Без этого все рассыплется, как тело, лишенное жизни. Но эти соображения отнюдь не помешают мне встретиться с князьями-избирателями и попросить их накинуть намордник на Франкенберга. Этот выскочка раздражает меня…
Каммершульце попрощался с Отто Генрихом, и они с Бальтазаром ушли.
Как понял студент из этого разговора, целью алхимика было освободить не только вестников, арестованных священнослужителями Реформации, но и тех, которых схватили католики, и в частности, Джордано Бруно, о котором они вспоминали. Хотя Каммершульце в этом и не признался, Бруно, как и предполагал Отто Генрих фон Штейнбах, был одним из великих магистров братства вестников, равный Паппагалло. Вот почему он так много путешествовал по Европе, организовывая здесь – кружок, там – академию, преподавая в Сорбонне, в Оксфорде, в Виттенберге, в Праге, печатая свои философские произведения или полемические сочинения при помощи братьев-вестников в Базеле, в Париже, во Франкфурте. «Изгнание торжествующего зверя» было настольной книгой поколения Каммершульце.
В Венеции он был выдан в руки инквизиции, и та устроила над ним процесс, который затянулся надолго. Вестники использовали все средства, чтобы устроить ему побег, но он, убежденный в своей правоте, хотел предстать перед судом, выкрикнуть судьям в лицо свой гнев, свое возмущение против удушения ими свободы. «Ему угрожает костер». – сказал епископ. Алхимик знал это не хуже него. Он надеялся убедить Отто Генриха фон Штейнбаха, чтобы по время своей ближайшей поездки в Рим тот попытался заступиться за узника. Бальтазар был потрясен. Он не мог понять, почему эти люди так яростно враждовали между собой, ведь все они уверяли, что поклоняются одному и тому же Богу любви…
Только в декабре один путешественник, который возвращался из Венеции, привез им известия о Паппагалло. Труппа странствующих актеров остановилась в Венеции и рассчитывала остаться там на всю зиму. Однако книга Бальтазара еще не была напечатана. Они хотели также дождаться возвращения из Рима Отто Генриха фон Штейнбаха. Он возвратился в январе 1598 года и привез неоценимые сведения об отношении Святого Престола к вестникам и, в частности, к Джордано Бруно.
В каждой стране одному из иезуитов поручили войти в контакт с членами братства и вместе с ними обсудить реформы, которым следует подвергнуть их институцию, чтобы привести ее в соответствие с руководящей ролью Церкви. Каммершульце отказался принять это условие. Не таков был смысл его первоначального предложения. Что касается Бруно, то суд будет продолжаться, пока не будут полностью исчерпаны материалы обвинительного досье, – а это означало, что инквизиция попытается выдушить из несчастного все секреты, которые он поклялся собственной душой сохранить. Каммершульце сделал из этого вывод, что Церковь не только не смягчила своей позиции, а напротив, ужесточила ее. Он сказал епископу:
– А что произойдет, если все наши братья отрекутся от христианства? Будучи отброшены и католиками, и протестантами, они в конце концов отвергнут обе Церкви и придут к выводу, что Христос находится в их душах.
Прелат скорчил гримасу:
– И сами они, в свою очередь, станут пародией на Церковь…
– Мне очень грустно, – признался Каммершульце.
– Человеческие умствования всегда грустны, – сказал Штейнбах. – Только вера и покорность всегда вознаграждаются счастьем.
Книгу Бальтазара закончили печатать 3 февраля, на праздник святого Блеза. Мастер Флинкер перестал ворчать и признался, что, по его мнению, работу удалось закончить вполне своевременно.
– Ну, хорошо, – сказал он, обращаясь к алхимику. – Книгу мы наконец закончили печатать, и могу ли я теперь узнать, кто же ее автор?
– Конечно! – ответил Каммершульце и указал на Бальтазара, который приводил в порядок инструменты.
– Да не может быть! – воскликнул печатник. – Вы меня разыгрываете! Разве этот мальчишка мог сочинить такое произведение? К тому же он заикается…
Наши друзья рассмеялись от чистого сердца. Потом решили, что книгу доверят разносчикам, которые продадут по несколько экземпляров в протестантских городах, где ректоры тотчас же ее запретят. После этого успех книге обеспечен. Читатели, желающие приобрести запрещенные произведения, знают, где их надо искать. В каждом из этих городов существовала книжная лавка, где в задней комнате предлагали книги, осужденные духовенством…
7 февраля алхимик и его ученик отправились в дорогу в направлении Вюртемберга через равнину Гогенлоге. Там еще неистовствовала эпидемия, и большинство деревень, которые попадались на пути нашим путешественникам, хоронили своих мертвецов. Это ужасное зрелище сопровождало их в течение трех дней. А на четвертый, за несколько миль до Гейльбронна, Бальтазару было новое видение.
