Это сознание сразу разрушило в нем то немногое, что было заложено воспитанием, дисциплиной, привычкой, он потерял всякую выдержку, и теперь это было только ничтожное, обезумевшее от ярости существо.
Возле самой реки они догнали старика, державшего ребенка. Одним ударом сабли Уэсселс убил старика, а солдат, бежавший за ним по пятам, застрелил и ребенка. Они побежали по берегу и увидели в лунном свете двух шайенов, вооруженных только ножами; индейцы пытались хоть немного задержать погоню, чтобы дать возможность спастись тем, кто был впереди. Солдаты пронеслись мимо Уэсселса. Один из индейцев упал; другой, весь в крови, каким-то чудом еще держась на ногах, размахивал ножом. Врум зарубил его.
Они увидели раненого шайена. Лежа на льду, подломившемся под тяжестью его тела, он тихо пел похоронную песнь. Уэсселс щелкнул курком своего пустого револьвера. Солдаты, бежавшие за ним, выпустили десяток пуль в умирающего индейца.
Солдаты нагнали маленькую группу из шести женщин и двух мальчиков: прижимаясь друг к другу, они лежали в снегу, так как были слишком слабы, чтобы бежать дальше. Одна из женщин держала на руках мертвого ребенка. Солдаты открыли огонь и продолжали стрелять до тех пор, пока все шесть женщин и один из мальчиков не остались лежать на месте, в замерзающей луже крови. Другому мальчику удалось уползти в кусты. Уэсселс с солдатами нашли его шагах в десяти от убитых: он забился в расселину. Один из солдат вскинул карабин, чтобы выстрелить, но Уэсселс вышиб у него из рук ружье.
Уэсселс забрался в расселину и вытащил из нее ребенка. Это был перепуганный мальчуган одиннадцати-двенадцати лет, похожий на гнома, худой, изнуренный, окровавленный. Он судорожно рыдал.
Припадок бешенства, охвативший гарнизон форта, кончился, иссяк. Солдаты почувствовали усталость, стужу, отвращение. Они стояли вокруг ребенка, стараясь успокоить его. Затем, подняв, понесли обратно в форт.
Уэсселс, испытывая тошноту, промерзший и дрожащий, шел через учебный плац. Звуки стрельбы, давно уже затихшей, все еще отдавались у него в ушах. Теперь слышались только стоны раненых.
Вокруг него солдаты молча подбирали убитых индейцев и относили их к старому бараку, где и складывали у стены, как дрова, один подле другого. Иные уносили раненых детей, помогали раненым женщинам. Но раненых было меньше, чем мертвых. Десятками складывали их у стены барака; казалось, им не будет конца. С берега реки приносили все больше и больше трупов.
Уэсселс пошел в лазарет, где гарнизонный врач Кленси пытался залатать растерзанную плоть и раздробленные кости. Низенький лысый доктор натянул штаны, но остался в ночных туфлях. Его руки и одежда были измазаны кровью. Тут же стояла бутылка виски.
Лазарет был полон индейцев. Они лежали с неподвижными перекошенными лицами; мужчины — большей частью молча, дети — плача от боли и от воспоминаний о пережитом ужасе; женщины всхлипывали и тихонько стонали.
— Виски делу не поможешь, — сказал Уэсселс.
— Виски? — Доктор взглянул на него и презрительно отвернулся.
— Я говорю, что виски тут не поможешь.
— Подите вы к черту, Уэсселс! — сказал доктор.
— Молчать!
Поток грубой и насмешливой брани полился из уст доктора. Уэсселс постоял немного, слушая ее, затем вышел.
Во дворе он увидел фургон, возвращавшийся в форт. Его отправили к реке по следу индейцев, чтобы подобрать мертвых. Подойдя, Уэсселс принялся наблюдать, как из него вытаскивают обледеневшие трупы.
В офицерской столовой Уэсселс увидел сидящего у стола лейтенанта Аллена: он плакал, закрыв лицо руками.
