https://wodolei.ru/catalog/unitazy/Jika/
— Он при поднял палец и воскликнул: — Смотри. Твоя фамилия вписалась в вечность!
Петрус осмотрел бумагу. На ней печатными буквами стояло слово «Christus».
— Результат поразителен! — восхищенно воскликнул Какстон.
Едва двадцати лет от роду, небольшого роста, близорукий, с веснушчатыми щеками, англичанин, сияющий от восхищения, больше походил на юношу, чем на негоцианта, поднаторевшего в делах. В шестнадцать лет ему повезло, он поступил в обучение к богатому торговцу сукном из Кента, который двумя годами позже был назначен лорд-мэром Лондона. После смерти своего патрона, последовавшей год спустя, Какстон, унаследовавший его фирму, обосновался в Брюгге с твердой решимостью разбогатеть на торговле текстилем. Но кроме рано проявившихся способностей к коммерции, у него была одна тайная страсть: литература. Навязчивой идеей, в частности, было «искусственное письмо».
Петрус несколько охладил его пыл:
— Все это хорошо, но не так удачно, как наши гравюры на дереве или тканях. Кстати, мой друг и учитель Ван Эйк познакомил меня с очень интересной работой, «Libro dell'arte», написанной художником из Падуи, неким Сеннино Сеннини. Автор рекомендует использовать бруски из орехового или грушевого дерева, размером с кирпич. После вырезки рисунка на дереве он предлагает намазать его перчаткой, обмакнутой в черную краску, полученную из молодой виноградной лозы, предварительно истолченной и растворенной. Затем остается только прижать к бруску хорошо натянутую материю.
Лоренс пожал плечами:
— Твой итальянец не изобрел ничего нового. Исключая некоторые нюансы, ткачи всегда работали по этому методу. Но перед нами стоит вопрос чернил. Они должны быть суше и обладать вязкостью, чтобы равномерно прилипать к буквам из металла. Те, что используют копиисты или граверы, нам не подходят. И все же я не отчаиваюсь, я смогу изменить их состав, не изменив время высыхания. — Возбудившись, он продолжил: — Есть еще заковыристая проблема с буквами. До сих пор я вырезал их из буковой коры и вставлял в кусочек глины. Результат, — он потряс буквой «S», которую только что использовал, — выше среднего, можно даже сказать, что он заслуживает интереса. Только вот невозможно извлечь букву из оправки, не разбив последнюю. Более того, вынужденный вырезать буквы вручную, прежде чем утопить их в глине, я не могу получить строго идентичные формы и воспроизводить написанное так, как хотелось бы, то есть точно и в большом количестве. Дело обстояло бы по-другому, если бы мои буквы были сделаны из металла, такого, как олово или свинец. Тогда можно было бы не только использовать их бессчетное количество раз, но достаточно единожды набрать текст рукописи, чтобы получить желаемое количество экземпляров.
Какстон удивился:
— Так почему же ты так не делаешь?
Вместо ответа Лоренс раскрыл ларчик, вынул оттуда букву и протянул ее обоим мужчинам:
— Держите. Вот оно, будущее!
Художник и англичанин по очереди рассмотрели букву под всеми углами и отдали ее Лоренсу.
— Мне непонятно, — недоуменно произнес Петрус. — Она целиком из олова. А ты говорил…
— Гравировка этой буквы с помощью стального шила занимает много времени. Пока у нас нет других инструментов, кроме шила и винтового пресса, которым давят виноград, лен, сыр или бумагу. Но основное состоит не в самом печатании, а в скорости исполнения. Идеально было бы создать прочную оправку, металлическую, которую можно по желанию регулировать с большой точностью. Что-то вроде отливочной формочки, в которой можно быстро отливать одинаковые буквы и, что главное, разного размера, высоты и ширины. Ведь вполне понятно, что ширина «W» отличается от «I», а высота «L» не равна «а». — Сделав паузу, он горячо продолжил: — В любом случае если не я, то другой преодолеет все препятствия. Мне донесли, что некто по фамилии Гуттенберг усердно пытается решить ту же самую задачу. И кажется, в Авиньоне в этом направлении работает один чех, высланный из Праги; фамилия его Вальдфогель.
Он по-дружески положил руку на плечо Уильяма Какстона.