Он ехал, зябко кутаясь, на Бораке, когда вдруг кобыла стала на дыбы. Еще чуть-чуть, и он бы свалился с седла. И тогда он увидел, что испугало его лошадь: бесконечная лестница рядом с дорогой уходила в небо. Однако животное набралось мужества и одним прыжком увлекло всадника на ступени, по которым стало взбираться наверх с удивительной легкостью. Казалось, этот подъем никогда не окончится, но внезапно, ошеломленный, Бальтазар ощутил, что он уже на небе.
«Что это?» – спросил он.
«Первый круг неба», – сказала Борака.
И он увидел, что первое небо – из бирюзы. Тогда к нему подошел какой-то человек и сказал:
«Посмотри на людей, которые стоят по мою правую руку. Это избранные. А вот те, которые вечно падают по мою левую руку, – так это отверженные».
Избранники купались в блаженном сиянии, похожем на утреннюю зарю. Бальтазару показалось, что они нимало не беспокоились о павших. Он спросил:
«Кто может быть избранным, пока существует хоть один отверженный?»
– В конце времен, – объяснил Каммершульце, – все, что не сможет очиститься, будет сожжено огнем. Церковь сделала из этого вывод, что проклятые навеки останутся проклятыми. В действительности же они очистятся огнем, как и все шлаки. Какая же это божественная полнота, если будет остаток?
– Однако, – возразил Бальтазар, – я взаправду видел всех хороших справа, а всех плохих слева. Они падали.
– Все зависит от того, как мы на это смотрим. Мы видим это и говорим: вот это! Мы видим то и говорим: вот то! Но что такое наш взгляд, как не крохотный лучик света в царстве тьмы? Только взгляд Бога совершенен, как солнечное сияние посреди белого дня.
– Это не мешает тому, что если бы мне попался в руки этот фламандец, этот Дюсберг, я с удовольствием свернул бы ему шею.
– Если бы он действительно оказался в твоих руках и я бы приказал тебе убить его, ты бы заколебался.
Наши друзья приехали в Гейльбронн около восьми часов вечера. Было довольно холодно. К счастью, они нашли приют у одного плотника, который предоставил им комнату на ночь. Валясь с ног от усталости после трудного пути, они сразу же легли и уснули. Однако где-то в полночь их разбудили звуки, похожие на жалобный стон.
– Что это? – спросил Бальтазар.
– Вроде бы кто-то стонет, – заметил алхимик.
Они прислушались. Стон не утихал, душераздирающий, хотя и далекий. Казалось, кто-то звал на помощь.
Оба оделись, вооружились факелом и спустились на первый этаж дома. Плотник спал как убитый. Они решили его не будить и вышли на улицу, освещенную полной луной. Стон, казалось, исходил из соседнего дома, но когда они туда подошли, он уже доносился от следующего жилища, и таким образом, по мере того как наши друзья продвигались вперед, стон удалялся. Конечно, было бы разумнее возвратиться в дом плотника, но этот зловещий голос их притягивал.
Вскоре они оказались за городом, посреди каких-то развалин. Пройдя еще немного, увидели в бледном свете этой морозной ночи карьер с беловатыми стенами. Они вошли туда. Это был соляной карьер. Стон усиливался, он увеличивался, словно катящийся снежный ком. Они наклонились и увидели на дне глубокой ямы людей, которые работали при свете факелов. Их голые тела были покрыты коркой соли. В то время как они долбили кирками породу, с их разъеденных проказой губ срывался жалобный стон.
– Это люди, осужденные на работу в соляных копях, – объяснил Каммершульце. – Я хотел, чтобы ты собственными глазами увидел, какова их судьба. Можешь ли ты себе представить, что их ужасное существование может прекратиться только со смертью, и их единственная надежда – это надежда на лучшую жизнь в потустороннем мире? А теперь подумай об осужденных мучиться в аду, представляющем собой соляную копь, намного более ужасную, но те несчастные не имеют даже надежды когда-нибудь оказаться в потустороннем мире, где им будет лучше, ведь они пленники вечности. Как Бог может выдержать этот вечный стон?
Бальтазар понял урок. Или Небесный Иерусалим объединит всю вселенную, все очищенное человечество, или его вообще не будет. Они возвращались досыпать ночь, но перед их мысленным взором еще долго стояло страшное видение этих голых, истерзанных болью тел, которые на дне карьера монотонно взмахивали и взмахивали кайлами, и так час тянулся за часом, а соль все глубже и глубже разъедала их раны, причиняя им нестерпимые муки.
Когда Бальтазар опять улегся в постель, он увидел своего отца, Иоганна Сигизмунда Кобера – тот подошел и сел на край его кровати.
«Ты давно уже ко мне не приходил, – заметил молодой человек. – А я ведь очень нуждался в твоей помощи, когда сидел в темнице ректора».
