Повествование завершается очень коротким постскрип­тумом автора, в котором указывается, когда и в связи с чем книжка была написана: «1981 год. В день, когда я услы­шала ошеломляющую новость: на выпускные церемонии в средние школы были направлены наряды полиции, чтобы не допустить нападений школьников на учителей». К фак­ту, приведенному Тэцуко Куроянаги, добавлю статистику. 200 тысяч маленьких японцев ненавидят школу. Ненависть к школе 30 тысяч из них так велика, что они отказываются в нее ходить. Надо ли удивляться, что рассказ о школе «Томоэ», где ученики чувствовали себя счастливыми, при­влек в Японии всеобщее внимание?
Зубрежка – вот главное содержание учебного процесса в современной японской школе. Назначение зубрежки – пробиться в высшее учебное заведение, желательно в пре­стижное, потому что оттуда открывается путь в престиж­ную фирму или престижное учреждение с высокой зара­ботной платой и относительной гарантией обеспеченности в пожилом возрасте.
Зубрежка продолжается после школьных занятий. Каждый вечер до полуночи, иногда и в воскресенье, школь­ники учат (не учатся, а именно учат) исторические факты – все подряд по хронологической таблице, английские слова – по словарю, страница за страницей, названия станций на главных железнодорожных магистралях – по расписанию поездов, маршрут за маршрутом. «Будешь спать четыре часа – в университет попадешь, будешь спать пять часов – провалишься», – бытует в Японии поговорка. Разумеется, не одна зубрежка причина ненависти уча­щихся к школе, перерастающей в насилие по отношению не только к учителям, но и к одноклассникам. С мая по но­ябрь 1985 года, например, сделались известными свыше полутора тысяч случаев избиения школьниками своих то­варищей. Четверо учащихся погибли. Семеро, не выдержав издевательств, покончили с собой. Министерство просвеще­ния – правительственный орган – вынуждено было при­знать, что наряду со школьной муштрой на поведении школь­ников пагубно сказываются социальная напряженность в об­ществе, неуверенность родителей в завтрашнем дне. Они приводят, засвидетельствовало министерство, к стрессам, нередко проявляющимся в форме «немотивированного на­силия», если прибегнуть к юридическому языку. Социаль­ной напряженностью, неуверенностью в завтрашнем дне отличалась японская жизнь и во времена школы «Томоэ», но директор Кобаяси и его учителя умели защищать нео­крепшие души своих питомцев от ударов взрослого обще­ства. «Школа „Томоэ“ – школа замечательная! А внутри такая же – замечательная!» – распевала Тотто-тян вме­сте с другими первоклашками.
Японское правительство приступило к осуществлению реформы образования. Премьер-министр Ясухиро Нака-сонэ, инициатор реформы, считал, что образование – глав­ное средство передачи традиционных ценностей и добро­детелей современному и последующему поколениям. Ре­форма должна, указывал премьер-министр, выправить пере­кос в воспитании японцев, которые сейчас больше внима­ния обращают на свободы и права, чем на ответственность и обязанности. «В школе следует учить патриотизму и укоренившемуся в японцах уважению к родителям», – за­являл Накасонэ. Такую задачу школы можно было бы приветствовать, если бы под «патриотизмом» не подразу­мевались шовинизм и вера в японскую исключительность, а под «уважением к старшим» не мыслилось беспрекос­ловное подчинение трудящихся – «детей», по фразеологии из используемого японскими предпринимателями идеоло­гического жаргона, правящему классу, то есть «отцам».
Нетрудно понять, что книжка о школе «Томоэ», вы­глядевшая вызовом правительственной установке, была встречена японскими читателями с повышенным интере­сом. Они сопоставили направленность реформы образова­ния, проводившейся властями, с главой из книжки, где рассказывается о поступлении в школу «Томоэ» мальчика, долго жившего с родителями в Америке. Мальчик, бойко болтавший по-английски, почти не понимал японского язы­ка. И директор предложил школьникам игру: они станут учить мальчика японским словам, а тот их – английским. Таким образом «Тотто-тян и ее друзья многое узнали об Америке, – говорится в книжке. – Но совсем иначе обсто­яли дела за стенами „Томоэ“: с Америкой шла война, а английский был исключен из всех школьных программ как язык неприятеля».
Соединенные Штаты являлись тогда не просто военным противником Японской империи, но и членом – вместе с Советским Союзом – антигитлеровской коалиции. Это вы­зывало у японских милитаристов еще большую ненависть к США. «Все американцы – дьяволы!» – твердила офи­циальная пропаганда, – вспоминает в книжке Тэцуко Куроянаги. – Но в школе «Томоэ» дети продолжали повто­рять: «Уцукусии („красивый“ по-японски) значит бьютифул („красивый“ по-английски)!»
Ветры, дувшие над «Томоэ», были легкими и теплыми, и дети росли в ней с красивой душой».
