Наконец Тотто-тян поняла, что они разговаривают на пальцах.
Тотто-тян позавидовала им: «Вот если б я могла раз­говаривать руками!» Ей даже захотелось присоединиться к беседующим, но она не знала, как это можно сделать. К тому же они были из другой школы, и было бы просто невежливо вмешиваться в чужой разговор. Поэтому Тот­то-тян лишь наблюдала за их беседой до тех пор, пока они не поднялись на платформу направления Токио – Иоко­гама. «Когда-нибудь и я научусь разговаривать руками», – подумала она.
Тотто-тян не знала, что на свете существуют люди, которые плохо слышат или совсем не слышат. Не знала она и того, что дети, которых она встретила, были уче­никами префектуральной школы для глухонемых в городке Оимати – конечном пункте железнодорожной ветки, по которой она каждый день ездила в школу «Томоэ».
Тем не менее в тот день Тотто-тян от души востор­галась удивительными лицами детей, особенно прекрасны­ми в те моменты, когда они, сверкая глазами, следили за быстрыми движениями пальцев собеседника. Ей так хотелось подружиться с ними!
Сорок семь ронинов
Методы воспитания, используемые Кобаяси-сэнсэем в школе «Томоэ», в основном были разработаны им лично. Но сказалось и зарубежное влияние. Об этом можно было судить хотя бы по урокам ритмики, а также по тому, как в школе проходил час обеда или совершались прогулки на природу. Даже песенка «Хорошо прожевы­вай…» исполнялась, как мы уже знаем, на мотив англий­ской песни «Греби, греби, греби…». Конечно, существовали и другие сходные моменты.
Но был в школе учитель Маруяма, правая рука ди­ректора (в обычной школе его именовали бы завучем), который во многом был полной противоположностью Кобаяси. В соответствии с фамилией, иероглифы которой означали «круглая гора», у Маруямы была идеально круг­лая голова, без единого волоска на макушке. Правда, хорошо приглядевшись, можно было обнаружить венчик седых волос на затылке. Добавьте к этому совершенно круглые очки и красные щеки, и вы сразу поймете, что он не похож на директора Кобаяси. Но еще больше учитель Маруяма отличался от него своими наклонностями. Так, он любил читать ученикам старинные китайские стихи – тор­жественные и труднопонятные. Вроде этих:
Бичей не счесть.
И Рядами кони
Реку переходят.
Дети понимали стихи по-своему:
Бэнкэй несчастен и
Рыдает.
На коне Реку переходит.
При этом они страшно недоумевали: отчего неустра­шимый монах-богатырь – славный Бэнкэй – рыдает, переправляясь на коне через реку? И каждый раз, встре­чая учителя Маруяму, дети вспоминали о «бедном» Бэнкэе.
Было это утром четырнадцатого декабря. Когда все дети собрались в школе, учитель Маруяма объявил им:
– Сегодня памятный день – более двух с половиной веков назад сорок семь верных ронинов отомстили за ги­бель своего хозяина. Мы отправимся пешком в храм Сэнгакудзи и почтим их могилы. Ваши родители в курсе дела.
Директор Кобаяси, конечно, знал о предстоящей про­гулке. Может быть, он и не был в особом восторге от затеи учителя Маруямы, но и не возражал. По крайней мере, ничего плохого в прогулке он не видел, поэтому не уди­вительно, что и родители легко согласились отпустить детей. Мама Тотто-тян даже усмотрела в ней нечто ин­тересное, ведь любопытно, когда поход к усыпальнице воинов далекой феодальной эпохи совершают дети такой передовой школы, как «Томоэ».
Перед отправлением учитель Маруяма в общих чертах обрисовал историю сорока семи ронинов.