— Наш молодой друг лелеет мечту однажды перевести английских авторов… на английский. Безумная затея, которая может завершиться успешно, если только добиться размножения этих произведений в большом количестве и быстро.
— На английский? Но разве они уже не написаны на этом языке?
— Не совсем, — поправил Какстон. — В Англии столько диалектов, сколько графств; различаются они чрезвычайно; скажем, житель Суссекса ни за что не поймет крестьянина из Кента. Я хочу взять в качестве общего образца язык Лондона, на котором говорят при дворе, и постепенно распространить его по всему острову.
— Благодарное устремление…
— Как бы то ни было, — продолжил Лоренс, — завтра или через десять лет — я в этом уверен — на одного из нас сойдет благодать Божья. Посмотрите, как развиваются методы изготовления бумаги и как внедрение этого материала повлияло на развитие литературы…
Петрус прервал его:
— Ты и впрямь полагаешь, что она заменит велень? В конце концов, в коже столько хороших качеств: она относительно прочна, плохо горит, не размокает. Пергамент гладок, даже если вся кожа животного отличается шершавостью. Кроме того, велень не впитывает чернила.
— Частично ты прав. Велень всегда выручает, но ты забываешь главное: цена. Для книги объемом около ста пятидесяти страниц требуется дюжина шкур. А на двести экземпляров такой книги нужно израсходовать уже две с половиной тысячи шкур. На одну только «Vitae patrum» потребовалось больше тысячи! По-иному будет при книгопечатании. Чем больше тираж, тем он дешевле. — Он положил оловянную букву в футляр и продолжил: — Друг мой, у человечества нет другого выбора, как только при ступить к «ars artificialiter scribendi». К этому его побуждают тысячи причин. Назову лишь две: оплата копиистов растет, увеличивается и количество студентов, будь то в Болонье, Париже, Кембридже, Саламанке, Падуе или Праге. Молодые умы жаждут книг, им их требуется все больше и больше. Чтобы удовлетворить их, человеческий гений вынужден будет вводить новшества, проявлять чудеса изобретательности. Что может быть сильнее воображения? Именно оно совершает революции, делает плодотворной любовь, именно оно в одно прекрасное утро откроет двери, считавшиеся замурованными.
— А когда эти двери откроются?
— Тогда знания разойдутся по всему миру. Они никого не обойдут. Обогатится ум даже у самых обездоленных. Родится новый мир, мир блистательный!
На лице Петруса мелькнуло скептическое выражение.
— Вы действительно считаете, что заурядный обыватель будет способен понять прочитанное? Вы хорошо по думали над невыборочным распространением знаний? Революция, к которой вы устремлены, может послужить и плохим делам. Сама Церковь окажется в опасности, а через нее и основы нашей цивилизации.
— Мой дорогой Петрус, в любой перемене существует риск. Не заблуждение ли воображать, что нынешние открытия на море всегда благо? Вступая на неизведанные земли, мы встречаем незнакомый народ. Разве нет реальной опасности внести потрясение в его обычаи, традиции, повседневную жизнь? Разве мы изучили перспективы, на которых зиждилось бы столкновение двух миров? Некоторые видят в этом опасность, другие — обычный раздел. Во всяком случае, что касается области познания, то тут я уверен: благосостояние, свободное и широкое распространение знаний покроют все издержки.
Воцарилось короткое молчание, потом художник задумчиво произнес:
— Вероятно, ты прав. Но нужна осмотрительность. Нельзя позволить новому миру навсегда покончить с нашим, существующим.
ГЛАВА 8
Июль 1441 года
Стоя посреди мастерской, Ян не осмеливался произнести ни слова. Он ждал, когда Ван Эйк решится выйти из своего молчания. Прошло уже два дня после погрома, и за это время возрастала нервозность художника. Он даже внешне изменился: резко обозначились черты его лица, стали жестче. Его все раздражало, и малейшее слово, сказанное некстати, вызывало взрыв. Безо всякой видимой причины Ван Эйк замкнулся в себе, с суровым лицом и отсутствующим взглядом.
— Вернемся к приготовлению тонов, — бросил он на конец. — Я слушаю тебя.
