Одно могу сказать точно: в глубине души я понимал, что играю с огнем и могу лишиться оружия, но мне безумно хотелось сделать эту ставку.
Я осветил зажигалкой циферблат часов. Десять тридцать пять. Сегодня суббота, на такси до Отэмати я доберусь минут за десять. Пожалуй, у меня еще есть время заглянуть домой переодеться, а то мой простреленный пиджак будет странно смотреться в атмосфере делового квартала.
Войдя в дом, я зажег верхний свет. Ого, да здесь кое-что изменилось. Мой обычный беспорядок превратился в настоящий хаос, а кое-где и в руины. Татами было сорвано, а доски отодраны от пола. Чайный столик, телевизор, стереосистема, телефон – все разбито вдребезги. Разломанные и исцарапанные видеокассеты и пластинки ровным слоем валялись на полу. Жаль, не удастся сейчас посмотреть Одри Хепберн или Ингрид Бергман. Качая головой, я поднялся на второй этаж. Включил свет – все то же самое. Немногочисленная мебель и книжный шкаф Эйко разломаны, книги выворочены, каждый том разодран на страницы. Где-то здесь, должно быть, и сборник писем Ван Гога. Меня захлестнула запоздалая волна злости. Излишнее усердие в такого рода делах – верный признак якудза.
Заглянув в разоренный шифоньер, я раздумал переодеваться, – кажется, тут не осталось ни одной целой вещи. Я вынул люгер из сумки для гольфа и слой за слоем размотал полиэтилен, перехваченный скотчем. К скотчу тут же прилипла какая-то бумажка. Я рассеянно взглянул на нее. Буклет художественного музея Китаути, того самого, где работала Эйко. Некоторое время я тупо смотрел на приставшую к скотчу яркую страницу. Затем снова убрал пистолет в сумку.
Поднявшись, я приоткрыл окно. Юный курьер сидел на подоконнике. Видимо, заметил свет в окне второго этажа. Или наблюдал за мной с того самого момента, как я вошел в дом?
– С возвращением, – с улыбкой сказал он. – Ну как прошло сентиментальное путешествие?
– Ужасно, – ответил я, – настоящая жесть.
– Что ж, иногда встряски бывают даже полезны. Особенно в такой жизни, как твоя.
– Хорошо тебе рассуждать. А что, если твоя жизнь внезапно превращается в одну сплошную встряску?! Харада звонил?
– Один раз. Извинился, что забыл выйти на связь. Ага. Этот парень знает толк в извинениях.
– Похоже на то, – кивнул я. – Кстати, у меня к тебе просьба. Ты, естественно, можешь отказаться. Готов выслушать?
– Какая? Что-то раньше я не замечал за тобой такой деликатности.
– Мне нужна машина напрокат. В Америке я получил международные права, но они просрочены. К тому же у меня нет времени. Можешь взять в круглосуточном прокате машину на свое имя?
У него округлились глаза.
– Ты предлагаешь мне взять напрокат машину для человека, не имеющего водительских прав? Это же не совсем законно.
– Не совсем законно? Ха! Да нет, я прошу тебя пойти на самое настоящее преступление. Какая это статья? Нарушение правил дорожного движения, мошенничество? Хотя какая разница. Другого пути нет. Я готов заплатить в десятикратном размере.
– Хм… Тут есть некоторая сложность, но отнюдь не этического характера. И даже не материального.
– Что за сложность?
– У меня тоже нет водительских прав.
Я ошарашенно посмотрел на него:
– Неужели в наши дни встречаются молодые люди без водительских прав?
– Конечно. В мире хватает придурков, но первенство среди них, безусловно, держат всевозможные административные органы. По-моему, не существует большего унижения, чем получить какую-нибудь бумажку у придурка-чиновника.
– Может, ты и прав. – Я немного подумал и уже с уверенностью добавил: – Да нет, точно прав. Я сморозил глупость. Забудь о моей просьбе.
В этот момент кто-то прошмыгнул у моих ног. «Соседка». Раньше мне не приходилось встречаться с ней на втором этаже. Может, она, так же как и я, пытается отыскать свое жилище среди руин? Приближалось время прилива. Я прикрыл окно, взял пиджак, закинул на плечо сумку. Выйдя на улицу, я услышал голос из окна:
– Опять уходишь? Куда на этот раз?
Я кивнул на сумку:
– Урок ночного гольфа.
Парень медленно покачал головой:
– Думаешь, я поверю в эту чушь?
– Почему же «чушь»?
– Неужто в наш век житейской суеты мир докатился до такой степени морального упадка, что ни искренности, ни грезам не осталось в нем места?
– He знал, что в наш век еще встречаются такие люди, как ты, – сказал я и, вспомнив, добавил: – Кстати, ты, кажется, не стал докладывать Хараде о Генри Миллере?
– Ты ведь сказал, что мне самому решать, докладывать ему об этом или нет. Забыл?
– Помню. Я, наверно, безнадежно стар, поскольку даже приблизительно не догадываюсь, что собой представляет твой уровень ценностей.
