..
Они шли пустынной улицей сонного поселка, высокое звездное небо струило свой призрачный свет на угомонившийся к ночи Мартук, не брехали даже собаки -- ни безнадзорные, ни те, что бегали на цепи за каждой высокой оградой, --хозяйкой всему вокруг была тишина. И, может, от этой магии ночной немоты природы и всего живого вокруг Валя вдруг сказала, почему-то шепотом, но с привычным озорством в голосе:
-- Я думаю, пришло время отметить нашу встречу... - и, взяв его крепче под руку, заставила прибавить шагу.
По лужам в районе Советской, Рушан понял, что дождь прошел полосой, и, видимо, лил тут чуть дольше и мощнее, чем на Татарке, оттого у некоторых палисадников, мимо которых они проходили, вдруг по-весеннему остро пахло отцветшей сиренью. Случается и такое в природе, когда иной куст вдруг только к лету запоздало вспыхнет гроздьями и заставляет проходящих мимо людей мучиться сомнениями: то ли это явь, то ли причудился запах сирени в конце июня.
Подойдя к калитке и несколько театрально распахнув ее, Валя сначала нырнула в палисадник и вернулась оттуда с гитарой, где красовался на деке кокетливый красный бант.
На улице Советской, так сложилось, жили крепкие хозяева, тут строились на "немецкий манер" -- с претензией на архитектурные излишества. А отец Вали, шофер, двужильный мужик, работал в местном дорожно-строительном управлении, имел доступ к кирпичу и к цементу, оттого на его подворье и чувствовался размах. Кроме основного дома с железной крышей и высоким крыльцом, в просторном дворе имелась и летняя кухня -- под черепичной крышей, окрашенной в ярко-зеленый цвет, с открытой ветрам просторной верандой.
В этот летний домик Валя и привела Рушана. Открытая веранда, выдержанная в голубых тонах, была обращена к огороду, что имелся в каждом дворе. Но огороды на Советской отличались тем, что вплотную подступали к глубокому оврагу, давно превратившемуся в одичалый сад, и некоторые хозяева засадили склоны оврага деревьями. Имели там свой сад и Домаровы...
На веранде у стены стоял низкий журнальный столик с двумя глубокими креслами, видимо, специально вынесенными из дома. Столик, на манер обеденного, покрывала кипенно-белая крахмальная скатерть, отчего ветки мелкой чайной розы из домашнего сада в хрустальной вазе казались особенно яркими. Стол был со вкусом сервирован, кроме минеральной воды стояла еще и бутылка хорошего коньяка.
Усадив гостя, Валя отставила гитару в сторону и, сказав, что у нее все готово, принесла тарелки с зеленью, закусками, фруктами. Управлялась она с какой-то легкостью, изяществом, и Рушан подумал, что она, наверное, неплохая хозяйка, а это в наше время большая редкость. Заставив стол, она еще раз внимательно его оглядела, словно генерал предстоящее поле сражения, и... выключила свет. Потом в конце веранды, у холодильника, вспыхнула спичка, и она вернулась к столу с низким трехрожковым шандалом со свечами. Подойдя к Рушану, спросила тем же громким театральным шепотом:
-- Испугался? -- и, склонившись, поцеловала его, обдав запахом незнакомых духов.
И потек по накатанному руслу вечер воспоминаний... Спасительное в такие минуты "а помнишь?" -- летало, словно пинг-понговый шарик, от кресла к креслу.
В иные моменты Рашид узнавал прежнюю Валю -- восторженную, легковерную, ту, за которой закрепилось прозвище Балерина. Но чаще в тени коптящих и жарко оплывающих свечей ему виделась незнакомая властная женщина, искусно пытавшаяся выведать о Рушане побольше: и о прожитых годах, и о его планах. Но он тоже, не менее искусно, уходил от прямых вопросов, а отвечал по-восточному витиевато, длинно, и получалось вроде о нем и не о нем. А ей хотелось знать именно о нем...