Ян робко заговорил:
— Нужно взять три чашечки. В одну налить, к примеру, красную охру, во вторую — более чистую краску, а в третьей, для полутонов, будет составлена смесь из двух первых. Красной охрой в основном покрывают складки лица, наиболее светлые уголки…
— Ошибка! Все наоборот! Ею покрывают наиболее темные складки.
Мальчик кивнул:
— Вы правы. Наиболее темные. А что до самой светлой краски, то она кладется на светлую сторону. С помощью белой тщательно выделяются бросающиеся в глаза рельефы.
— Более-менее верно. Но не могу сказать, связано ли твое знание с наблюдениями за моей работой или оно почерпнуто из «Книги об искусстве» дражайшего Сеннини. — Тон его голоса стал настойчивее: — Бесполезно заучивать наизусть! Надо понимать. Уподоблять. Искусство искусств лишь формирует память. А теперь поговорим о панно. Никогда не забывай: работать нужно только с благородным деревом. Как тебе известно, я предпочитаю ореховое панно. Оно должно быть проклеено в шесть слоев клеем, сваренным из обрезков пергамента.
Художник поднял тонкое льняное полотно.
— Вымочив его и хорошо отжав, ты прикладываешь его к доске и тщательно разглаживаешь ладонью, изгоняя наружу пузырьки воздуха. Прилегание должно быть безукоризненным. Необходимо по меньшей мере два дня, чтобы все это идеально высохло. Тебе понятно?
Ян, буквально впитывавший в себя каждое слово, поспешил спросить:
— А можно ли таким же образом покрыть кромку панно?
— Лучше накладывать полотнище пошире, чтобы потом можно было обрезать края.
— А если панно намного шире и его невозможно накрыть одним куском полотна? Что вы делаете в таком случае?
Лицо Ван Эйка просветлело, в глазах зажглись озорные огоньки.
— Ну вот, ты уже думаешь о грандиозной картине? Будь поскромнее! Так и быть, отвечу на твой вопрос. Нужно соединить куски ткани таким образом, чтобы край одной незаметно налегал на край другой. Затем, пока клей не остыл, ты надрезаешь утолщение по всей длине. Потом надо отделить верхнюю и нижнюю ленточки и очень сильно сдвинуть края так, чтобы шов был незаметен.
Он неожиданно умолк. Его лицо вдруг стало серьезным.
— Ян, мне хотелось бы доверить тебе один секрет. Если однажды со мной что-нибудь случится, например, я исчез ну, вспомни о часослове. Ты меня хорошо понял?
Мальчик подтвердил, взволнованный необыкновенной торжественностью голоса мэтра.
— Повтори, пожалуйста.
— Вспомни о часослове.
— Прекрасно. А теперь…
Его фраза повисла в воздухе. Он весь напрягся, услышав, как зазвонили все колокола Брюгге. Комментарии были излишни: этот настойчиво повторяемый бой, узнаваемый всеми, был набатом. Он возвещал худшую из бед, обрушившихся на город: пожар! Дома, мосты, крыши, большей частью деревянные, были идеальной добычей для огня. И тридцать лет спустя вспоминали о пожаре, случившемся на улице Уиль. Он прошел по переплетениям улочек, сожрав более полутора тысяч жилищ.
— Господи, спаси нас, — пробормотал Ван Эйк. — Быстро за мной!
Им встретились Маргарет и Кателина, ринувшиеся из дома к цистерне; недавно магистратура мудро распорядилась установить их около домов под ответственность хозяина дома. Цистерны всегда были доверху заполнены водой. Сейчас вокруг них суетились люди, наполняя ведра, готовя лестницы.
Художник окликнул пробегавшего мимо него мужчину:
— Минхеер! Где горит?
— На улице Сен-Донатьен. Дом Лоренса Костера.
Ван Эйк расслабился. Улица эта находилась в северной части города. На другом конце.
— Уже лучше, — буркнул он. — Нам ничто не угрожает… пока. Эй! — крикнул он женщинам. — Хватит, идите в дом.
— Подождите! — вскричал Ян. — Костер! Эта фамилия вам ничего не говорит?
Мгновение художник колебался.
— Господи! — воскликнул он, ударяя себя по лбу.
— В чем дело? — удивилась Маргарет.
— Костер! Лоренс Костер! Это он приютил Петруса. Лишь бы с ним ничего не случилось. — Не ожидая возражений, он заявил: — Я отправляюсь на улицу Сен-Донатьен.
