»— Какая нам польза от того, что господа Мерзер и Блахфельдер смотрят на нас как на преступнейших счастливцев? — произнес он, пожалуй, чересчур громко. — Счастливцы — так будем же ими, черт возьми! Что мешает мне, сударыня, сегодня ночью спать с вами?— Очевидно, мы знаем, что нам мешает, — мягко сказала она. — У нас столько других дел!— В сущности я не одобряю этого направления, — возразил он, повернувшись к картине. — Честолюбивая бравада не имеет ничего общего с жизнью. Простота чувств! Непоколебимая воля брать счастье и давать его! — А страх, сжавший сердце, исподтишка нашептывал ему: «Я люблю ее, а между тем, строго говоря, не хочу с ней спать. Что это значит?.. Неужели я люблю ее меньше, чем какую-нибудь княгиню Лили? — допрашивал он себя. — Только бы она ничего не поняла! Боже мой, только бы не поняла!» Но она сказала испытующе:— Вероятно, нам просто следовало пожениться.— Я не создан для того, чтобы женитьбой на единственной дочери рейхсканцлера князя Ланна возвысить и упрочить свое общественное положение, — напрямик заявил Терра. — Я создан, чтобы любить мою Алису, — добавил он, нагнувшись над картиной.Она наклонилась, ее голова коснулась его.— Вы один любите так. Вы не верите, что я могу пожертвовать своим положением. Тогда мне еще серьезнее приходится задуматься, почему мы не принадлежим друг другу, наперекор всему, — сказала она и, отстранившись внешне, внутренне тоже отстранилась от него. Ему послышалась насмешка в ее тоне. А может быть, и ненависть? Хотя в сущности она сама всегда всеми силами противилась как разводу, так и нарушению супружеской верности.— Эту загадку, — прошипел Терра, — мы унесем с собой в могилу, — и проводил свою даму вниз, к ее экипажу.— Теперь он уже не опасен для промышленности, — говорил в столовой доктор Мерзер коммерции советнику. — Он еще мнит себя духовным светочем, озаряющим нашу темную обитель. Но я считаю его подлинным филистером, то есть человеком, который не преминет стать таковым, едва отрастит брюшко. Мы его купили со всеми потрохами. Он сам не заметит, как потеряет всю свою загадочность.— А мальчик? — спросил Блахфельдер язвительно, поймав плотоядный взгляд Мерзера. — Какие загадки таятся в нем?Леа Терра оттолкнула юношу и встала.— С тобой не столкуешься, ты ненавидишь своего отца. Но помни: тогда я тоже отказываюсь от тебя.— Тетя Леа! — умолял мальчик. — Ведь он мне не отец.— Значит, у тебя нет и тети Леи, — заключила она и оставила его одного, так как раздался звонок.Мальчик стоял озадаченный, такого вывода он не предвидел.Все бросились в переднюю. Да, это Мангольф, и вместе с ним директор театра Неккер.— Господин помощник статс-секретаря любезно подвез меня в своем автомобиле, — пояснил директор.— Ну как? — задыхаясь, выкрикнули дельцы, выбежавшие из столовой.— Министр отставлен, — сказал Мангольф.Блахфельдер немедленно убежал.— Войны не будет? — спросил смертельно разочарованный Мерзер. И тоже убежал. Но Блахфельдер опередил его: он раньше очутился у телефона.— Дело в том, что мой автомобиль был неисправен, — заявил директор.— А на мое жалование автомобиля не купишь, — сказала Леа.— Поэтому я и здесь, фрейлейн Терра, — галантно отозвался директор.— Войны не будет? — спросил возвратившийся Терра. — И между вами тоже?Те, несмотря на телефонную перебранку, как ни в чем не бывало улыбались друг другу.— Что это за вознаграждение? — говорила актриса. — Я для вас самый ценный член труппы, я одна делаю полные сборы.И Неккер, теребя попеременно манжеты, носовой платок, жилет, со всем соглашался. Только просил ее безотлагательно ехать с ним в автомобиле помощника статс-секретаря.— Через двенадцать минут мы должны начать!Она побежала одеваться, и немедленно вслед за тем из спальни вылетели Блахфельдер и Мерзер.Они набросились на Мангольфа с дополнительными вопросами.— Ланна способствовал отставке министра и получил титул князя, — подтвердил Мангольф.— Если бы разразилась война, он все равно стал бы князем, — уверял Мерзер.— Весьма возможно, — согласился Мангольф. — Отставленный министр просто послужил предлогом… Его падение было предрешено его же коллегами. Для этого не требовалось и Танжера.— Последнее вы, господа, в собственных интересах ни в коем случае не должны разглашать, — решительно перебил Терра, и они испуганно дали слово, директор Неккер даже приложил руку к сердцу.Директор Неккер принимал участие в общем разговоре, польщенный, но не очень заинтересованный; он все время охорашивался. Лично он признавал значение политики, однако был твердо убежден, что его театральные дела несравненно больше трогают не только его самого, но также публику и прессу. Терра держался одного мнения с директором.