Не по себе!
Но Сашка сказал:
— Пора! Возвращаемся! Хватит нам с тобой кусочничать да крошками с барского стола пробавляться. Устал я, Люся. Хочу все и сразу. А для такого большого дела, что я задумал, Питер будет самое оно то! К тому же в Москву нам с тобой путь временно заказан. А в Северной столице и деньги крутятся немалые, и криминала хватает. Правовым органам не до нас, грешных! Им и так работы хватает. Без нас! Мы ведь с тобой не бандиты с большой дороги, не грабим, не убиваем, так, плутуем понемножку, и только! Вреда от нас государству нет. Кому мы нужны? А коли хватятся, так мы уже того, в завязке!
— Дык… — попыталась было возразить супружнику Люсенька.
Но тот и слушать ее не стал.
— Все! — рявкнул. — Я сказал: «Решено!» Возвращаемся домой, сорвем напоследок куш — и завязываем!
Расхрабрился Сашка, разважничался. Силу свою почувствовал.
Сразу, как приехали, только-только успели квартиру снять, Люська и вещи еще из чемоданов не вынула, он ее в отдел кадров послал. В областную филармонию. За справкой.
Люся, конечно, пошла. Надо, так надо. Заодно и с Марь Ванной, кадровичкой, поболтала. Похвасталась ей, что женился на ней таки ее драгоценный Сашенька.
Справкой он остался доволен.
— Лючия Растрелли! — дурашливо скосив глаза к носу, хорошо поставленным голосом пропел он. — Не слабо! Это ты, мать, хорошо придумала, что псевдоним свой сценический попросила вписать. За великую русскую актрису Лючию Растрелли они нам дорого заплатят!
— Как это? — слегка обиделась Люсенька. Обидно ей стало за свой псевдоним. Псевдоним Люсе нравился, он ей приносил удачу. У нее до сих пор афиша хранится: золотые буквы по изумрудному полю, перевитые черной переливающейся лентой: «Лючия Растрелли — женщина-змея!»
К тому же Сашка ей сам его и придумал, псевдоним этот, а теперь насмешки строит.
— А вот так! — тотчас разозлился он.
Аж в жар его кинуло от злости. Мгновенно. Ну что за человек, япона мама? Только сейчас радовался, справку читал, и тут же вспыхнул, прямо — как огонь. Вот характер! Не приведи, господи, никому такой характер. По семь раз на дню настроение меняется!
— Ты бы хоть иногда, для разнообразия, шевелила мозгами, пока они у тебя совсем не заржавели. Или у тебя только суставы гибкие? Думаешь, для чего я тебя за справкой в филармонию посылал — подтереться было нечем? Нет, моя дорогая, эта справочка будет веским аргументом при определении суммы компенсации. Одно дело — взыскивать возмещение за моральный ущерб, нанесенный рыночной торговке Будиной, и совсем другой коленкор, когда пострадавшая — актриса Людмила Будина, выступающая под псевдонимом Лючия Растрелли! Полжизни выступала мадам Растрелли на сцене, успехом пользовалась у зрителей, на гастроли ездила за рубеж, а теперь по вашей милости, господа хорошие, лежит наша несравненная Лючия, разиня рот, на больничной койке и на карьере своей артистической может смело поставить крест. Вот здесь и справочка от доктора прилагается. Полная, так сказать, потеря работоспособности. Бесподобная Лючия Растрелли потеряна для искусства навсегда. Поняла?!
— Поняла. — Люся поспешила убавить газ под кастрюлей со щами из щавеля. Еще немного — и убежали бы.
— Ну, и молодец, что поняла, — белозубо разулыбался Сашенька. — Полмиллиона хрустящих — вот минимальная сумма, на которую я готов согласиться на этот раз. Ни грамма не уступлю. Вплоть до суда!
— Рублей? — деловито уточнила она, помешивая гуляш.