— Но это же на другом конце города! — попыталась протестовать Маргарет.
— Не имеет значения. Я найду лодку, меня туда доставят.
— Я иду с вами! — решительно бросил Ян.
Прежде чем художник успел возразить, он уже пристроился за ним, и они быстрым шагом двинулись в сторону канала.
* * *
Языки пламени с силой вырывались из окон, затем облизывали дымящийся фасад, спорадическим светом освещая темнеющее небо.
Несмотря на множество бочек воды, выплеснутой пожарными, огонь побеждал. С трудом переводя дух, Ван Эйк рьяно взялся за дело, но силы были уже не те. Пару раз он пытался привлечь внимание офицера-распорядителя.
— Где жильцы? Где они?
— Отойдите! — рявкнул офицер.
— Я Ван Эйк! Мой друг жил здесь.
Услышав имя художника, тот немного смягчился:
— Сожалею, меестер. Ничего не могу вам ответить. Мы еще никого не нашли.
— Возможно ли это? Их было по меньшей мере двое.
Офицер нетерпеливо отодвинулся.
— Меестер, вы соображаете?! Надо быстрее тушить! Знаете, что произойдет, если мы не справимся с пожаром?
Художник смирился:
— Я понимаю…
Отойдя от офицера, он взял Яна за руку и пошел, всматриваясь в лица зевак, проглядывавшие сквозь завесу дыма. Слышались замечания:
— Огонь быстро распространился. Костер жил в окружении бумаг…
— Свеча была плохо вставлена… или древесный уголь сильно вспыхнул в камине…
— Когда я говорил вам, что бургомистр правильно настаивал на замене деревянных и соломенных крыш черепичными…
— Вот он! — крикнул Ян, заметив Петруса, который неподвижно стоял на углу улицы, устремив взгляд на пылающий дом.
Ван Эйк бросился к нему:
— Петрус!
Молодой человек криво усмехнулся. На его закопченном лице видны были следы ожогов.
— Хвала Господу! Я ожидал худшего. Где Лоренс?
— Я все испробовал, чтобы его спасти. Балкой ему придавило ноги. Нужно было человек десять, чтобы при поднять ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Петрус осмотрел бумагу. На ней печатными буквами стояло слово «Christus».
— Результат поразителен! — восхищенно воскликнул Какстон.
Едва двадцати лет от роду, небольшого роста, близорукий, с веснушчатыми щеками, англичанин, сияющий от восхищения, больше походил на юношу, чем на негоцианта, поднаторевшего в делах. В шестнадцать лет ему повезло, он поступил в обучение к богатому торговцу сукном из Кента, который двумя годами позже был назначен лорд-мэром Лондона. После смерти своего патрона, последовавшей год спустя, Какстон, унаследовавший его фирму, обосновался в Брюгге с твердой решимостью разбогатеть на торговле текстилем. Но кроме рано проявившихся способностей к коммерции, у него была одна тайная страсть: литература. Навязчивой идеей, в частности, было «искусственное письмо».
Петрус несколько охладил его пыл:
— Все это хорошо, но не так удачно, как наши гравюры на дереве или тканях. Кстати, мой друг и учитель Ван Эйк познакомил меня с очень интересной работой, «Libro dell'arte», написанной художником из Падуи, неким Сеннино Сеннини. Автор рекомендует использовать бруски из орехового или грушевого дерева, размером с кирпич. После вырезки рисунка на дереве он предлагает намазать его перчаткой, обмакнутой в черную краску, полученную из молодой виноградной лозы, предварительно истолченной и растворенной. Затем остается только прижать к бруску хорошо натянутую материю.