— Для всех нас и для каждого в отдельности чрезвычайно важно, чтобы ваше детище, высокочтимый господин директор, не потерпело краха. Я содрогаюсь при мысли, какую бурю это вызвало бы в обществе. А вопрос — будет война или нет — всерьез не волнует никого.Директор благодарил, тупо улыбаясь, как будто выслушивая привычные комплименты.— Кто же читает газеты! — с пренебрежением сказал Мерзер. — Люди давно перестали обращать внимание на то, что там пишут. Там только и разговору что о войне. Им важно обделывать свои аферы, в наши они не суются.Блахфельдер растерянно озирался.— Значит, снова пронесло. Подумать, из чего мог возникнуть мировой пожар! Во рту какой-то приторный вкус. По меньшей мере как после интересного заезда на бегах! — заключил он и удалился вместе с Мерзером и директором, который побежал вперед, к автомобилю.Леа крикнула ему из спальни, что сейчас идет. На пути ему попался молодой Клаудиус. Директор успел сказать через дверь:— Ваш мальчик очарователен, фрейлейн Терра, вылитый ваш портрет. Он будет у меня лучшим молодым любовником.
Мангольф, не шевелясь, стоял перед Терра; вокруг все было пусто, двери распахнуты, стулья сдвинуты в беспорядке.— Ты хотел мне что-то сказать?Терра так же быстро, тихо, твердо:— Дорогой Вольф, я понимаю тебя. Толлебен только что стал министром иностранных дел. Прими мое глубокое соболезнование, но тебе все-таки следовало бы настолько владеть собой, чтобы не разглашать государственных тайн. Нашему высокочтимому рейхсканцлеру и без того известно, что ты, безразлично по каким причинам, тесно связан с ненавистным ему зятем.— Связан? Я? Таков был твой умысел, когда ты удержал меня от несравненно менее пагубного поединка с Толлебеном.— Это было необходимо, — возразил Терра и опустил голову, ибо Мангольф сказал правду; таков был его умысел.— Я связан? — стремительно и страстно заговорил Мангольф. — И это с сознанием, что мне никогда не занять первого места? Я все отмету. Я человек независимый. Я не ты, чтобы жиреть и продавать себя. И кому? Беспардонной государственной системе, которая по легкомыслию каждые полгода ставит нас под угрозу войны!— Такие слова из твоих уст! — только и успел сказать Терра.Мангольфа словно прорвало:— Я никогда не отрицал войны, как явления предельной значимости, но я презираю ее, когда она становится игрушкой. Я знаю, убийство всегда будет крайней ступенью в борьбе за существование. Кровожадный людской сброд, порою утомившись, принимает цивилизованное, деликатное обличье, но кровавый угар неизбежно вновь охватывает его.Хлопнула дверь. Шаги и шелест; светлое лицо Леи показалось на пороге:— Браво! Настоящий характерный актер! — И она исчезла. Мангольф зашатался.— О ней мы позабыли, — сказал Терра. — Во всем прочем ты прав, до единого слова. Ты обрел себя, теперь ты на прямом пути. Прими поздравления от продажного негодяя… Будь человеком! — сказал он уже по-иному, так как Мангольф закрыл глаза.— Значит, развестись? — прошептал Мангольф, не открывая глаз. — Сразу всему положить конец?— Из-за молодого Шеллена? Ерунда! Твоя жена просто хочет доказать тебе, что с помощью газетной рекламы ты, пожалуй, еще можешь выплыть. — Терра в испуге охнул и сжал губы: какое страшное предположение он высказал.Но Мангольф открыл глаза и спросил:— А Леа? — Как он беспокоится о Лее! Больше, чем об урожденной Кнак, больше, чем о своей карьере! — Если она захочет, если она еще хочет меня, — сказал Мангольф нерешительно, — мы уедем куда глаза глядят.Но Терра уже им не интересовался, он отошел к открытому окну.Внизу стремительно подкатил второй автомобиль; еще на ходу дверца распахнулась, с подножки спрыгнула дама и вдруг очутилась лицом к лицу с Леей.— Где мой сын? — крикнула она.Княгиня Лили! Терра лишь сейчас понял, что происходит.Леа, стоя на краю тротуара, огляделась по сторонам; юный Клаудиус исчез. Она посмотрела на директора Неккера, потом на остальных.— Я не знаю, где он, — сказала она и пошла садиться в автомобиль.Но княгиня Лили успела проскользнуть между нею и дверцей автомобиля. Терра невольно отметил эту гибкость, эту ловкость.— Вы принимаете моего сына без меня, а потом отговариваетесь незнанием. Так не годится.— Не годится задерживать меня.И Леа попыталась отпихнуть ее. Но безуспешно. Напряженная пауза. Директор Неккер вынул часы.— Осталось три с половиной минуты.Блахфельдер и Мерзер не шевелились. Шофер застыл в иронической неподвижности.Леа откинула голову, как перед драматическим уходом со сцены в третьем акте.— Сударыня, отец мальчика счел, видимо, излишним вводить вас ко мне в дом.