В конце концов, она, видимо, не привыкшая к словесным марафонам, не выдержала, сама разлила коньяк и сказала как бы в шутку, в которой, однако, сквозил и плохо скрываемый упрек:
-- Я тут исповедуюсь, как на духу, обнажаюсь почище, чем в стриптизе, а он отделывается общими фразами! Это Восток вытравил в тебе всю искренность? А я ведь знаю кое-что о тебе... Представь, я даже была в доме той девушки, которую ты боготворил. И мне хотелось бы по-женски понять, почему у тебя не сложились отношения с Томочкой Давыдычевой, ведь ты ее очень любил. Ну, со мной все ясно: я сама не знала, чего хочу, кого хочу, а если честно, вас, мартукских, я и в грош не ставила, ведь за мной тут бегал не ты один. Какая я была самоуверенная, глупая, из вас-то вышел толк, кого ни возьми -- почти все состоялись, я имею в виду ребят, конечно. Да и девчонки...
-- Откуда ты знаешь Тамару? И как ты могла попасть к ним в дом? --глухо выдавил из себя Рушан, не скрывая волнения.
-- Наконец-то ожил, заинтересовался! - насмешливо воскликнула Валя и подвинула ему рюмку.
Рушан машинально поднял бокал, все еще не веря ее словам. Когда выпили, она спросила:
-- Скажи честно, ты подумал, что я блефую? Зря, ведь имя твоей пассии ни для кого не было тайной. Одновременно с тобой в городе училось немало мартукских девчат -- и в кооперативном, и в культпросветучилище, в медучилище и мединституте, и -- запоздало сделаю тебе комплимент -- они гордились тобой, говорили, что ты в своем роде знаменитость, чемпион по боксу, знаешься с самыми видными ребятами в городе.
Однажды Валя Белозерова и Тома Ярошенко даже изображали в парке, как ты появлялся по вечерам на Бродвее, когда учился на четвертом курсе. Весь наутюженный, надраенный, с набриолиненной прической, с четким высоким пробором... Начиная от сорок пятой школы, где часто бывал, и до самого парка, где гремел джаз, не уставал раскланиваться направо и налево -- был своим человеком на Бродвее. "А мы, -- рассказывала Белозериха, -- стоя где-нибудь в укромном уголке на улице Карла Либкнехта, с гордостью говорили своим подружкам: "Этот парень -- наш земляк, из Мартука." Но нам мало кто верил..."
-- Да, мне показалось, что ты решила сблефовать, это так типично для женщин. Красота соседствует с коварством, как говорят у нас на Востоке, --ответил Рушан шутя, вовсе не желая ее обидеть: знал, как она порою бывает неуравновешенна, а вечер портить ему не хотелось.
-- Вот тут твоя мужская проницательность тебя подвела. Так и быть, расскажу, как я попала в дом твоей Томочки, иначе ты будешь мучиться этой тайной всю жизнь, по глазам вижу...
-- Пожалуйста, если тебе не трудно...
Валя вдруг встала, достала из-за вазы для цветов пачку сигарет и, молча разведя руками, мол, не обессудь, закурила.
-- Помнишь, первые два курса ты почти каждую субботу приезжал домой, приходил в школу на вечера или на танцы в клуб, и мы постоянно виделись с тобой. Я думаю, что тогда еще нравилась тебе, и стоило мне ответить взаимностью, наверное, ты забыл бы про девочку из железнодорожного поселка. Но я кокетничала со всеми подряд напропалую и сама не знала, чего я хочу. А точнее, я ждала. Самого-самого, прекрасного принца, от которого все будут без ума, а он -- только от меня.
На третьем курсе тебя уже мало соблазнял даже бесплатный билет на поезд, и ты все реже и реже бывал дома. Друзья твои говорили, что у тебя то соревнования, то сборы, то какие-то проекты с массой чертежей, но я-то чувствовала: что-то иное держит тебя в городе. И вскоре совершенно случайно -- чего только в жизни не бывает! -- узнала, почему ты перестал приезжать.
У нас, как у многих мартучан, в Актюбинске есть родня, правда, очень дальняя. Так вот, на день рождения отца, а также по случаю окончания строительства нового дома на месте старого, который ты хорошо помнишь, созвали гостей. И, представь себе, из города приезжает с родителями моя троюродная сестра Светка Костылева. Ну, конечно, мы, ровесницы, разговорились о том о сем, и о мальчиках тоже. Вот она и говорит: "Знаешь, к нам в школу на вечера приходит один парень -- он уже студент, говорят, из вашего Мартука. Такой симпатичный, черноглазый, Рушаном зовут. Он уже знаменитость -- чемпион по боксу, ездил на соревнования даже в Москву... Ты не знаешь его?"