Почти два года в глубокой тайне верные вассалы князя Асано готовились отомстить за его поруганную честь. 14 декабря 1702 года они пробрались во дворец обидчи­ка – коварного вельможи Киры и отрубили ему голову. А год спустя тогдашний военный правитель – сегун же­стоко и несправедливо покарал их, повелев сделать хара­кири, то есть вспороть себе мечом живот.
При этом учитель Маруяма не раз возвращался к рас­сказу о мужестве торговца Рихэя Аманоя, снабдившего верных воинов оружием и всем необходимым. Сколько ни пытали его чиновники сегуна, в ответ на все вопросы он говорил только одно: «Я, Рихэй Аманоя, не кто-нибудь, а мужчина!»
Ребята мало что поняли из рассказа учителя, но были страшно довольны – ведь предстоит дальняя прогулка, а уроков не будет. Захватив завтраки и попрощавшись с директором и учителями, пятьдесят учеников тронулись в путь под предводительством «Круглой Горы». То и дело из рядов раздавались громкие возгласы: «Я, Рихэй Аманоя, не кто-нибудь, а мужчина!» А поскольку эти гордые слова произносились не только мальчиками, но и девочками, то не удивительно, что встречавшиеся на пути прохожие оборачивались и от души смеялись. Храм Сэнгакудзи находился примерно в двенадцати километрах от школы. Тем не менее прогулка под голубым декабрьским небом вовсе не показалась утомительной детям, тянувшимся длинной вереницей по токийским улицам с возгласами: «Я, Рихэй Аманоя, не кто-нибудь, а мужчина!» Тем более что автомобилей тогда на улицах было мало и они не мешали прогулке.
В Сэнгакудзи учитель Маруяма вручил каждому кури­тельные палочки, чашки с водой и немного цветов. Храм оказался поменьше, чем Кухомбуцу, но зато возле него было больше могил, тянувшихся ровными рядами.
При мысли о том, что здесь похоронены сорок семь славных воинов, Тотто-тян прониклась торжественным на­строением. Последовав примеру учителя Маруямы, она положила цветы к надгробию, зажгла палочку и молча поклонилась.
Все как-то разом затихли. Тонкие струйки ароматно­го дымка поднимались в голубое небо над могилами ронинов.
С тех пор когда Тотто-тян вдыхала запах курительных палочек, она каждый раз вспоминала учителя Маруяму. И не только его, но и «рыдающего» Бэнкэя, и торговца Рихэя Аманоя, и затихших ребятишек.
Дети так и не разобрались до конца в истории о со­рока семи ронинах, в сказании о богатыре Бэнкэе, но зато они стали еще больше любить и уважать – правда, несколько иначе, чем директора Кобаяси, – учителя Мару­яму, который так красноречиво и увлеченно поведал об этих героях. Тотто-тян нравились его небольшие глазки, смотрящие сквозь очки с толстенными линзами, ласковый и необычайно высокий для его плотной фигуры голос. А на пороге стоял уже Новый год.
Корейский мальчик
По дороге на станцию и обратно, домой, Тот­то-тян проходила мимо длинной одноэтажной лачуги, в которой жили корейцы. Разумеется, она не знала, что это корейцы. Из всех жильцов ее интересовала полнотелая женщина с гладко причесанными на прямой пробор во­лосами, завязанными на затылке узлом. Зимой и летом она ходила в одних и тех же остроносых туфлях-лодочках, длинной юбке с завышенной талией, украшенной огромным бантом блузке. Она то и дело разыскивала своего сына. «Масао-тян!» – вопила она истошным голосом. Причем делала странное ударение на слоге «са», да еще тянула «тян» так пронзительно, что Тотто-тян охватывала неволь­ная тоска.
Барак стоял на невысоком пригорке у самой железной дороги, по которой Тотто-тян ездила в школу.
Тотто-тян видела ее сына. Он был чуть постарше ее, примерно на год, но где он учился, Тотто-тян не знала. Вихры у него вечно торчали в разные стороны, а по пятам за ним следовала собачонка.
