Джески с трудом подыскивал слова. Он нередко сбивался и просил Мюррея повторить сказанное, для того чтобы вспомнить соответствующее слово на шайенском языке. Когда он кончил переводить, то склонил голову набок, ожидая ответа. Затем, поглаживая бороду, с глупым видом принялся жевать табак и слушать.
— Эти воины хотят смуты, — заявил он наконец Мюррею.
— Откуда ты это взял?
Коверкая, как обычно, английский язык, Джески заявил:
— Притворяются, будто не понимают. Они, мол, ничего вам не сделали такого, за что их следовало бы засадить в тюрьму. Они просто ушли от жары и расположились здесь, потому что тут прохладно и легче живется. Они говорят, что все равно будут жить в этом месте и что если они должны умереть, то лучше умереть здесь, где все напоминает им о Черных Холмах… или дьявол его знает как называется это место, откуда они пришли сюда. Они говорят, что не убежали из резервации и что даже ребенок может пройти те восемь миль, которые отделяют их от агентства.
Мюррей покачал головой и долгое время яростно пыхтел трубкой.
— Скажи им, что я обязан выполнить полученный мною приказ и что им все-таки придется отправиться со мной в форт, — заявил он.
— Они говорят: если вы сажаете человека в тюрьму, чтобы он там умер, то должна быть какая-нибудь причина, а сейчас ее нет. Они останутся здесь и будут жить мирно.
— Скажи им: если они не пойдут добром, мне придется применить силу.
На спокойном, точно высеченном из камня лице Маленького Волка мелькнула слабая улыбка, как будто все это было ему давно известно.
— Они говорят: вы делайте то, что вы считаете правильным, а они будут делать то, что они считают правильным.
Затем последовала торжественная церемония пожимания рук, и приехавшие отправились обратно.
— Ну, теперь я доволен, что мы захватили с собой пушку, — заявил Келли.
А Мюррей резко остановил его:
— Оставьте при себе ваши замечания, пока вас не спросят, сержант!
Когда Майлс услышал, что полковник Мизнер послал кавалерийский отряд, чтобы доставить индейцев Тупого Ножа в форт Рено, а затем в тюрьму, он испытал разноречивые чувства: во-первых, облегчение, оттого что дело передано в другие руки и им теперь займутся компетентные военные власти; во-вторых, его охватил стыд, так как он понимал, что поступок Мизнера не был справедлив и не вызывался необходимостью.
Шайены не покинули резервацию, и нет оснований утверждать, что они готовятся ее покинуть. Поэтому они все еще находятся в его ведении, как главы агентства. А тогда — как мог он допустить, чтобы Мизнер арестовал пятьдесят-шестьдесят человек за преступление, которого они не совершили и, насколько ему было известно, может быть вовсе и не намеревались совершить! У него не было иных доказательств, кроме заявления Джимми Медведя, будто из деревни Тупого Ножа бежали три человека. А в тот день была такая жара, что даже более здравый парень, чем Джимми Медведь, мог потерять голову и ошибиться — если он действительно видел этих трех людей, а не выдумал все это из мести за какие-нибудь воображаемые обиды. И потом, действительно ли они ехали на север, а не просто охотились?
Чем больше он думал, тем мучительнее у него болела голова, тем сильнее тревожила совесть и одолевали сомнения. Он был искренним человеком; работая как агент по индейским делам, он старался следовать своим убеждениям и делать добро той небольшой частице человеческого рода, которая была ему подчинена.
Д?ла не менял и тот факт, что препятствия были почти непреодолимы, а пайки скудны, что он не имел компетентной и достаточной помощи, что правительство предпочитало держать на Территории кавалерийский полк, а не отряд учителей, или плотников, или водопроводчиков, или инженеров; задачи были те же, только выполнение становилось труднее.
Со всеми этими мыслями он пришел к жене; голова его болела, промокшая от пота рубашка раздражала. Он выпил холодного лимонаду и попытался найти некоторое утешение в ее восхитительных печеньях.
— Но послушай, Джон, — сказала она, — разве, как только эти индейцы будут посажены в тюрьму, все это не уладится? И тогда ты сможешь решить, кто был прав и кто виноват.
— Все не уладится, — с горечью ответил он. — Нельзя арестовать пятьдесят-шестьдесят человек только за то, что кто-то из них, может быть, совершил проступок. В сущности, я не знаю, в чем еще они виноваты, если не считать их перемещения поближе к Коттер-Крику, где я с самого начала и должен был поселить их. Там, по крайней мере, хоть есть вода и кое-какая зелень, а не одна только ужасная красная пыль.
— Но ведь эти трое убежали? — осторожно напомнила ему Люси.
— К черту их! Извини, пожалуйста, Люси. Пойми, я не уверен, что они действительно убежали. Я ни в чем не уверен.
— Но ведь в агентстве решительно все знают, что они убежали. Дело пойдет еще хуже, если индейцы начнут убегать, когда им взбредет в голову.