– Молодежные ценности, версия конца века.
Я покачал головой:
– Ну, я пошел. Учти, мы можем не увидеться некоторое время.
Вслед мне донесся голос:
– С машиной я что-нибудь придумаю. Загляни сюда на обратном пути.
Я обернулся:
– Ты что-то задумал?
– Жизненная мудрость, версия конца века.
– Понял, загляну.
Я тряхнул головой и вышел на Сёва-дори. Сверившись с визитной карточкой Харады, продиктовал таксисту адрес. Мы мгновенно добрались до нужного мне здания. На часах было ровно одиннадцать.
Ночная охрана не стала проверять мои вещи. Услышав, что мне нужен офис Тадамити Нисины, охранник направил меня на пятый этаж.
Здание оказалось старым и не слишком пафосным. Остановившись перед дверью с нужной табличкой, я постучал.
– Входи, – раздался крепкий, совсем не старческий голос.
Я оказался в просторном кабинете. У стены напротив входа стоял массивный письменный стол, совершенно пустой, если не считать телефонного аппарата. Перед столом – единственный стул для посетителя, не такой массивный, как у хозяина. Больше в комнате ничего не было. То есть вообще ничего – ни мягкой мебели, ни книжных шкафов. На стенах не было даже картин, которые могли бы рассказать о былом увлечении хозяина кабинета. Обстановка крайне простая, если не сказать аскетичная. Видимо, Нисине для ведения дел не требовалось вести долгие разговоры.
Сам он восседал за письменным столом, уставившись на меня своим холодным, словно начищенная сталь, взглядом.
– Садись. – Он кивком указал на стул.
Вероятно, такой прием ожидает всех посетителей этого кабинета.
Я сел, и он негромко заговорил:
– Слышал, ты хочешь со мной побеседовать. Объясни, в чем дело, только коротко. Самая большая ценность для меня – это время.
– Минуту, пожалуйста. Я должен приготовиться.
– Приготовиться?
Вместо ответа я открыл сумку для гольфа и вытащил люгер. Не трогая затвора, направил ствол в потолок и взглянул на Нисину:
– Ну вот и все. Говорите, время для вас самая большая ценность? Моя подготовка отняла не более двадцати секунд.
На его лице не дрогнул ни один мускул. Думаю, достань я из сумки клюшку для гольфа, эффект был бы тем же.
Абсолютно ровным голосом он спросил:
– Понимаешь, почему я согласился встретиться с тобой?
– Не понимаю, – ответил я.
– Я помню твои школьные работы, помню картину, что получила приз на бьеннале «Новый век». Отлично помню. Мне захотелось увидеть собственными глазами, что стало с тем мальчиком, который демонстрировал столь незаурядный талант. В казино я еще раз убедился в твоих способностях. Но ты, похоже, связался с дураками, и чем более никчемные люди тебя окружали, тем больше ты ломал дров. А теперь вот докатился до того, что ведешь беседу при помощи таких глупых игрушек.
– Наверно, все именно так, как вы говорите. Я дурак. И я понимаю, насколько ценно для вас время. Но честность в беседе с дураком может сэкономить время. Кое-кто полагает, что заставить человека быть честным способен только нож. Может быть, для кого-то это и подходящее средство, однако сегодня один человек преподал мне урок. Да так, что мне захотелось быть на него похожим. И нож ему при этом не понадобился.
– Один дурак, к тому же безнравственный, подражает другому дураку. Порочный круг. Дурные привычки довели до ручки. Мир становится невыносим. Вряд ли нас ждет светлое будущее.
– А вы, значит, жаждете светлого будущего? Будущего, удобного только вам, наделенным властью старикам? Но и в этом вашем мире сейчас правит насилие. Если бы вы взглянули на мой дом, то прекрасно поняли бы, что я имею в виду. Может, перейдем от идиллий к реальности?
Выражение его лица ничуть не изменилось.
– Слушаю тебя.
– Я буду спрашивать о простых фактах. Когда вы познакомились с Эйко Акиямой? Думаю, вам известно, что она была моей женой.
– Слышал, что, когда твоя жена покончила с собой, она была беременна.
Я не ответил. Ждал продолжения. Он заговорил снова:
– Харада мне подробно обо всем доложил. Я знаю, что ты уже в курсе моих сексуальных пристрастий и располагаешь общей информацией о моей персоне. На момент смерти твоей жены я еще имел другую ориентацию и действительно мог попасть под твои подозрения. Надеюсь, ты не заблуждаешься и не считаешь, что отцом ребенка мог быть я?
– Заблуждаюсь или нет, это мы сейчас выясним. Но почему вам вообще пришла в голову эта мысль?
– Потому что ты держишь в руках эту нелепую машинку для убийства.
– Я уже объяснил причину. Я дурак, а вы цените время. Вы помните, о чем я вас спросил?
– Да. О том, когда я познакомился с твоей женой. Это было сразу после того, как ее брат совершил убийство.