Как-то, возвращаясь домой, Тотто-тян шла привычной тропинкой вдоль насыпи и вдруг заметила наверху маль­чишку. Масао-тян стоял подбоченясь, широко расставив ноги, и презрительно глядел на нее сверху вниз.
– Эй ты, Корея! – неожиданно заорал он.
В голосе прозвучала такая ненависть, что девочка пе­репугалась. Было видно, что ему очень хотелось обидеть ее.
Странно, ведь Тотто-тян ничего плохого ему не сделала и даже не поговорила с ним ни разу. Дома Тотто-тян рассказала:
– Масао-тян назвал меня «кореей»!
От неожиданности мама невольно зажала рот ладонью. На ее глаза навернулись слезы. Тотто-тян даже испуга­лась. Вытирая глаза, мама прошептала:
– Бедняжка!.. Люди так часто дразнят его «корейцем», что он воспринимает это как ругательство. Масао-тян слишком мал, чтобы понимать правду. Ведь когда люди хотят обидеть кого-то, они говорят «дурак». Вот он и ре­шил назвать тебя «кореей», потому что уверен, что это скверное слово. Отчего люди так жестоки?!
Успокоившись, мама не спеша принялась объяснять:
– Ты, моя девочка, японка, а Масао-тян приехал из Кореи. Но ведь Масао-тян такой же ребенок, как и ты. Поэтому никогда не относись к человеку плохо только потому, что он кореец или кто-то еще. Будь добра с Масао-тяном. Как скверно, что у нас могут возненавидеть человека только за то, что он кореец!
Конечно, Тотто-тян поняла далеко не все, но ей стало ясно: Масао-тян ни в чем не виноват и издеваются над ним безо всякой причины. Так вот почему его мама все время волнуется за него! Поэтому, когда утром Тотто-тян опять проходила мимо насыпи и, как всегда, услышала пронзи­тельный крик «Масао-тян!», она подумала: «Куда же он запропастился?» И еще: «Я не кореянка, но если Масао-тян снова назовет меня „кореей“, я отвечу, что не вижу в этом плохого, и предложу подружиться».
А голос матери Масао-тян, в котором раздражение сливалось с тревогой, еще долго звенел в воздухе какой-то особой нотой, и только грохот проходящего состава пре­рывал его.
«Масао-тя-ян!» Если б вы хоть раз услышали этот печальный, плачущий крик, он остался бы в памяти на всю жизнь…
Косички
Тотто-тян мечтала о двух вещах.
Во-первых, ей хотелось носить «блумеры», а во-вторых, отрастить косы. Последнее желание появилось после того, как она встретила в поезде старшеклассницу с длинными косами.
Поэтому, хотя все девчонки в ее классе ходили коротко стриженные, с челками, Тотто-тян принялась отращивать волосы, зачесывая их набок и завязывая бантом. Так придумала мама, одобрявшая идею Тотто-тян.
И вот наступил день, когда мама заплела ей волосы в две короткие косички, скрепила резинкой и завязала – лен­точками. Тотто-тян торжествовала, чувствуя себя взрос­лой. Но отражение в зеркале, когда она взглянула на себя, чтобы убедиться, как здорово получилось, несколько ра­зочаровало ее – косицы были тоненькими и коротенькими, ну, ровно поросячьи хвостики! Тем не менее она все-таки побежала к Рокки и удовлетворенно потрясла ими перед ее мордой. Собака лишь моргнула пару раз. Тотто-тян посоветовала ей:
– Надо бы и тебе заплести косы!
В поезде Тотто-тян старалась поменьше вертеть голо­вой, чтобы косички не расплелись. Она так надеялась, что кто-нибудь похвалит: «Какие великолепные косы!» К со­жалению, никто их не оценил. Зато уж когда она добралась до школы, все девчонки – Миё-тян, Сакко-тян, Аоки Кэйко-тян – в один голос воскликнули:
– Вот здорово!
