, — отсутствующим тоном сказала Фанни.Она была вынуждена признать, что тетя Луиза и Амелия сделали удачный выбор для ее бального наряда. Шелк был глубокого розового цвета вместо пастельных цветов, которые были больше приняты, и он должен был очень хорошо оттенять ее черные волосы и яркую внешность.Но им приходилось выбирать очень тщательно, так как бал Амелии должен был стать большим и важным событием, и все, имеющие отношение к семье, должны отдать ей должное.Фанни ненавидела себя за эти мысли. Она ненавидела одевать детей в их новую одежду и говорить им, что эта одежда только для воскресных дней, когда они будут ходить в церковь. После этого ее нужно снять и аккуратно повесить до следующего воскресенья.— Я не думаю, что Маркусу нравится его одежда, — сказала Нолли.Маркус безропотно стоял в своем матросском костюме. На самом деле на его лице было невинное выражение удовольствия.— А я думаю, что она ему очень правится, — сказала Фанни.— Тогда не понравится Чинг Мей, когда она вернется. Ей не правится, когда мы в какой-нибудь одежде кроме той, что она для нас приготовила.Это было правдой. Чинг Мей была очень тщеславна, когда речь шла о ее стирке и отглаживании детской одежды. Но как можно объяснить очень подозрительной маленькой девочке, что время не стоит на месте, что одежда изнашивается и что новую одежду приходится готовить другим рукам. А также, что Чинг Мей никогда не вернется…Казалось невозможным, чтобы Нолли, которой было шесть с половиной лет, могла понять, что произошло, и оставить это знание при себе. И все же на ее лице был этот взгляд сурового понимания, и она никогда не плакала.Вместо этого она устраивала сцены. Она устроила такую сцену, когда не смогла найти стеклянные шарики.— Какие стеклянные шарики? — терпеливо спрашивала Фанни. — Дора, вы знаете что-нибудь о стеклянных шариках мисс Нолли?— Я никогда их не видела, мисс.— Но вы должны знать о них. Все о них знают! — Нолли топнула ногой, ее глаза метали искры. — Они были в маленькой сумочке, которую Чинг Мей сшила для нас, и Маркус и я всегда играли с ними. Разве не так, Маркус?— Что? — сказал Маркус.— Играли нашими стеклянными шариками, глупый!— Мы давно не играли, — сказал Маркус. — Где наши шарики?— Разве ты не понимаешь, что я именно об этом спрашиваю кузину Фанни! — потеря стеклянных шариков, чем бы они ни были, не была настолько серьезна, чтобы вызвать на лице Нолли такое страдальческое выражение.Фанни предотвратила настоящую вспышку раздражения, предложив пойти погулять.— Мы пойдем в деревню и я покажу вам церковь, в которую вы будете надевать ваши новые костюмы но воскресеньям.Близился вечер, и солнце покинуло длинные окна над алтарем. Церковь была слабо освещена. Фанни медленно пошла по боковому приделу, дети на цыпочках двинулись за ней.— Что это? — прошептал Маркус. — Что это, кузина Фанни?Фанни огляделась. Он указывал на гробницу давнего Давенпорта, того самого, которому приписывали строительство дома в Даркуотере. Хьюго Давенпорт, родился в 1521, умер в 1599. На камне саркофага были с большим мастерством сделаны два изваяния. Сэр Хьюго лежал, высокий и стройный, высеченный из камня кремового цвета, на нем были узкие и остроконечные туфли, борода его была аккуратно подстрижена, а длинный нос стерся до плоского состояния с течением столетий. Жена его, Элизабет, лежала рядом с ним, елизаветинский жесткий плоёный воротник жестко держал ее маленький четкий подбородок. Их ноги доставали до борзой, которая смиренно и верно свернулась клубком, не покинув их в смерти.Именно эта собака заворожила Маркуса.— Я бы хотел ее, — сказал он.— Ты не можешь взять ее, она закреплена здесь, — сказала Нолли.— Это памятник, — объяснила Фанни. — Поэтому люди всегда будут знать, что когда-то жил человек, которого звали Хьюго Давенпорт и женщина, которую звали Элизабет, и у них была верная борзая. Что бы вы хотели положить у себя в ногах?— Когда мы умрем?! — в изумлении сказала Нолли.Такого не могло произойти с маленькой девочкой шести лет. Это едва ли могло произойти с кем-то, кому почти исполнилось двадцать один. Однако это произошло с тоскующей но дому, чужой всем китаянкой, верной, как борзая Давенпортов. Это могло произойти с кем угодно.— Думаю, что я бы выбрала голубя, — сказала Фанни.— Я бы взял павлина! — сказал Маркус.— А как ты, Нолли?Нолли подняла свой маленький подбородок. Он был замечательно похож на подбородок Элизабет. Он не нуждался в поддержке жесткого плоёного воротника.— Но я не собираюсь умирать! — с возмущением воскликнула она.Кто-то открыл дверь церкви. Она скрипнула, и на каменные плиты упал солнечный свет. Затем дверь мягко закрылась, и человек остановился внутри.Его лицо было в тени. В его манере держаться было что-то знакомое. Почему он просто стоял там, как будто надеялся остаться незамеченным?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37