— Так-то оно так.
— Поэтому ты и должен сказать Маленькому Волку или Тупому Ножу, что эти трое должны вернуться, и тогда все разрешится.
— Разве они могут вернуть этих людей! Ах ты не понимаешь, Люси! Дело не в этом, не в трех людях, а в том, что вся поли гика, которая проводится здесь в резервациях, никуда не годится — нельзя сажать целое племя в тюрьму! — Он замолчал, затем тряхнул головой: — Нет, наказать их за этих трех нужно, но только не так. Ведь Мизнер туда пушку отправил. Он способен выпустить по стоянке несколько снарядов. Что я тут могу поделать!
— Пошли кого-нибудь. Ведь ты пока еще хозяин в Дарлингтоне.
— Верно… Сегер мог бы поехать туда и заставить их подождать, пока я не переговорю с вождями. Это лучше, чем действовать так, как Мизнер.
Он надел шляпу и отправился на поиски Сегера.
Майлс немного успокоился: он все-таки что-то предпринимает; каковы бы ни были результаты, у него будет хоть это маленькое удовлетворение. Да и Сегера не запугать каким-то армейским офицерам. И, уж конечно, Майлс, как агент, имеет право приказывать и добиваться соблюдения закона у себя в агентстве.
Пока Сегер седлал лошадь; Майлс говорил долго и убедительно не столько для Сегера, сколько для того, чтобы самому отделаться от сомнений.
Он просил Сегера поспешить — это было самое важное. По всей вероятности, Маленький Волк не покорится. Слыханное ли дело, чтобы шайены подчинялись! Разве только когда убеждались сами, что не правы. И он просил Сегера не задерживаться и предотвратить если не новую войну с индейцами, то хотя бы их избиение.
Сегер невозмутимо выслушивал докучливые просьбы и инструкции Майлса и только кивал головой.
— Сделаю все, что смогу, — сказал он.
Когда Сегер поднялся на холм, где расположился лагерем эскадрон «Б», уже наступили сумерки. Всюду было так тихо, что ему сначала почудилось, будто дело уже кончено и Майлсу придется улаживать все это только со своей совестью. Но вскоре он разглядел в полумраке неподвижные фигуры солдат с ружьями, молчаливо сидевших по всему гребню холма. А внизу, в лощине, точно светляки, мерцали костры индейской стоянки.
Он вздохнул с облегчением и спросил окликнувшего его часового:
— Кто здесь командир?
— Капитан Мюррей!
— Пропусти меня к нему. Я — Сегер, из агентства. Весь день вплоть до этой минуты Мюррей откладывал атаку. Сначала он был занят приготовлениями к ней, а покончив с ними, решил изучить тактические условия создавшейся обстановки. Однако он знал отлично, что никакой особой тактики не потребуется, надо будет просто выпустить несколько снарядов, а затем войти в стоянку и захватить в плен воинов. По мере того как время шло и оттягивание решения не приносило никаких результатов, настроение его все ухудшалось. Даже сержант Келли боялся обратиться к нему, и Мюррей едва не обрушился с яростью на лениво развалившегося под деревом следопыта, заплевавшего табачным соком все вокруг.
Беда заключалась в том, что капитан теперь понял всю безнадежность предстоящей задачи: ему не захватить в плен даже и половины мужчин. Шайены будут сражаться, и он потеряет с десяток солдат, потом ему придется хоронить изувеченные тела женщин и детей. В результате возникнет бесполезная, бессмысленная война с индейцами, которая может охватить пожаром чуть не половину прерий и оставит за собой мертвых, раненых, разбитые жизни. И то обстоятельство, что Мизнер взвалил всю ответственность на него, вызывало такую ненависть к полковнику, какой он никогда ни к кому не испытывал. И сам он попал в капкан — ему нельзя ни идти вперед, ни отступать. Он знал слишком хорошо, какой властью располагает командир полка в прериях, когда дело идет о том, чтобы выдвинуть или испортить карьеру подчиненным ему офицерам.
Поэтому он с часу на час откладывал неизбежное решение, и когда наконец увидел Сегера, то почувствовал, будто само небо протянуло ему руку помощи. Он радостно приветствовал его.
— Добрый вечер, капитан, — сказал Сегер. — Я вижу, вы закололи барана, но пока еще не едите его.
— Засадить пятьдесят шайенов в тюрьму — дело нелегкое.
— Вы правы. И я думаю, вы понимаете, что на этот раз ваш полковник перестарался.
— Разве?
— Мне кажется. И агент Майлс того же мнения. Возможно, что и управление по делам индейцев взглянет на дело так же, и если ваша милая гаубица начнет швырять снаряды в стоянку, может подняться даже целый скандал. Вашингтон вмешается, и ваш всемогущий полковник Мизнер сядет в калошу.
— Возможно, — уклончиво заметил капитан, с трудом удерживаясь, чтобы не улыбнуться: такое он почувствовал облегчение.