— Ваш дом, сударыня, всем известен, — ответила княгиня Лили спокойно и фамильярно. При этом локти обеих дам соприкоснулись, грозила потасовка. По знаку директора автомобиль проехал два шага вперед. Леа прыгнула в машину. Неккер и Блахфельдер устремились следом. Только Мерзер замешкался.— Одна и три четверти, — сказал Неккер, глядя на часы.А Леа, отъезжая, крикнула громко, чтобы отвлечь внимание от недружелюбной выходки княгини Лили:— Каким образом одна и три четверти? Мой выход только в третьей сцене, у меня полных двенадцать минут, а я уже загримирована. Как вы думаете, стала бы я иначе ломаться весь вечер? Ведь сегодня на спектакле будет антрепренер из Нью-Йорка.Перед княгиней Лили почтительно расшаркался доктор Мерзер. Он сообщил свою фамилию, свой адрес и заговорил о сильнейшем впечатлении, о своей давнишней мечте; но она не смягчилась. Тогда он стал усердно звать юного Клаудиуса. Льстивый голос, видимо, убедил ее, она последовала за Мерзером.Терра оторвался от окна. Происшествие внизу отшумело и рассеялось в мгновение ока, Терра слушал теперь Мангольфа. Друг все еще говорил, обращаясь к нему. Он снова услышал все сначала:— Я никогда не отрицал войны, как явления предельной значимости…На это он решил ответить.— Не большей, чем ты сам, дорогой Вольф. Ты никогда не утрачиваешь своего идеала, потому что ты сам для себя идеал. Так должно быть, иначе нельзя считаться человеком. В свое оправдание могу только сказать, что, на мой взгляд, вся цель системы Ланна — устранять из жизни все значимые явления, и я от души приветствую это, прежде всего в твоих интересах. Что было бы с тобой, если бы разразилась война? Тебе пришлось бы иметь дело с кровожадным сбродом, а как бы ты это вынес? — Он не оглядывался на Мангольфа, он говорил наполовину в окно. — Тебе следует искренно желать, чтобы сброд и в дальнейшем сохранял цивилизованное и деликатное обличье. Представляй ему отечество исключительно в качестве солидного предприятия для капиталовложений, но отнюдь не для рискованных спекуляций. Для них оно не приспособлено, мне это виднее, я ведь человек деловой. То, чем ты хочешь стать…Он хотел сказать: для таких, как ты, возможно только в эпоху нерушимого мира, — и обернулся. Как? Мангольф исчез. На его месте детская фигура. Клаудиус, но взгляд совсем не детский.— Я хочу быть солдатом, — сказал сын.— Это самое уважаемое сословие, — подтвердил отец.— Несмотря на твои вечные насмешки, — сказал сын. Первый открытый вызов.— Поговорим серьезно! — И отец шагнул ему навстречу. — Если ты хочешь быть солдатом, из этого еще не следует, что ты желаешь войны. Нельзя желать того, чего не знаешь, а никто из нас войны не знает.— Я люблю свое отечество. — Жесткий молодой взгляд. — Мы, молодые, любим его не так, как любят дельцы.— А как герои. Это ваша привилегия.Но юноша не шел на примирение.— И, кроме того, нам ненавистно ваше благоразумие. Ненавистна ваша расчетливость, ваша ирония. Вы сами ненавистны нам!Его собственные стиснутые губы раскрылись, чтобы сказать ему это! Пораженный Терра смотрел, как вздымается грудь мальчика. Грудь слабая и вздымается от самоутверждения. Совсем новое воинственное племя заявляет здесь о себе. Как он ужасающе переигрывает — с этих пор! Терра был всецело поглощен сыном, а тот — самим собой. На парадном звонили, они не двигались.— Вот уже и лето. В будущем месяце ты, сын мой, снова поедешь к морю.— На твои деньги — нет.— А у тебя есть другие деньги, сын мой?Враждебное молчание.— Что, если они не придут?— Я все-таки буду знать, кто властен надо мной, — попеременно краснея и бледнея, с трудом выговорил сын.— Разве не бог? — спросил отец.— Да, и он тоже, — сказал сын. — Совершенно верно, я в ладах с небом. — Терра казалось, будто он слышит самого себя из этих, столь знакомых ему уст. — Я не признаю бессмысленной иронии. То, что надо мной, пусть там и остается. Зато я сам буду отстаивать свое место. Если понадобится, даже против тебя!— Я же буду молиться за тебя богу, — сказал Терра так многозначительно, что сын испугался… Тут на парадном поднялся такой оглушительный трезвон, что Клаудиусу пришлось пойти отворить: он очутился в объятиях матери. Он хотел немедленно уйти с ней, но она воспротивилась, желая во что бы то ни стало попасть в квартиру.— Это и есть святилище? — заметила она пренебрежительно. — Здесь великая артистка принимает своих почитателей?— И почитательниц. Ты приглашена на завтрашний семейный обед. — На ухо Терра шепнул ей: — Тебе следует прийти. Твой сын влюблен в Лею и рассказывает ей всякие небылицы.Она испугалась: значит, она в курсе дела! Она поощряет фантастические мечты Клаудиуса и содействует его превращению в авантюриста!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76