— Нашли занятие… — сказал Уэсселс.
Аллен не двигался.
— Да будьте вы мужчиной, чтоб вас! — крикнул Уэсселс. — Какого черта! Вы же офицер, а не школьник. Встать!
Аллен медленно поднялся.
— Слушаю, сэр, — сказал он.
— Идите к себе, — вполголоса проговорил Уэсселс. — Ложитесь спать, хорошенько отдохните.
— Слушаю, сэр, — прошептал Аллен.
— До утра все как рукой снимет.
— Да, сэр.
Уэсселс сел за стол и, куря сигару, угрюмо уставился — в пространство. С мороза вошел Врум. Постучал ногами, стянул перчатки. Он. старался держаться прямо и молодцевато. Но Уэсселсу казалось, что он видит перед собой пузырь, из которого выпущен воздух.
— Я встретил Аллена, — вскользь заметил Врум, выжидательно поглядывая на Уэсселса.
Он взял предложенную капитаном сигару и тоже сел у стола.
— Ну и чертовщина! — сказал он.
— Сколько же? — спросил его Уэсселс, не поясняя своего вопроса, но зная, что будет понят.
— Пока шестьдесят один, — ровным голосом ответил Врум. — Еще продолжают подвозить трупы с реки. И я думаю, кое-кто из раненых тоже умрет.
— Шестьдесят один… — повторил Уэсселс.
Врум флегматично дымил сигарой.
— Почему они не могли вернуться обратно? — пробормотал Уэсселс.
Врум продолжал курить.
— Шестьдесят один… — повторил Уэсселс, как бы пытаясь закрепить этот факт в своей памяти.
— Главным образом женщины, — добавил Врум. Спустя некоторое время Уэсселс сказал:
— У тех, кому удалось бежать, есть ружья. Завтра утром придется отправиться за ними и привести их обратно.
— И я так думаю, если только они не перемрут и не замерзнут, пока мы найдем их.
— Как бы то ни было, а утром мы должны отправиться.
— Видимо, да.
— Вам лучше остаться с гарнизоном, я возьму с собой Бакстера.
— Как хотите, — пожал плечами Врум.
Они еще посидели некоторое время в молчании, покурили, наконец Врум спросил:
— Пошли?
— Нет, я еще хочу написать рапорт.
Закончив рапорт, Уэсселс отправился к себе, выпил виски и попытался заснуть. Но безуспешно. Он лежал на постели одетый, а мрак пред его глазами был полон картин — слишком много картин, слишком реальных. Сон не приходил.
Капитан надел теплый плащ и, спотыкаясь, выбрался наружу, но те же картины стояли у него перед глазами. Он вышел на холод, он был весь в испарине. Фургон как раз возвратился в форт с новым грузом убитых. Капитан остановился и глядел, как солдаты сбрасывают трупы, держа их за голову и за ноги. И вдруг он услышал собственный голос:
— Сколько?
Уэсселс прошел мимо освещенных окон лазарета, и они напомнили ему тоскливые, похоронные песни. Его охватила мучительная потребность деятельности — все равно, какой деятельности.
Встреченный им лейтенант Бакстер сказал:
— Я не могу спать, сэр, хотя и пытался.
— Да…
— Из штаба ничего не получено?
— Пока еще нет, я только что отправил рапорт.
— Газеты разузнают об этом?
— Думаю, что да. Они узнают обо всем.
— Вероятно, вам пришлось упомянуть и мое имя, сэр?
Уэсселс кивнул.
Первый раз в своей жизни он, против воли, подумал о том, сколько же наслоений и закоулков в душе у человека! Но он не хотел останавливаться на этой мысли. Ему и подумать было страшно, какая цепь событий может развернуться, если имя Бакстера будет связано с происшедшей резней.
— Я должен был это сделать, — сказал он.
Бакстер закивал головой; он походил на перепуганного ребенка и старался не смотреть в сторону барака и трупов.