— Баксов, дура! Вот деньги, поезжай, купи себе что-нибудь поприличнее из одежды и на ноги. Очень приличное! Ты меня поняла? Одежка на тебе должна быть высший класс! На обратном пути заедешь в фирму по прокату автомобилей, возьмешь джип. На свое имя. На три дня. Здесь адрес. — Он протянул ей визитку.
— Дык…
— Что «дык»?! Опять «дык»! Я скоро с ума сойду от этого твоего «дык»!
— Господи, Саш, — у Люськи сердце защемило от жалости, — ну, что ты так нервничаешь? На тебе же лица нет! Вон и про сметану забыл. — Она положила ему в тарелку полную ложку сметаны. — Какие же это зеленые щи без сметаны? Вкусно?
— Вкусно. Спасибо, — вымученно улыбнулся он. — Люсь, не обращай на меня внимания. А? Извини. Нервы сдают. Устал.
— Угу, — Люсенька проглотила ком в горле. — Саш, может, ну ее к ляду, эту большую компенсацию? Эти твои полмиллиона! Чем так мучиться, лучше сделаем все, как всегда?
— Так у нас и так с тобой все, как всегда. Как в первый раз! — озорно подмигнул он.
До чего ж все-таки обаятельный мужик, ее Сашенька. Век бы на него смотрела, любовалась, не отрываясь.
Не зря, выходит, он так нервничал. Беспокоился. Были у него на то причины. Были!
Иначе почему это вдруг оказалась она на больничной койке? В таком состоянии — и одна? Никогда у них раньше дело до больницы не доходило. Ни разу! Сашка умел с травматологами договариваться.
Нет, здесь явно что-то не так, имелась у него причина для беспокойства. Точно! Имелась. И Сашке эта причина была прекрасно известна. Потому и с ума он сходил в последнее время больше обычного, бросался на нее, как цепной пес. Что ни скажешь, все не так да не ладно.
Бросаться бросался, а тревогой своей не поделился. Пощадил Люсеньку. Не хотел волновать. Знал, что у нее нервишки ни к черту.
Сказал, мол, волноваться ей не о чем. Он все берет на себя. Сложности будут, но только на уровне переговоров. Ее это не касается.
Люся же делает все, как обычно. Пришла, поскользнулась, упала и вывернула себе все, что можно. Вот, мол, и вся разница.
Чем больше будет повреждений, тем больше мы срубим компенсацию!
Ты же актриса у нас, а не хухры-мухры. Отсюда и шмотье дорогое, и джип. Вот, мол, и все тебе отличия.
Все, да не совсем все! Подвела их отлаженная, не раз проверенная на деле схема. Дала сбой!
Началось с того, что Люся в тот день опоздала. Здорово опоздала. На целых полчаса!
Сначала ключ у нее в замке застрял. Из квартиры вышла, стала дверь за собой закрывать, ключ повернула, а вынуть не может. Заклинило его намертво. Ни туда, япона мать, ни сюда.
Люся — к соседке, соседка портниха, у нее всегда масло машинное припасено. Хорошо, та дома была, дала масленку. Пока масло из масленки в замочную скважину закапывала, пока ключ выворачивала, потом руки мыла — времени прошло уйма!
После этого еще и Наташку встретила. С той проваландалась!
К торговому центру подъехала, а Сашка уже на улице ее поджидает. Не выдержал. Не стал дожидаться в кафе, как договаривались.
Люся, как только его увидела, сразу же извинилась. Знает ведь, что он психованный.
— Извини, — издалека еще ему рукой помахала, как только увидела. Закивала, заулыбалась. — Извини, что опоздала. Подружку встретила. Пришлось подвезти. У нее неприятности. Разбилась вся. Ее тип один чуть не изнасиловал сейчас. На кладбище.
Сашка вначале вроде ничего. Пошутил даже:
— Покойная подружка-то?! — ухмыльнулся.
— Не, ты что? Зачем покойная?! Это Наташка Короткова. С Греческого.
— Кто?!
— Соседка моя бывшая. Мы с ней…
Но он уже не слушал. Развернулся и зашагал прочь.
