До каких же пор эта индейская угроза будет держать их дома, их очаги, их близких в долине мрака? Мы заявляем: хватит! Мы заявляем, что не будут больше наши близкие гибнуть в жадно разверстой пасти варварства! Мы обращаемся к свободным людям: подымайтесь и уничтожьте краснокожих! Мы говорим: граждане Додж-Сити, защищайте ваши очаги, подымайте оружие за дело мира и свободы! Ударьте по ним с такой силой, чтобы они поняли: это гнев Господень обрушился на них! Дайте им такой урок, который на веки вечные отучит их переступать границы своих резерваций…»
Гарбург слушал, слегка усмехаясь. Он слышал, как те же призывы, заклинания и проклятия произносились по поводу охотников за бизонами, бандитов, скотокрадов, торговцев виски, техасцев.
Аткинс никогда не менял текста своих передовиц, а если бы менял, то порядочные люди в Додже, может быть, все-таки читали бы их. Но при данном положении дела никто их не читал, за исключением тех случаев, когда эти статьи перепечатывались газетами восточных штатов, стремившимися показать воинственный пыл пограничной прессы.
Кончив диктовать, Аткинс подошел к телеграфисту, ухмыляясь и посасывая свою старую трубку.
— Задал я им перцу, а? — сказал он.
— Разве вы так ненавидите индейцев?
— Ненавижу? Да я никогда не знал ни одного, никогда не говорил ни с кем из них, кроме метиса Микки. Но они, как и бандиты, мешают прогрессу, а прогресс не может останавливаться.
— Все же я не печатал бы этого, — сказал Гарбург.
— Почему?
— И так достаточно шума. Зачем же еще добавлять? Индейцы не подошли к Доджу, и нет никаких доказательств, что они грабили или творили безобразия. У них, вероятно, одно-единственное желание — уйти к себе на родину, на север.
— А нам надо убираться с земли, за которую мы сражались? Сказать им: идите сюда, идите с миром?
— А почему бы и нет!
— Эх!.. — Редактор сплюнул. — Уходите! Трусость слишком нестерпима. Убирайтесь отсюда!
Отряд из форта Додж выехал с наступлением темноты и, следуя точно на юг, направился в сторону Уитмена, вместо того чтобы двигаться на юго-восток, к Ридеру и Медисин-Лодж-Ривер. Седберг решил, что отряд из форта Рено или уже перехватил шайенов, или совершенно утерял их.
Тот факт, что индейцы могли уйти от кавалерии, уже настигшей их, ему и в голову не пришел. А если бы Мюррей вступил с ними в соприкосновение, то сведения об этом уже были бы получены в Додже. Таким образом, вероятнее всего, что отряд из Рено окончательно потерял след индейцев. Если отряд продолжит свой марш на север от Сан-Сити, он будет прикрывать восточный фланг, так же как и воинские части, патрулирующие железную дорогу на открытых платформах. Тем не менее инстинкт мог заставить шайенов уклониться к западу, подсказать им, что в наименее населенной части штата скрыться легче всего. Больше никаких данных у Седберга не было. И он ночью повел наугад в южном направлении свою посаженную на мулов пехоту.
Множество слухов о нападениях индейцев просочилось за этот день в Додж-Сити из всех частей Канзаса, но Седберг не мог опираться на них, так как они были слишком недостоверны и противоречивы. Имело смысл идти только на юг, и он пошел на юг, намереваясь описать широкую дугу к востоку и на следующий день найти след Мюррея.
В качестве следопыта он захватил с собой старика Пита Джемисона, метиса из племени Воронов, знавшего юго-западный Канзас как свои пять пальцев. Существенную помощь оказывали также яркий свет луны и белое сияние звезд, которое наблюдается только над высокими горными кряжами, пустыней и беспредельными прериями.
Солдаты ехали тесными рядами, почти безмолвно. С непривычки им было не очень удобно верхом на мулах, но все же они двигались быстро. Они не чувствовали усталости, так как им был дан двухчасовой отдых после ужина; все же перспектива трястись всю ночь рысью была не из приятных.
Рядовой Венест ехал почти в голове колонны, в двух шагах позади капитана Седберга. Он уже чувствовал себя раскисшим и измотанным. Даже теперь ему было трудно примириться с мыслью, что удовольствия, которые он получил в Додж-Сити, были так мгновенны, что они остались позади, а он возвращается или к индейцам, или к ненавистному желто-красному однообразию и скуке форта Рено.
Он слышал, как Седберг о чем-то говорит со следопытом, и ему были ненавистны они оба, ненавистно все, что было связано с этой бесконечной, плоской, унылой равниной. Он мечтал о том, чтобы, если они действительно найдут индейцев, Седберг погиб, умер в таких же страданиях, какие испытывает сейчас он, Венест. Его раздражал глухой голос следопыта и певучий индейский акцент, с каким он говорил Седбергу:
— Эти шайены, клянусь богом, все до одного скверные люди. Они дерутся, как черти, как дикие кошки. Я думаю, если мы найдем их, надо идти осторожно-осторожно, как мышь в темноте, когда она чует кошку.