Лоренс пожал плечами:
— Твой итальянец не изобрел ничего нового. Исключая некоторые нюансы, ткачи всегда работали по этому методу. Но перед нами стоит вопрос чернил. Они должны быть суше и обладать вязкостью, чтобы равномерно прилипать к буквам из металла. Те, что используют копиисты или граверы, нам не подходят. И все же я не отчаиваюсь, я смогу изменить их состав, не изменив время высыхания. — Возбудившись, он продолжил: — Есть еще заковыристая проблема с буквами. До сих пор я вырезал их из буковой коры и вставлял в кусочек глины. Результат, — он потряс буквой «S», которую только что использовал, — выше среднего, можно даже сказать, что он заслуживает интереса. Только вот невозможно извлечь букву из оправки, не разбив последнюю. Более того, вынужденный вырезать буквы вручную, прежде чем утопить их в глине, я не могу получить строго идентичные формы и воспроизводить написанное так, как хотелось бы, то есть точно и в большом количестве. Дело обстояло бы по-другому, если бы мои буквы были сделаны из металла, такого, как олово или свинец. Тогда можно было бы не только использовать их бессчетное количество раз, но достаточно единожды набрать текст рукописи, чтобы получить желаемое количество экземпляров.
Какстон удивился:
— Так почему же ты так не делаешь?
Вместо ответа Лоренс раскрыл ларчик, вынул оттуда букву и протянул ее обоим мужчинам:
— Держите. Вот оно, будущее!
Художник и англичанин по очереди рассмотрели букву под всеми углами и отдали ее Лоренсу.
— Мне непонятно, — недоуменно произнес Петрус. — Она целиком из олова. А ты говорил…
— Гравировка этой буквы с помощью стального шила занимает много времени. Пока у нас нет других инструментов, кроме шила и винтового пресса, которым давят виноград, лен, сыр или бумагу. Но основное состоит не в самом печатании, а в скорости исполнения. Идеально было бы создать прочную оправку, металлическую, которую можно по желанию регулировать с большой точностью. Что-то вроде отливочной формочки, в которой можно быстро отливать одинаковые буквы и, что главное, разного размера, высоты и ширины. Ведь вполне понятно, что ширина «W» отличается от «I», а высота «L» не равна «а». — Сделав паузу, он горячо продолжил: — В любом случае если не я, то другой преодолеет все препятствия. Мне донесли, что некто по фамилии Гуттенберг усердно пытается решить ту же самую задачу. И кажется, в Авиньоне в этом направлении работает один чех, высланный из Праги; фамилия его Вальдфогель.
Он по-дружески положил руку на плечо Уильяма Какстона.
— Наш молодой друг лелеет мечту однажды перевести английских авторов… на английский. Безумная затея, которая может завершиться успешно, если только добиться размножения этих произведений в большом количестве и быстро.
— На английский? Но разве они уже не написаны на этом языке?
— Не совсем, — поправил Какстон. — В Англии столько диалектов, сколько графств; различаются они чрезвычайно; скажем, житель Суссекса ни за что не поймет крестьянина из Кента. Я хочу взять в качестве общего образца язык Лондона, на котором говорят при дворе, и постепенно распространить его по всему острову.
— Благодарное устремление…
— Как бы то ни было, — продолжил Лоренс, — завтра или через десять лет — я в этом уверен — на одного из нас сойдет благодать Божья. Посмотрите, как развиваются методы изготовления бумаги и как внедрение этого материала повлияло на развитие литературы…
Петрус прервал его:
— Ты и впрямь полагаешь, что она заменит велень? В конце концов, в коже столько хороших качеств: она относительно прочна, плохо горит, не размокает. Пергамент гладок, даже если вся кожа животного отличается шершавостью. Кроме того, велень не впитывает чернила.
— Частично ты прав. Велень всегда выручает, но ты забываешь главное: цена. Для книги объемом около ста пятидесяти страниц требуется дюжина шкур. А на двести экземпляров такой книги нужно израсходовать уже две с половиной тысячи шкур. На одну только «Vitae patrum» потребовалось больше тысячи! По-иному будет при книгопечатании. Чем больше тираж, тем он дешевле. — Он положил оловянную букву в футляр и продолжил: — Друг мой, у человечества нет другого выбора, как только при ступить к «ars artificialiter scribendi». К этому его побуждают тысячи причин. Назову лишь две: оплата копиистов растет, увеличивается и количество студентов, будь то в Болонье, Париже, Кембридже, Саламанке, Падуе или Праге. Молодые умы жаждут книг, им их требуется все больше и больше. Чтобы удовлетворить их, человеческий гений вынужден будет вводить новшества, проявлять чудеса изобретательности. Что может быть сильнее воображения? Именно оно совершает революции, делает плодотворной любовь, именно оно в одно прекрасное утро откроет двери, считавшиеся замурованными.