– Действия, повлекшие смерть.
– Не вижу большой разницы, – сказал он глухо, словно окончательно ушел в свои мысли, – человек слаб. Ничтожного насилия достаточно, чтобы убить его. Крайне слаб. Это все равно что ткнуть иголкой в воздушный шарик. Стать жертвой насилия и не умереть – всего лишь случайность, часто называемая везением. Тот, кто бывал на войне, насквозь пропитан этой истиной и прекрасно понял бы, что я имею в виду.
– Вы говорите о том, как ценно для вас время, а сами уходите в дебри.
– Ты говорил, что речь пойдет о простых фактах, но, пожив с мое, ты поймешь, что простые факты порой нелегко изложить в простой форме. Такая уж это штука – факты. Всевозможные запутанные детали, подобно раковым клеткам, со временем раздувают простоту, заставляя ее увеличиваться в объеме и усложняться. И вот уже извлечение простоты требует чудовищных усилий. Таков путь простого факта.
Вероятно, прошлое этого старика, являвшее собой нагромождение простых фактов, наделило его умением не видеть в этом простом прошлом простоты. А может, он сам заменил свое простое прошлое на сложное. Я выжидал. Внезапно он заговорил так, словно ему удалось наконец вытащить простоту на свет божий:
– Твоя жена была красивой. Фантастически красивой. До сих пор помню, как она сидела тут, словно это было вчера.
Я не мог справиться с изумлением:
– Сидела тут?!
– Всего каких-то десять минут. Да, сидела на этом самом стуле.
– Но зачем? Что привело ее сюда?
– Это было перед началом суда над ее братом. Она искала моего менеджера Хараду. Видно, каким-то образом ей стало известно, что я, управляющий тем самым заведением, нахожусь по этому адресу. Харады не оказалось на месте, и ее вопросом занимался я. На правах хозяина.
– Зачем она искала Хараду?
– Чтобы обратиться к нему с просьбой.
– С просьбой?
– Нет, – он укоризненно покачал головой, – слово «просьба» совершенно неуместно, оно не сочетается с ее поведением. Она сказала: «Я пришла не для того, чтобы просить вашего человека свидетельствовать на суде в пользу брата. Я лишь прошу свидетеля объективно изложить факты. Мне приходится обращаться к вам с такой просьбой. Прошу вас передать ему мои слова. Это все». И ни слова больше. Села на этот стул, тихо произнесла свою речь и ушла. Я бы сказал, что это была не просьба и не мольба, в ее речи скорее чувствовалась красивая и твердая решимость. Честно говоря, я не считаю такое поведение полностью правильным. Это огромная редкость в наш век, когда сама идея взаимного доверия утратила смысл. Огромная редкость. Я хорошо помню то ощущение ностальгии, которое навеяло на меня ее старомодное поведение.
Я задумался. В те дни все мысли Эйко были только о судьбе Хироси. Она рассказывала мне, как ходила к родным потерпевшего договариваться о сумме компенсации, но я не знал, что она дошла и до этого старика. Однако только я сам виноват в том, что не знал этого. Из-за моей занятости наши былые длинные разговоры если и не сошли на нет, то как минимум стали реже и короче.
– Но вы, – продолжил я, – не сообщили Хараде о ее визите.
– Думаешь, в этом была необходимость? Ему нет нужды напоминать о таких вещах. Он не глупец. Разве на деле вышло иначе?
– Вроде нет, – ответил я. – Но вы, кажется, кое-что скрываете.
Его глаза сверкнули.
– Не люблю грубиянов.
Я молча смотрел на него. Надо же, точно знаю, что ему за семьдесят, но сейчас в это трудно поверить – так много силы и остроты в его осанке и голосе. Хотя и у него наверняка есть слабые места. Старик говорит, что Харада обо всем ему доложил, но, кажется, тот умолчал о моих сомнениях. Или он решил оставить это мне? Любовь между мужчинами – загадочная штука. И все же он реагировал как-то слишком эмоционально. Я повторил ему то, о чем говорил Хараде:
– Читая завещание Ришле, вы, кажется, испытали изумление при виде имени Эйко Акиямы. Ваша память поразительна! Я бы сказал, она выходит за пределы человеческих возможностей. Иначе как объяснить изумление при имени человека, с которым семь лет назад беседовал в течение десяти минут? Если только, конечно, все эти годы вы не общались с Эйко.
Он молча пристально смотрел на меня.
Я продолжил:
– Вообще-то сомнения у меня возникли гораздо раньше, и этот факт лишь косвенно их подтверждает.
– О чем ты?
– Мне известно, что начало художественному музею Китаути положила частная коллекция финансиста Сатаро Китаути, собранная им из любви к искусству. Музей был учрежден художественным фондом Китаути. Но лишь совсем недавно я случайно узнал, что музею выпала редкая удача: со временем он начал получать дотации от крупного финансового юридического лица под названием «фонд Киссё». Его название я увидел в буклете музея. Там же значилось ваше имя и должность – председатель фонда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42