— Твое дело найти их. Только и всего. Найди их и предоставь уж мне самому решать, что делать с ними дальше, — сказал Седберг.
— Верно, верно. Только я думаю, господин капитан, надо очень осторожно…
Они ехали, ехали бесконечно долго. Трава вокруг них была высокая, темная, мокрая. Лаяли койоты, заслышав топот мулов. Один раз солдаты врезались в стадо перепуганных бизонов. Кавалеристы проезжали мимо проволочных изгородей, уже разделивших прерии на участки, и временами перед ними вставали черные пятна амбаров и домов с закрытыми ставнями. Иногда во мраке слышались ржанье лошадей, топот испуганного скота, а поднявшись на холм, они видели внизу печальный отблеск потухающего костра и неподвижные фигуры спящих ковбоев, лежавших вокруг него, точно спицы колеса. Но ни отряд, ни патрули, растянувшиеся на пятьсот ярдов по обеим сторонам отряда, нигде не обнаружили каких бы то ни было следов индейцев; не было ни пылающих ферм, ни зарева в небе от их костров.
Ночь проходила, а полусонные солдаты всё ехали, свесив головы, изредка только открывая рот, чтобы выругаться, и снова погружаясь в мрачное, как ночь, молчание, которое нарушалось только непрерывным топотом копыт. И это продолжалось, пока небо из темно-синего не превратилось в чернильно-черное, а затем не начался угрюмый и мглистый рассвет.
— Зря маемся, — сказал Пит Джемисон.
Спустя минуту он повернул мула и, стоя на стременах, поднеся к ушам ладони, принялся слушать. Седберг подал солдатам знак остановиться, а оба патруля нерешительно подъехали в полумраке.
— Кажется, я слышу очень странный шум, — глупо ухмыляясь, заявил следопыт, вертя головой из стороны в сторону. — Кажется, я что-то слышу.
— Что же?
— Не знаю. Может, ничего, а может быть, много людей верхами скачет.
— Где?
Следопыт указал вперед, и Седберг напряг слух. Лошади офицеров тревожно заржали, а солдаты, стряхнув с себя сон, судорожно сжимали холодный металл своих ружей и вздрагивали от утреннего сырого холода. Снова в прериях стало тихо. И вдруг через мгновение они услышали звук, похожий на приглушенную, далекую дробь многих барабанов.
— Они где-то близко, — заявил Джемисон.
— Сколько же их, по-твоему?
Следопыт пожал плечами:
— Может, две сотни. Может, и больше.
«Это или индейцы, или Мюррей со своим отрядом», — подумал Седберг. Он нерешительно обернулся и взглянул на солдат; они стояли тесными рядами, измученные ночной ездой, возились со своими ружьями, силясь вместе с тем удержать на месте мулов, которые сбивались в кучу, как домашний скот.
Теперь, когда Седберг был близок к цели, он не знал, что ему делать.
Как офицеру пехоты, ему хотелось приказать солдатам спешиться и рассыпаться цепью. Но тогда индейцам — если это они — будет очень легко избежать стычки с его солдатами. И он стал ждать.
Венест, скорчившись на своем рослом сером коне, потирал онемевшие икры.
Вдруг он увидел индейцев, появившихся из тумана. Они неслись вскачь с невысокого холма и остановились, выжидая, в сотне ярдов от отряда.
В эту минуту Венест понял, что Мюррей потерпел неудачу и сам он тоже. Где-то там все его товарищи находились в полной безопасности, а он здесь один, лицом к лицу с индейцами. Точно жестокий и мстительный рок вступил с ним в единоборство и победил.
— Ей-богу, — шепнул следопыт, — кажется, мы поймали их или они нас!
Седберг взмахнул рукой, и мулы пошли вперед.
Индейцы казались неподвижными, смутными силуэтами. И вдруг легко, как текущая вода, больше половины их устремилось прочь.
— За ними! — воскликнул Седберг. — Горнист, черт тебя побери, давай сигнал!
Звуки трубы, казалось, пробудили и в людях и в животных одно и то же желание. Мулы пустились рысью, но следопыт, поднявшись на стременах, схватил Седберга за руку и крикнул:
— Господин капитан, там женщины, вы с ума сошли! Вы будете гнаться за женщинами, а воины наступят вам на хвост!
И тут Седберг понял, в чем дело: женщины и дети устремились на юго-восток, туда, откуда они пришли; мужчины же, ловкие, как цирковые наездники, мчались на своих маленьких лошадках и окружали роту, чтобы ударить по ней с фланга. Он безуспешно пытался повернуть своих солдат, но мулы сбились в беспорядочную кучу, и он приказал колонне остановиться.
Розовый отблеск восходящего солнца уже появился среди дымки. Женщины и дети скрылись в ней, как бы закутались в сумрак и туман, а мужчины, убедившись, что их семьи в безопасности, вызывающе разъезжали взад и вперед перед конной пехотой. До сих пор еще не раздалось ни одного выстрела.