«Не вини меня, – сказал Иоганн Сигизмунд. – Мы не имели разрешения к тебе подходить. Надо было, чтобы ты преодолел эту длинную дорогу в подземельях, которая приведет тебя к Иерусалиму. К тому же у тебя нет особых причин жаловаться на судьбу. Твоя книга напечатана. Я горжусь тобой».
«Ты говоришь мне об этой книге так, будто бы живешь в этом мире! Неужели на том свете существует возможность читать произведения, которые создаются здесь?»
«Это мастер Виткоп принес нам твою книгу, – объяснил отец. – Когда солдаты Шеделя сбросили его с лестницы, он держал один экземпляр в руке».
«Мой дорогой отец, – сказал Бальтазар. – Книгу, о которой ты говоришь, сочинил не я. Ее написал вот этот человек, спящий со мной рядом. Я только помогал мастеру Виткопу и Валентину Бонгефферу ее печатать».
«Странно, – ответил Иоганн Сигизмунд. – Мне казалось, ты что-то сочинил».
«Это так и есть, – сказал Бальтазар, – и могу даже подарить тебе один экземпляр, если хочешь».
Он встал с постели, подошел к своей сумке, взял там книгу и поднес ее отцу, который со слезами на глазах принялся его благодарить.
«Я так мечтал писать! И вот теперь пишешь ты. Как будут довольны твои братья и сестры! Но скажи мне, Бальтазар, ты знаешь, куда ты идешь?»
Студент был ошарашен этим вопросом. Потом он ответил:
«Я буду сопровождать своего учителя. Мы поедем в Италию, в Венецию! Там мы встретимся с Паппагалло, с розой…»
«А после того как ты присоединишься к своим друзьям, куда ты пойдешь?»
«Туда, куда и они. Какое это имеет значение? Всякая цель – обман. Только движение имеет смысл».
«Ты в этом уверен?» – спросил Иоганн Сигизмунд, удаляясь.
И тогда, только тогда, Бальтазар заметил, что тело его отца покрыто солью.
16
Эта ночь, проведенная в Гейльбронне, осталась в душе Бальтазара тяжелым воспоминанием. Скача на лошади по равнине в направлении к Вюртембергу, он вновь и вновь с глубокой печалью думал об этих событиях. В действительности его не так беспокоил тот факт, что реальность оказалась такой расслоенной, как то, что не просматривалось никакой связи между этими различными слоями и реальностью, какой он ее знал.
– В этом вся трудность нашего жизненного пути, – объяснил Каммершульце. – Сначала он учит нас, что реальность не одна, что их множество. Потом убеждает, что все эти фрагменты имеют смысл. В дальнейшем он дает нам основания считать, что эти смыслы совпадают и таким образом речь идет об одной реальности. Получается, что наш жизненный опыт нам лжет? Ни в коем случае. Он просто ведет нас от ложного представления о реальности к самой реальности. Ты сейчас находишься в той временной точке, где фрагменты ищут свое значение через тебя. Поэтому не обманывайся, ты и только ты один образуешь связь и смысл этих фрагментов.
12 февраля они прибыли в Тюбинген. Местный университет, хоть и был протестантским, но на него не распространялась жестокая и преступная власть ректора Франкенберга. Тогда это было австрийское ленное владение, управляемое герцогом Фридрихом, который, впрочем, уже в следующем году освободил Вюртемберг от венского ига. И вот, когда ректор университета Эбергард Оппенгеймер узнал, что приехал Каммершульце, он пригласил его к себе и, приняв его с большим почтением, попросил прочитать несколько магистральных лекций по теологии, на что алхимик дал согласие.
При всем при том, что Бальтазару не терпелось добраться до Венеции, он с большим удовольствием наблюдал, какие высокие почести оказывают его учителю. К тому же ему было очень любопытно услышать выступление Каммершульце перед большой аудиторией. Темой первой лекции он избрал «Семь отделений души», второй – «О Софии, рассматриваемой как мировая душа», третьей – «Об ангелах и о божественном присутствии религии в человеке».
Первая лекция состоялась в начале марта. Большой амфитеатр университета брали приступом. Половина скамей была занята профессорами, духовенством, знатью, в то время как на других скамейках, на лестницах и подоконниках разместилось великое множество студентов. Бальтазар был среди них. Какое ликование, какая гордость овладели им, когда Каммершульце вышел в полукруг амфитеатра, и вся эта огромная толпа, стоя, приветствовала его!
Ибо репутация человека, подписывающего свои произведения фамилией Редививус, была очень высока в Тюбингене, где его трактаты, такие, как «Начала и причины», 'Царство любви», «Религия Христа и Духа» или «Дорога к Богу» считались фундаментальными источниками, обязательно используемыми в процессе обучения студентов. Таким образом, тот, кто вынужден был скрываться в Дрездене и Нюрнберге, здесь был чествован как уважаемый метр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27