Тотто-тян была страшно довольна и даже позволила им потрогать косички. А вот мальчишки особого восторга не выражали. Правда, когда прозвенел звонок с большой перемены, кто-то – кажется, Оэ – заметил-таки:
– Ого, да у нашей Тотто-тян новая прическа!
Тотто-тян возрадовалась: ну, наконец-то!
– Да, это косы! – самодовольно похвасталась она.
Оэ подошел поближе и внезапно схватился за косички обеими руками.
– Что-то приустал я сегодня, дай-ка повишу маленько. Вроде удобнее, чем поручни в трамвае!
На этом неприятности не закончились. В классе Оэ был самым рослым и толстым, почти вдвое больше маленькой, худенькой Тотто-тян. Поэтому, когда он потянул ее за косы, Тотто-тян потеряла равновесие и шлепнулась на пол. Неприятно, конечно, когда тебя сравнивают с трамвайными поручнями, да еще если к тому же ты грохнулась на пол, но по-настоящему стало обидно Тотто-тян тогда, когда Оэ потащил ее с пола за косички, приговаривая: «Раз-два, взяли!», словно канат тянул на спортивном празд­нике.
Для Тотто-тян косы означали, что она стала совсем взрослой, и, естественно, она ожидала, что теперь все будут ее уважать… С плачем ринулась она к кабинету директора. Захлебываясь от слез, забарабанила в дверь. Директор впустил ее, присел перед ней на корточки, чтобы лицо его было на уровне Тотто-тян.
– Что такое? – спросил он.
Тотто-тян потрогала косички: на месте, не расплелись.
– Оэ тянул за них… Говорил: «Раз-два, взяли!»
Директор посмотрел на косички. Они весело прыгали по спине. Директор сел на стул и усадил Тотто-тян напротив. Улыбнулся во весь рот, показав редкие зубы.
– Не плачь! – сказал он. – У тебя замечательные косы.
– Вам нравятся? – слегка смутилась девочка, припод­няв заплаканное лицо.
– Очень!
Этого оказалось достаточно, чтобы Тотто-тян перестала лить слезы. Слезая со стула, она пообещала:
– Больше не буду плакать, даже если Оэ опять скажет «раз-два, взяли».
Директор одобрительно кивнул и улыбнулся. Улыбнулась и Тотто-тян. Улыбка очень подходила косичкам. Она поклонилась и побежала играть на спортивную площадку.
Тотто-тян уже почти забыла о том, что случилось, когда к ней подошел Оэ. Стоя перед ней и смущенно почесывая в затылке, он протянул:
– Ну… извини! Ну, что я тогда, за косы… Директор ругал меня. Говорит, с девчонками так нельзя. И еще сказал, что к вашему брату надо относиться внимательно, быть вежливым, заботиться…
Для Тотто-тян это было неожиданностью. До сих пор она не слыхала, что к девчонкам следует хорошо отно­ситься. Всегда больше любили мальчишек. Даже в семьях, где было много детей, сначала еду подавали сыновьям и только потом наступала очередь дочек. А за столом матери всегда обрывали: «Приличной девочке лучше по­молчать!»
И вот надо же!.. «Странно…» – удивилась Тотто-тян, но настроение у нее сразу же поднялось: кому ж не понравится, когда о тебе заботятся!
Оэ же был просто потрясен. С девчонками, оказы­вается, надо быть вежливым и заботиться о них! Это был первый и последний раз, когда директор сделал ему за­мечание. Так что тот день навсегда врезался в его память.
«Благодарю вас!»
Приближались зимние каникулы. На сей раз детей не собирали в школе, и все дни они проводили дома, с родителями.
«Я буду встречать Новый год на острове Кюсю, у дедушки!» – хвастался Мигита. Тай-тян, обожавший фи­зические и химические опыты, радостно сообщил, что старший брат возьмет его с собой в какую-то лабораторию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20