— Эти индейцы всё еще находятся в резервации, а это означает, что они пока состоят в ведении агента Майлса, а не военных властей. И Майлс серьезно предостерегает вас: он будет считать ответственными всех офицеров вашего полка, если что-нибудь случится. Вы не имеете права арестовать шайенов, и полковнику это известно. Хотите, чтобы я все это изложил письменно?
— Нет, не нужно, — сказал Мюррей.
— Вы намерены здесь оставаться всю ночь?
— Придется, если только не установлю связи с полковником Мизнером и не получу дальнейших распоряжений. Но я не буду беспокоить ваших драгоценных индейцев, а буду только держать их под наблюдением.
— Полагаюсь на ваше слово, капитан, — кивнул головой Сегер. — Я спущусь в лагерь и попытаюсь уговорить вождей, чтобы они пришли поговорить с агентом Майлсом. Так что не открывайте стрельбу, если кто-нибудь появится из темноты.
— Дело довольно рискованное, — заметил капитан. — Они знают, зачем мы здесь.
— Разве?.. Ну, предоставляю военным все видеть в мрачном свете, я же рискну. Не думаю, что они подстрелят меня.
— Хотите, чтобы Джески отправился с вами в качестве переводчика?
— Джески? Нет, я знаю немного по-шайенски: думаю, что этого хватит. Я не хочу, чтобы со мной был кто-нибудь, имеющий отношение к армии.
— Ладно, идите. Шкура-то ваша.
Мюррей видел, как Сегер тронул коня.
Сегер не проехал и нескольких шагов, как исчез в густеющем мраке. Слышен был только топот его коня, да и тот скоро замер вдали.
Долгое время Мюррей сидел неподвижно там, где Сегер покинул его, и смотрел на мерцающие костры индейской стоянки, на слабо светившиеся вигвамы, похожие на фонари из тыквы. Огонь просвечивал только через верхнее отверстие или в местах, где бизоньи шкуры прохудились.
Откуда-то из темноты донеслось бормотанье следопыта:
— Оторвут этому бездельнику голову — и поделом! Клянусь богом, не уважаю я человека, который не знает этих краснокожих!
Сегер вернулся почти через час. Нагнувшись с седла, он сказал встревоженному Мюррею:
— Вожди явятся утром. Распорядитесь пропустить их.
— Ну конечно! Были у вас какие-нибудь неприятности?
— Только с моим шайенским языком. И как на нем говорят их малыши — это выше моего понимания.
На другой день ранним утром полковник Мизнер в сопровождении лейтенанта Стивенсона прибыл в агентство. Сначала Мизнер разозлился на Майлса, осмелившегося отменить его приказ, однако, здраво поразмыслив, понял, что затея могла обойтись ему недешево. И как бы там ни было, а Майлс все-таки таскал для него каштаны из огня. Но раз Майлс намерен разрешить эту проблему самостоятельно, Мизнер хотел присутствовать при разборе дела, для того чтобы составить потом выгодный для себя рапорт.
Когда приехали офицеры, маленькая контора Майлса была уже битком набита. Здесь были и Сегер, и агент, и Трюблад, и переводчик Эдмонд Герьер. Войдя, Мизнер едва поздоровался. Слегка кивнув служащим агентства, он сел на стул у окна. Лейтенант стал рядом с ним. Сегер примостился на краю конторки и набивал трубку Майлс сидел за конторкой, а Трюблад, с блокнотом и карандашом, — в углу комнаты. Герьер скромно стоял у стены и, опустив голову, непрерывно вертел свою широкополую соломенную шляпу.
За те полчаса, в течение которых собравшиеся дожидались индейцев, сказано было мало, почти никто не шевельнулся, и только Сегер поднялся один раз, чтобы шире распахнуть окно. Обменялись несколькими замечаниями о погоде да усердно обтирали вспотевшие лбы Майлс, склонившись над конторкой, составлял отчет, но он явно нервничал и волновался.
Наконец Сегер кивком указал на окно:
— Ну вот, они едут.
Все повернулись, чтобы посмотреть. Трое индейцев верхом подъезжали к веранде впереди — два старика, а за ними — индеец средних лет, мощного сложения, мускулистый, как гладиатор, с изрезанным глубокими шрамами лицом Они ехали медленно, слегка наклонившись вперед, а за ними бежала толпа ребят из агентства.
Подъехав к дому, они спешились, и дети обступили их, усердно разгребая босыми ногами пыль.
— Индеец с изуродованным лицом — это Ворон, — сказал Сегер — Опасная бестия! Может быть, они ожидают каких-нибудь недоразумений? Говорят, он когда то голыми руками убил шестерых пауни в битве при Туин Форк. А двое других — Маленький Волк и Дикий Кабан.
Сегер закурил трубку и вышел, чтобы привести вождей. В комнате воцарилось удушливое, насыщенное грозой молчание Майлс перестал писать.
Войдя, шайены обменялись рукопожатием со всеми и, прислонившись к стене, стали ждать, когда заговорит агент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31