Люсенька послушно засеменила следом. Бежала сзади, как собачонка, и продолжала рассказывать. По инерции. Смотрела в хорошо подстриженный раздраженный затылок и говорила, говорила, говорила… Без умолку. И про то, что у них с Наташкой дети ровесники, и про то, как в Таврическом садике с колясками круги нарезали вокруг озера, и про маму Клепу, и даже про свои надежды на то, что Короткова поможет ей, Люсеньке, помириться со всем семейством. Замолвит за нее словечко. Не может быть, чтоб не замолвила. Баба она добрая, а мама Клепа ее очень даже уважает. Смолоду уважает. К тому же общаются они до сих пор, мама Клепа с Наташкой-то. Хоть Короткова и съехала из коммуналки на Греческом, Клеопатра Ивановна все равно Наташке звонит. Не забывает. Люська и телефон у Наташки взяла. А как же! Сегодня же и позвонит. Не потерять бы только! Наташка его в сумку пихнула, блокнот-то, где телефон записала, в дорожную, в боковой карман.
Сашка остановился.
— Под ноги смотри! — буркнул через плечо. — Завалишься со своими рассказами раньше времени, только испортишь все.
— Дык…
— Я сказал, потом расскажешь. В кафе. Будешь представляться — и расскажешь. А то сидишь вечно, как воды в рот набравши.
В кафе Люсин желанный слегка успокоился. Расслабился, повеселел. Балагурил с официанткой, ухаживал за Люсенькой, был вежлив и мил, играл в нежного и любящего мужа.
Она подыгрывала ему, как могла: щебетала, смеялась, изображала счастливую в браке, благополучную, уверенную в себе женщину.
Они выпили пива, съели по сэндвичу, потом был фруктовый салат, кофе с мороженым, потом Люсе стало нехорошо. Появилось какое-то тягостное ощущение общего недомогания, как будто съела что-то не то.
«Объелась!» — подумала тогда Люся.
Не надо было на кофе с мороженым соглашаться. Пошла у Сашки на поводу. Уж больно он ее уговаривал. Пристал, как репей: выпей да выпей кофейку! Составь мне компанию. Ну, она сдуру и выпила. Рада стараться!
Кофе был явно лишним!
Теперь сидит вот с переполненным желудком и страдает, а удовольствия никакого от этой чашечки кофе не получила.
Не кофейница Люсенька, что тут поделаешь. Не жалует она кофе. Горечь одна. По ней, так лучше чаю выпить, чем эту бурду бразильскую.
Люся расстегнула на юбке пуговку и откинулась на спинку стула. Поерзала, усаживаясь поудобнее, прокашлялась, попила водички, еще раз прокашлялась.
— Люсь? — Это и Саша уже заметил, что она мается. — Ты как? Нормально?
А она и сказать уже ничего не может. В голове звон, в ушах шум, а горло будто клещами перехватило. Сидит и только глазами лупает. Луп, луп.
— Пора, думаешь? — забеспокоился возлюбленный.
Подобрался вмиг, посерьезнел. Решил, видно, что это Люся ему подмигивает. Знаки подает: дескать, пора начинать.
— Ну, — сказал, — с богом. Давай!
Люсенька и дала! На автопилоте. Встала и пошла к выходу, якобы в туалет.
Дошла до барной стойки и повалилась. Со всеми вытекающими из такого падения последствиями. В общем, сделала все, как договаривались. Все! Это она помнит доподлинно.
А вот дальше? Что было дальше?!
Люська уже почти «допрыгала» до вожделенной форточки, когда один из медиков вставил необычный прибор в розетку и сказал:
— Есть пять киловольт!
Раздался хлопок, будто ударили по футбольному мячу. Тело Люсеньки дернулось, и все изменилось.
Картинка перевернулась вдруг вверх ногами: потолок оказался наверху, а Люся — внизу, на больничной кровати. Она лежала пластом, как неживая, а рядом молча суетились врачи.
Глава 14
За выходные дни я немного пришла в себя. Вот что значат свежий воздух, козье молоко, общение с котом и забота мамочек!