Седберг, убедившись, что ему не удастся хоть как-нибудь построить мулов для атаки, приказал солдатам спешиться и открыть огонь. Индейцы отъехали прочь. Солдаты с трудом слезали с седел, висли на уздечках и, осыпая бранью измученных, упрямых мулов, растаскивали животных в стороны, чтобы иметь свободное пространство для стрельбы. Венест остался в седле; он достаточно разбирался в кавалерийском деле, чтобы понять всю бессмысленность и гибельность подобного маневра. Он один предвидел массовую атаку шайенов, пока пехотинцы еще возились с мулами.
Он видел, как шайены, развернувшись подобно вееру, налетели на отряд: так несется гонимое бурей перекати-поле. Пронзительно крича и воя, они смяли мулов, промчались сквозь их ряды, оставив роту в полнейшем смятении. Солдаты открыли огонь, но без результата. Попасть в этих вертящихся, мечущихся всадников было так же трудно, как подстрелить летящего дикого голубя. Индейцы стреляли немного, их редкие, разрозненные выстрелы скорее имели целью вызвать панику среди животных, чем убить солдат. Они уже умчались в предутреннюю мглу, а солдаты всё еще возились с мулами, поднимались с земли и бесцельно выпускали пулю за пулей вслед исчезнувшим индейцам, ругались и ощупью отыскивали в высокой траве свое оружие.
Но Венест исчез. Его большой серый конь заартачился, и Венест, увидев приближавшихся индейцев, дал ему шпоры и помчался прочь. Голова его кружилась, спину, как ножом, колола боль от пули, засевшей под лопаткой. Это была случайная пуля, выпущенная наугад кем-то из солдат. Но Венест сознавал только одно: теперь все кончено, он дезертирует, он вернется домой, он будет скакать, не оглядываясь, не отдыхая, пока не доедет до дому.
Сначала он бешено мчался навстречу индейцам, а потом, когда они повернули на восток, к своим женам и детям, — в сторону от них. Теперь Венест был один. Его рослый серый конь перешел на рысь, затем на шаг и наконец совсем остановился. Венест висел в седле. Его воспоминания о зеленой теплой родине в Джерси были очень неясными; такими они оставались до тех пор, пока его пальцы под тяжестью тела не разжались и не соскользнули с луки. И тогда для него наступила ночь, хотя солнце, как лучезарный ангел, поднималось над прериями. Рослый серый конь пошел дальше и начал щипать траву, таща за собой тело Венеста, одной ногой застрявшего в стремени.
В Додж-Сити, в театре «Леди Веселье», прошла уже половина представления, когда конферансье Франк Хеник вышел на авансцену и поклонился зрителям.
Приняв робкий и смиренный вид, стоял он против рампы с шестьюдесятью свечами в жестяных подсвечниках и, сжав руки, наконец заговорил:
— Сограждане Додж-Сити, соотечественники, я обращаюсь к вам сейчас не для того, чтобы развеселить вас. Есть время и для веселья, и вы не ошибаетесь, когда, уплатив за вход в наш театр, ожидаете услышать здесь шутки наивысшего качества, так же как танцы и пение. Но сегодня не до шуток. Об этом я и буду говорить. Я имею в виду грозную опасность, которая охватывает Канзас, подобно безудержному пожару в прериях. Я хочу сказать о краснокожих дикарях, которые жгут, грабят, убивают. Я хочу сказать о мужественных людях, притаившихся в своих забаррикадированных домах, о женщинах и детях, стоящих рядом с ними на коленях и возносящих к небу свои молитвы, в то время как их мужья, братья, отцы посылают в окно пулю за пулей, чтобы отогнать свирепого врага, стремящегося уничтожить все, что им дорого. Можете ли вы, граждане Додж-Сити, сидеть здесь, оставаясь равнодушными к их страданиям? Или, быть может, гнев и ужас уже закипают в ваших верных сердцах? Можете ли вы сидеть здесь и не испытывать желания взять в руки ружье, пойти уничтожать это бессердечное первобытное чудовище, не знающее, что такое любовь и христианская вера, умеющее только скальпировать и терзать людей до смерти? Можете ли вы позабыть не только храбрецов, служивших под командованием генерала Кастера и отдавших свою жизнь всего только несколько лет назад, но и таких отважных мужчин и женщин, как Фуллеры, Кленси, Логаны и им подобные храбрецы, которые лежат теперь оскальпированные и окровавленные? Я только платный конферансье и, может быть, мои слова ничего не значат для таких закаленных бойцов, как вы, но я знаю, что если вы дадите мне ружье и коня, я первый отправлюсь с вами… Крайне признателен вам за любезное внимание, леди и джентльмены!
Оркестр попытался исполнить военный гимн республики, но шумные овации заглушили звуки музыки. Франк Хеник все отвешивал и отвешивал поклоны, но бесполезно было пытаться успокоить зрителей или же продолжать представление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31