Занятые перестройкой всего нашего жизненного укла­да, чтобы он в максимальной степени способствовал совершенствованию социалистического общества, мы приме­ряемся, естественно, ко всякому опыту: может ли он оказаться для нас полезным? Мне кажется, под таким углом зрения вы, читатель, взглянете и на книжку «Тот­то-тян, маленькая девочка у окна». Годится ли эта натура для нашей собственной картины? Годится как модель. Но совсем не для того, чтобы копировать ее. Она нужна, чтобы думать с ее помощью.
Владимир Цветов
На станции
Посвящаю моему учителю СОСАКУ КОБАЯСИ

Когда поезд остановился на станции Дзиюгаока, по линии Оимати, мама взяла Тотто-тян за руку и повела к выходу. Прежде Тотто-тян никогда не ездила на элект­ричке и поэтому не знала, что билет, который она бережно сжимала в ладошке, следует сдавать при выходе с перро­на. Не желая расставаться с ним, она попросила контро­лера:
– Можно мне оставить этот билетик?
– Нет, нельзя, – ответил тот.
Он взял у Тотто-тян билет и бросил в ящик. Билетов там скопилась целая куча.
Тотто-тян показала на ящик:
– И это все ваше?
– Нет, они принадлежат железной дороге, – ответил контролер, продолжая отбирать билеты у выходящих пас­сажиров.
С нескрываемым сожалением Тотто-тян посмотрела на груду бумажек:
– Вырасту, обязательно буду продавать билеты! Только теперь контролер взглянул на Тотто-тян:
– Да ну?! Вот и мой сынишка мечтает о том же. Будешь работать с ним вместе?
Тотто-тян отошла в сторонку. Отсюда можно рассмот­реть контролера. Он был толстый и важный, в очках, но лицо доброе. Тотто-тян подбоченилась, раздумывая над его предложением.
– Вообще-то можно… Надо подумать. А сейчас я ужасно спешу: мне сегодня в новую школу. – И Тотто-тян с криком ринулась к поджидавшей ее маме: – Я тоже буду продавать и проверять билеты!
Мама нисколько не удивилась и только заметила:
– А я-то думала, ты собираешься стать разведчицей.
Тотто-тян шагала, цепляясь за мамину руку, и раз­мышляла: «Что же делать? До сих пор я и впрямь со­биралась стать разведчицей. Но ведь иметь целый ящик билетов, как этот дяденька, тоже здорово!»
Тут Тотто-тян осенило. И она тут же выпалила:
– А я могу понарошку продавать билетики, а вза­правду быть разведчицей. Хорошо, мам?
Мама промолчала. По правде говоря, ей было сейчас не до пустяков. Что, если Тотто-тян не примут в новую школу?.. Мамино красивое лицо, затененное полями ук­рашенной маленькими цветочками фетровой шляпки, на­хмурилось, и она огорченно взглянула на дочку.
Та подпрыгивала, о чем-то болтая сама с собой. Тот­то-тян не ведала о маминых тревогах и, поймав ее взгляд, расхохоталась:
– А я передумала! Я буду уличным музыкантом! Почти с отчаянием мама сказала:
– Мы опаздываем. Нас ждет господин директор. Хва­тит болтать, пошли поживее.
Впереди замаячили школьные ворота.
Девочка у окна
Но прежде чем войти в ворота, надо объяснить, отчего так волновалась мама Тотто-тян. Дело в том, что дочку, едва поступившую в первый класс, уже успели исключить из школы. Представляете?!
Все это случилось на прошлой неделе. Классная ру­ководительница Тотто-тян, молоденькая, миловидная, вы­звала маму и заявила:
– Ваша дочь мешает детям заниматься. Я вынуждена просить вас перевести ее в другую школу. – Она вздох­нула: – Я с ней просто замучилась…
Маме стало нехорошо. «Что же натворила дочка? – в ужасе подумала она. – Что-то тут не так!»
Моргая подкрашенными ресницами и то и дело по­правляя короткие, по моде остриженные волосы, учитель­ница, раздражаясь, рассказывала:
– Представьте себе хотя бы то, что за урок она успевает раз сто хлопнуть крышкой парты. Я сделала ей замечание, что открывать парту без необходимости нельзя. И что же? Она убирает все школьные принадлежно­сти – от тетрадей и учебников до пенала – в парту и вы­нимает – каждую! – вещь по очереди. К примеру, класс пишет диктант. По азбуке. И вот ваша дочь открывает парту и достает тетрадь. При этом с грохотом хлопает крышкой. Потом снова открывает ее, лезет туда с головой, достает карандаш, чтобы написать первый слог, и, опять хлопнув крышкой, пишет «а». Пишет, естественно, некра­сиво, неправильно. Затем снова открывает парту – на сей раз за ластиком – достает его, закрывает, стирает, опять открывает, убирает ластик, захлопывает крышку. С такой быстротой – только руки мелькают. Это на первом знаке. На втором слоге история повторяется: крышка, тетрадь, карандаш, ластик, крышка. Даже в глазах рябит. И ведь не скажешь «Прекрати!», ведь действительно в каждом предмете есть необходимость!..