— А когда эти двери откроются?
— Тогда знания разойдутся по всему миру. Они никого не обойдут. Обогатится ум даже у самых обездоленных. Родится новый мир, мир блистательный!
На лице Петруса мелькнуло скептическое выражение.
— Вы действительно считаете, что заурядный обыватель будет способен понять прочитанное? Вы хорошо по думали над невыборочным распространением знаний? Революция, к которой вы устремлены, может послужить и плохим делам. Сама Церковь окажется в опасности, а через нее и основы нашей цивилизации.
— Мой дорогой Петрус, в любой перемене существует риск. Не заблуждение ли воображать, что нынешние открытия на море всегда благо? Вступая на неизведанные земли, мы встречаем незнакомый народ. Разве нет реальной опасности внести потрясение в его обычаи, традиции, повседневную жизнь? Разве мы изучили перспективы, на которых зиждилось бы столкновение двух миров? Некоторые видят в этом опасность, другие — обычный раздел. Во всяком случае, что касается области познания, то тут я уверен: благосостояние, свободное и широкое распространение знаний покроют все издержки.
Воцарилось короткое молчание, потом художник задумчиво произнес:
— Вероятно, ты прав. Но нужна осмотрительность. Нельзя позволить новому миру навсегда покончить с нашим, существующим.
ГЛАВА 8
Июль 1441 года
Стоя посреди мастерской, Ян не осмеливался произнести ни слова. Он ждал, когда Ван Эйк решится выйти из своего молчания. Прошло уже два дня после погрома, и за это время возрастала нервозность художника. Он даже внешне изменился: резко обозначились черты его лица, стали жестче. Его все раздражало, и малейшее слово, сказанное некстати, вызывало взрыв. Безо всякой видимой причины Ван Эйк замкнулся в себе, с суровым лицом и отсутствующим взглядом.
— Вернемся к приготовлению тонов, — бросил он на конец. — Я слушаю тебя.
Ян робко заговорил:
— Нужно взять три чашечки. В одну налить, к примеру, красную охру, во вторую — более чистую краску, а в третьей, для полутонов, будет составлена смесь из двух первых. Красной охрой в основном покрывают складки лица, наиболее светлые уголки…
— Ошибка! Все наоборот! Ею покрывают наиболее темные складки.
Мальчик кивнул:
— Вы правы. Наиболее темные. А что до самой светлой краски, то она кладется на светлую сторону. С помощью белой тщательно выделяются бросающиеся в глаза рельефы.
— Более-менее верно. Но не могу сказать, связано ли твое знание с наблюдениями за моей работой или оно почерпнуто из «Книги об искусстве» дражайшего Сеннини. — Тон его голоса стал настойчивее: — Бесполезно заучивать наизусть! Надо понимать. Уподоблять. Искусство искусств лишь формирует память. А теперь поговорим о панно. Никогда не забывай: работать нужно только с благородным деревом. Как тебе известно, я предпочитаю ореховое панно. Оно должно быть проклеено в шесть слоев клеем, сваренным из обрезков пергамента.
Художник поднял тонкое льняное полотно.
— Вымочив его и хорошо отжав, ты прикладываешь его к доске и тщательно разглаживаешь ладонью, изгоняя наружу пузырьки воздуха. Прилегание должно быть безукоризненным. Необходимо по меньшей мере два дня, чтобы все это идеально высохло. Тебе понятно?
Ян, буквально впитывавший в себя каждое слово, поспешил спросить:
— А можно ли таким же образом покрыть кромку панно?
— Лучше накладывать полотнище пошире, чтобы потом можно было обрезать края.
— А если панно намного шире и его невозможно накрыть одним куском полотна? Что вы делаете в таком случае?
Лицо Ван Эйка просветлело, в глазах зажглись озорные огоньки.
— Ну вот, ты уже думаешь о грандиозной картине? Будь поскромнее! Так и быть, отвечу на твой вопрос. Нужно соединить куски ткани таким образом, чтобы край одной незаметно налегал на край другой. Затем, пока клей не остыл, ты надрезаешь утолщение по всей длине. Потом надо отделить верхнюю и нижнюю ленточки и очень сильно сдвинуть края так, чтобы шов был незаметен.
Он неожиданно умолк. Его лицо вдруг стало серьезным.