Пользуясь деревенскими удовольствиями, я настолько окрепла, что в понедельник сочла для себя возможным отправиться на работу.
Не успела войти в свой кабинет, как зазвонили телефоны. Оба. Одновременно.
Я предпочла мобильник.
— Натуся! — заорала Аннушка, едва услышав мое «Да». — Ты где?
— В агентстве.
— О-бал-деть! — искренне удивилась подруга.
Я обиженно засопела. Что значит «О-бал-деть»? Можно подумать, я на работе бываю редко.
Митрофанова, между прочим, брачному агентству тоже не чужая. Она такая же хозяйка, как мы с Верочкой, только ее в «Марьяж» и калачом не заманишь. Времени у Анечки на сватовство не хватает.
На самом деле я Митрофанову понимаю прекрасно. Человек она занятой. Об уникальных способностях Анны Владимировны в деловых кругах Петербурга легенды слагают.
Уму непостижимо, как хрупкой, обаятельной женщине удается совмещать пост генерального директора государственного унитарного предприятия, пост президента финансовой компании, на пару с мужем заниматься семейным бизнесом, вести активную светскую жизнь, быть идеальной женой, матерью, хозяйкой загородного дома и выглядеть при этом на миллион долларов.
Досадно только, что я-то Анечку понимаю, а вот она меня — нет. Подумаешь, пропустила я по болезни несколько дней, и сразу: «О-бал-деть!»
— Как ты? — спохватилась она. — Как себя чувствуешь?
— Так себе, — для пущей важности приврала я.
— Отлично. Поможешь мне шубку выбрать. В Екатеринином пассаже грандиозная распродажа. Супер! Такой выбор! Я там намерила вчера парочку. Обе нравятся, а какая нравится больше, не пойму.
— Покупай обе! — разволновалась я.
— Не могу! — простонала Митрофанова. — Они почти одинаковые. Обе из стриженой норки, обе светлые, обе в пол, и цена у обеих одинаковая — двадцать тысяч «уев».
— Кошмар какой!
— Обалдеть! — Тяжело вздохнув, подтвердила она. — Я попросила, чтобы мне обе отложили. Обещала с утра подъехать. До одиннадцати. Думала, Сережу с собой возьму, а он занят. Короче, как хочешь, а ехать придется тебе. Должен же кто-то со стороны на меня посмотреть. Продавщицам я ни на йоту не верю. Мымры льстивые! Им лишь бы втюхать.
Последние слова Анна договаривала, уже входя в офис.
Я выразительно посмотрела на часы:
— Ань, мы до одиннадцати не успеваем. Может, тебе позвонить?
— Не выдумывай! — отмахнулась она. — Здесь ехать всего десять минут.
— В Царское Село? Я тебя умоляю, — засомневалась я. — Да мы за десять минут даже из Питера не успеем выехать, а…
— С чего ты взяла, что мы едем в Царское?
— Не знаю, — разволновалась я. — Наверное, по аналогии: Екатерининский дворец в Царском Селе, Екатерининский парк в Царском Селе, значит, и Екатерининский пассаж там же.
— О-бал-деть! — презрительно фыркнула она. — Скажешь тоже! Екатерининский!
— В смысле?
— Е-ка-те-ри-нин! — по слогам, как для слабоумной, отчеканила Анюта. — Катькин. Пассаж принадлежит Катьке!
— Какой Катьке?
— Малининой!
— Волчьей Ягодке! Я тебе сто раз про нее рассказывала. Катька Волчья Ягодка! Помнишь?
— Кошмар какой — Аня! Эта та, что у тебя кровь чашками пила?
— Ну, — с удовольствием подтвердила она. — Можешь себе представить, Волчья Ягодка — хозяйка элитного торгового центра. «Гранд Пассаж» называется. Везет дуракам!
— Не без твоей помощи, дорогая, — мягко напомнила я.
Прозвище свое, Волчья Ягодка, Екатерина Малинина получила от Митрофановой.
Получила давно и заслуженно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32