— А сколько раненых и убитых у нас? — спросил Уэсселс. Он втайне надеялся, что их потери хоть как-нибудь уравновесят число убитых шайенов.
— Один, — ответил Бакстер.
— Один?
— Да, один часовой. Он был убит возле барака выстрелом прямо в сердце.
— Неужели один? — недоверчиво переспросил Уэсселс.
— Никак не могу заснуть, — жалобно ответил Бакстер. — Ужасно устал, а спать не могу.
— Но у нас должны же быть хоть раненые, — настаивал Уэсселс.
Солдаты выгружали из фургона последние трупы шайенов.
— Должны быть раненые. Они же набросились на нас, у них были ружья…
— Пять человек, сэр. Смит и Эверст чувствуют себя плохо. Они не захотели сразу отправиться в лазарет и, истекая кровью, побежали к реке.
Бакстер, захлебываясь, принялся описывать подробности.
— Ах, да замолчите вы! — вздохнув, сказал Уэсселс.
— Прошу прощенья, сэр.
— Да-да, я сам прошу прощенья.
— Я думал…
— Ничего, оставьте.
Бакстер не мог стоять спокойно. Он был возбужден, расстроен. Уэсселс чувствовал, как холод начинает пробирать его, и сказал Бакстеру:
— Мы с успехом можем отправиться за ними сейчас же.
— Я думал, завтра утром.
— Подготовиться можно и сейчас.
На рассвете эскадрон Уэсселса и неполный эскадрон Бакстера двинулись по следу вдоль речки. Уэсселс ехал впереди, рядом с ним — Роуленд и следопыт-сиу. Бакстер находился позади колонны. Солдаты устали, им было холодно. Они ехали, часами не произнося ни слова.
В нескольких милях от форта они обнаружили в протоке шайена, до половины вмерзшего в лед. У него было три раны, одна пуля попала в голову. Казалось невероятным, что он мог уйти так далеко. Здесь солдаты сделали привал, зарыли его, поели и двинулись дальше.
Они обнаружили место, где кровавые отпечатки трех пар ног вели в сторону от главного следа. Они проехали мили три сосновым лесом по этому боковому следу, когда неожиданный выстрел заставил их остановиться. У одного из солдат оказалась простреленной рука. Тогда они спешились и поползли вперед, ведя непрерывный огонь. Ружье стреляло в ответ упорно и равномерно, и солдаты в течение двух часов засыпали свинцом сосновую чащу.
Наконец ружье смолкло. Тогда солдаты поползли вперед, приостановились, затем опять продвинулись еще немного дальше.
— Я думаю, что у них больше нет патронов, — сказал, вставая, Уэсселс.
Солдаты шли за ним. Индеец был мертв, его тело прострелено по крайней мере в десяти местах. Он лежал на своем ружье, а позади находились две женщины; их трупы уже покрылись снегом. Очевидно, понимая, что они умирают, индеец свернул с главного следа и решил остаться с ними до конца.
Один из сержантов, указав на раны шайена, прошептал:
— Да, они живучие…
В этот вечер, когда солдаты разбили лагерь, пошел снег, легкий, пушистый, не очень густой, но все же след шайенов замело. Утром отряд разделился и двинулся по обоим берегам реки. Так они проехали не одну милю, стараясь снова найти след.
Поиски оказались напрасными и в этот день и на следующий. Затем наступила оттепель, одна из тех внезапных оттепелей, какие бывают в середине зимы на северо-западе Америки. Снег осел, сделался ноздреватым, стал таять, земля до того размякла, что лошадиные копыта увязали в ней, а солнце светило и грело, точно в начале лета. Солдаты спустились с холмов в широкие прерии. Уэсселс направился теперь к границе штата Вайоминг.
Из уединенной хижины фермера, окруженной загоном для скота, столбом поднимался в небо голубой дымок. Уэсселс подъехал к домику и вызвал фермера. Тот вышел, вытирая руки о грязное полотенце и улыбаясь. Двое светлоголовых ребятишек уцепились за его штаны.