— Ян, мне хотелось бы доверить тебе один секрет. Если однажды со мной что-нибудь случится, например, я исчез ну, вспомни о часослове. Ты меня хорошо понял?
Мальчик подтвердил, взволнованный необыкновенной торжественностью голоса мэтра.
— Повтори, пожалуйста.
— Вспомни о часослове.
— Прекрасно. А теперь…
Его фраза повисла в воздухе. Он весь напрягся, услышав, как зазвонили все колокола Брюгге. Комментарии были излишни: этот настойчиво повторяемый бой, узнаваемый всеми, был набатом. Он возвещал худшую из бед, обрушившихся на город: пожар! Дома, мосты, крыши, большей частью деревянные, были идеальной добычей для огня. И тридцать лет спустя вспоминали о пожаре, случившемся на улице Уиль. Он прошел по переплетениям улочек, сожрав более полутора тысяч жилищ.
— Господи, спаси нас, — пробормотал Ван Эйк. — Быстро за мной!
Им встретились Маргарет и Кателина, ринувшиеся из дома к цистерне; недавно магистратура мудро распорядилась установить их около домов под ответственность хозяина дома. Цистерны всегда были доверху заполнены водой. Сейчас вокруг них суетились люди, наполняя ведра, готовя лестницы.
Художник окликнул пробегавшего мимо него мужчину:
— Минхеер! Где горит?
— На улице Сен-Донатьен. Дом Лоренса Костера.
Ван Эйк расслабился. Улица эта находилась в северной части города. На другом конце.
— Уже лучше, — буркнул он. — Нам ничто не угрожает… пока. Эй! — крикнул он женщинам. — Хватит, идите в дом.
— Подождите! — вскричал Ян. — Костер! Эта фамилия вам ничего не говорит?
Мгновение художник колебался.
— Господи! — воскликнул он, ударяя себя по лбу.
— В чем дело? — удивилась Маргарет.
— Костер! Лоренс Костер! Это он приютил Петруса. Лишь бы с ним ничего не случилось. — Не ожидая возражений, он заявил: — Я отправляюсь на улицу Сен-Донатьен.
— Но это же на другом конце города! — попыталась протестовать Маргарет.
— Не имеет значения. Я найду лодку, меня туда доставят.
— Я иду с вами! — решительно бросил Ян.
Прежде чем художник успел возразить, он уже пристроился за ним, и они быстрым шагом двинулись в сторону канала.
* * *
Языки пламени с силой вырывались из окон, затем облизывали дымящийся фасад, спорадическим светом освещая темнеющее небо.
Несмотря на множество бочек воды, выплеснутой пожарными, огонь побеждал. С трудом переводя дух, Ван Эйк рьяно взялся за дело, но силы были уже не те. Пару раз он пытался привлечь внимание офицера-распорядителя.
— Где жильцы? Где они?
— Отойдите! — рявкнул офицер.
— Я Ван Эйк! Мой друг жил здесь.
Услышав имя художника, тот немного смягчился:
— Сожалею, меестер. Ничего не могу вам ответить. Мы еще никого не нашли.
— Возможно ли это? Их было по меньшей мере двое.
Офицер нетерпеливо отодвинулся.
— Меестер, вы соображаете?! Надо быстрее тушить! Знаете, что произойдет, если мы не справимся с пожаром?
Художник смирился:
— Я понимаю…
Отойдя от офицера, он взял Яна за руку и пошел, всматриваясь в лица зевак, проглядывавшие сквозь завесу дыма. Слышались замечания:
— Огонь быстро распространился. Костер жил в окружении бумаг…
— Свеча была плохо вставлена… или древесный уголь сильно вспыхнул в камине…
— Когда я говорил вам, что бургомистр правильно настаивал на замене деревянных и соломенных крыш черепичными…
— Вот он! — крикнул Ян, заметив Петруса, который неподвижно стоял на углу улицы, устремив взгляд на пылающий дом.
Ван Эйк бросился к нему:
— Петрус!
Молодой человек криво усмехнулся. На его закопченном лице видны были следы ожогов.
— Хвала Господу! Я ожидал худшего. Где Лоренс?
— Я все испробовал, чтобы его спасти. Балкой ему придавило ноги. Нужно было человек десять, чтобы при поднять ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33