Учительница захлопала ресницами, словно заново уви­дев эту сцену.
А мама вдруг догадалась, в чем дело. Ведь в первый же день Тотто-тян, вернувшись из школы, захлебываясь, рас­сказала: «Мамочка, ты представляешь! Вот у нас дома ящики выдвигаются, а там у парты крышка. Ну, как у мусорного ящика, только гладкая, и туда можно прятать все-все. Знаешь, как здорово!»
Мама представила Тотто-тян, зачарованную «волшеб­ным» ящиком, открывающую и закрывающую крышку, и подумала, что ничего ужасного в этом нет, постепенно ребенок привыкнет и все уладится. Но все же пообе­щала:
– Я поговорю с ней!
Но учительница вздохнула:
– Если бы только это! Мама даже смутилась.
– Едва я подумала: «Ну, слава богу, оставила парту в покое», – продолжала, повысив голос, учительница, – как ваша дочь посреди урока встает и идет.
– Идет? И куда же? – удивилась мама.
– К окну!
– К окну?! Зачем?
– Чтобы позвать уличных музыкантов! – в сердцах сказала учительница.
В общем, если все припоминать по порядку, то дело было так: оставив в покое парту, Тотто-тян встала и на­правилась к окну. «Пусть стоит, лишь бы было тихо», – с надеждой подумала учительница, но в этот самый момент Тотто-тян закричала: «Эй, музыканты!»
К полному удовлетворению Тотто-тян и на беду учи­тельницы, классная комната была на первом этаже, окнами выходила на улицу. Лишь низенькая живая изгородь от­гораживала школу от тротуара, поэтому из окна можно было разговаривать с кем угодно. Пестро одетая группа бродячих музыкантов немедленно откликнулась на ее зов и подошла поближе. Тотто-тян радостно оповестила: «Му­зыканты пришли!» Дети вскочили из-за парт и бросились к окну, а Тотто-тян попросила: «Поиграйте нам не­множко».
Обычно музыканты, проходя мимо школы, приглушали звук, но уж тут, коль скоро их попросили, заиграли во всю силу. Настоящий концерт – заливается кларнет, гремит гонг, грохочет барабан, тренькает сямисэн. А учительни­ца, стоя на кафедре, ждет, когда же будет конец, задаваясь вопросом, хватит ли у нее терпения.
Наконец музыканты удалились, и ученики возвратились на свои места. Все, кроме Тотто-тян. «Почему ты опять стоишь?» – спросила ее учительница, и она серьезно ска­зала: «А если другие музыканты придут? Надо же и с ними поговорить. А потом, вдруг эти вернутся, а никого нет – неловко получится».
– Надеюсь, вам понятно, что она срывает заня­тия?! – По ходу повествования учительница все более распалялась, так что мама даже посочувствовала ей. – И плюс к тому…
Мама перепугалась:
– Как, еще что-то?
– Да! – раздраженно крикнула учительница. – Еще, и еще, и еще, всего и не перечесть! Иначе я бы не просила вас забрать ее! – Она перевела дух и посмотрела на ма­му: – Вчера она снова направляется к окну. Ну, думаю, опять высматривает уличных музыкантов, но продолжаю вести урок. Тут она громко спрашивает: «Эй, что вы там делаете?» С кафедры мне не видно, к кому это она обраща­ется. А она опять: «Послушайте, что вы делаете?» И вижу, что смотрит она вовсе не на улицу, а куда-то вверх. Стран­но. Я стала ждать, не последует ли ответ. Тишина. А она все свое твердит: «Эй, чем вы занимаетесь?» В общем, урок срывается. Подхожу я к окну, смотрю. И что же вижу? Под самой крышей две ласточки вьют гнездо. Оказывается, это она с ласточками беседует! Я прекрасно понимаю детей и не считаю, что разговаривать с ласточками глупо. Но во время урока!..
Ну а это как вам понравится? На первом уроке ри­сования я предложила детям нарисовать государственный флаг. Все нарисовали как положено – красный круг на белом поле, и только одна ваша дочь принялась рисовать военно-морской флаг, вы знаете, с расходящимися лучами. «Ничего, пусть», – подумала я. И что же? Она намалевала его во весь лист, а затем ей вздумалось украсить его бахромой. Бахромой. Представляете?! Наверное, видела где-нибудь на знаменах. Ладно. Но стоило мне отвлечься на минуту, как она принялась чертить на парте – на бумаге ей места уже, видите ли, не хватает. Скребет и скребет желтым карандашом по дереву. Да так, что на парте остались здоровенные полосы! Сколько мы ни от­тирали их потом, так и остались. К счастью, бахрома на флаге была только с трех сторон.
– Вы говорите, только с трех сторон?.. – с облегче­нием спросила вконец смутившаяся мама.
На что учительница устало, хотя и миролюбиво, ответила:
– С четвертой она нарисовала древко, поэтому зазу­брины остались только с трех сторон.
«Все-таки только с трех сторон…» – приободри­лась мама, но учительница медленно и отчетливо за­кончила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20