— Здравствуйте, военный! — сказал он и кивнул. Его жена, голубоглазая рослая женщина, вышла с ведрами из хижины и принялась таскать воду из колодца.
— Какая погода… — улыбаясь, заметил фермер.
— Точно летом, — согласился Уэсселс; говорить ему было мучительно.
— Я и не помню такой оттепели посреди зимы… Из форта Робинсон, военный?
Уэсселс кивнул.
— А как там, в горах?
— Холодно, — ответил Уэсселс.
— Да и здесь еще вчера был холод.
— Вы не видели индейцев где-нибудь поблизости? — прямо спросил Уэсселс.
— Мой ковбой видел кое-кого к югу отсюда. Только, по его словам, очень уж они были страшны.
— Индейцы?
— Может быть… И так тяжко, говорит парень, было смотреть на них, что просто сил нет. А он, мистер, не был пьян. Он сказал…
— Не важно, что он сказал! — резко прервал его Уэсселс. — Сколько же их было?
— Полегче, полегче, мистер… — протянул фермер. — Не горячитесь, ведь не я видел, а парень…
— Сколько? — рявкнул Уэсселс.
— Да уж ладно, военный, пусть будет по-вашему. Он сказал — около двадцати… Может быть, больше, а может быть, меньше.
— Пешие?
— Конечно, мистер, пешие…
Отряд поскакал на юг, подгоняя лошадей по мягкой почве прерий. Они мчались, охваченные упорным желанием уничтожать. Они пересекли границу Вайоминга и двинулись по старому индейскому тракту, идущему к Черным Холмам. Под вечер показалась бревенчатая почтовая станция. Здесь они получили более точную информацию.
Два фермера, выезжавшие в тот день в прерии, видели небольшую группу едва тащившихся оборванцев: это напоминало шествие призраков из преисподней.
Уэсселс молча кивал головой. Солдаты хотели сделать привал. Но, выслушав рассказ до конца, Уэсселс вскочил на коня. Было что-то зловещее в том, как солдаты молча подтянули подпруги и сели в седла.
Они увидели свет шайенского костра, едва отъехали несколько миль от станции. Ничто не заставляло их теперь торопиться. Уэсселс чувствовал, что это конец охоты, а также конец многому другому. Отряд продвигался медленно, и копыта лошадей, ступая по размякшей почве, почти не производили шума.
И все же шайены, видимо, услышали их. Когда солдаты подъехали к костру из бизоньего помета, возле него уже никого не было. Следопыт-сиу, склонившись над следом, пошел вперед, а Уэсселс и кавалеристы остались ждать его. Он скоро вернулся.
— Где они? — спросил Уэсселс.
— Там, где водопой, в Бизоньем овраге. Уэсселс был ко всему равнодушен. Он чувствовал себя старым, утомленным, и ему отчаянно хотелось спать. Он позвал Бакстера и неторопливо сказал:
— Мы окружим их и замкнем в плотное кольцо, понятно? Расставьте людей по местам, они там же и спать будут… Грязь? Черт с ней, с грязью! Разведите людей по местам, и пусть там же спят. Поставьте цепь патрульных, человек двадцать, но в тылу солдат, иначе они могут подстрелить друг друга. И пусть отведут лошадей подальше. Можете оставить свою лошадь при себе, я тоже оставлю свою, но остальных пусть расседлают и отведут подальше от пуль. Поняли?
Бакстер кивнул.
Уэсселс валился с ног от усталости. Когда окружение было завершено, он расстелил одеяло и, подложив под голову седло, почти мгновенно заснул.
Он проснулся на рассвете и лежа наблюдал за восходом солнца. По мере того как поднималась утренняя дымка, отлогий край Бизоньего оврага становился все виднее. Где-то там в грязи скрывалось около двадцати шайенов, но таким тихим, таким обманчиво мирным выглядел весь ландшафт, что Уэсселс уже сомневался, не пуст ли овраг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31