У меня сердце замерло, но я схитрила, недоуменно пожала плечами и сказала, что в Мартуке татарчат полпоселка, и все как один задиристые --готовые кандидаты в чемпионы... А если уж очень надо, могу, мол, узнать... А она рассказывает дальше, что этот Рушан по уши влюбился в ее одноклассницу Томку Давыдычеву, и из-за нее не пропускает ни одного вечера у них школе. Да и так, мол, он ее видит каждый день, потому что школа и техникум -- через забор, и на физкультуру они ходят к ним в спортивный зал. Вот тогда я поняла, какие у тебя соревнования, какие проекты...
Но эта любовь, может быть, тогда спасла тебя от одной крупной беды, о которой ты, вероятно, и не подозревал. Весной, когда я заканчивала девятый класс, приехал в Мартук на побывку офицер, моряк, и заявился на танцы под градусом, со своей многочисленной родней. Так случилось, что они не поладили с кем-то из ребят с Татарки, кажется, с Шуриком Сайфуллиным. Кстати, он после тюрьмы умер в армии при загадочных обстоятельствах.
-- Шурик Сайфуллин умер? -- вырвалось у Рушана. Он об этом не знал.
-- Да, его больше нет, я сама была у него на поминках. Отчаянный был парень... Так вот, драка вышла с поножовщиной, офицер пустил в ход свой щегольской кортик, за что и поплатился. Случай получил огласку, и твои друзья заработали по первому сроку. Дали им, правда, немного - кому год, кому два. Но уже через полгода все вернулись домой по какой-то амнистии -- и Толик Чипигин, и Юра Курдулян... Если бы ты в тот вечер был дома, то наверняка загремел бы со своими друзьями. Я отвлеклась, но тебе не мешает об этом знать...
Рушан машинально крутил в руках пустую рюмку, и от нее узкими лучиками отражалось пламя свечи.
-- Через месяц после того дня рождения отец собрался на машине в город за мебелью, ну, я, конечно, напросилась с ним. Мне уже давно хотелось увидеть эту незнакомую девчонку, в которую ты был влюблен. Весь месяц после встречи со Светкой Костылевой я не находила себе места, однажды от злости даже расплакалась: как она посмела завладеть твоим сердцем? Я тогда самонадеянно считала, что ты принадлежишь только мне и я могу делать с тобой что хочу, была уверена, что ты готов пойти за мной в огонь и в воду, только помани я пальчиком... Не удивляйся, это самая типичная и самая распространенная ошибка в жизни каждой женщины, так было не со мной одной. Наверное, и с твоей Тамарой тоже...
Неожиданно зачадила средняя свеча в медном подсвечнике, и Валентина вынуждена была ее загасить. Теперь он не видел ее лица, разгоряченного вином и воспоминаниями.
-- ...Ну, я пустила в ход всю свою изобретательность и вынудила Светку сходить вместе со мной к этой девочке -- одноклассницы все же. Но сама, конечно, не призналась, что проявляю интерес к тебе, хотя пришлось сказать, что знаю тебя, иначе бы она не поверила.
Помню, мы пошли на "Москву" через старинный вокзал, одолели шаткий, гремящий под ногами, висячий мост над путями, а внизу как раз стоял алма-атинский скорый, и так дивно пахло яблоками, апортом. В городе я оказалась впервые и очень удивилась, что он в ту пору мало чем отличался от Мартука, и даже ее дом чем-то походил на наш: с палисадником, сиренью, огородом, с высоким, в четыре ступеньки, скрипучим крыльцом, стеклянной верандой... Тома оказалась дома, но встретила нас без особого восторга, тем более когда узнала, что я из Мартука, но ничего не сказала по этому поводу, не вспомнила тебя, хотя, я думаю, чисто интуитивно, по-женски, почувствовала во мне соперницу.
Она мне понравилась сразу: большие карие глаза, длинные ресницы, она их так медленно опускала и поднимала - наверное, уже чувствовала властную силу своего взгляда на мужской пол. Я поняла и другое -- что она нравится и парням гораздо старше тебя. В ней не было подростковой угловатости, прыщавости и связанной с этим неуверенности, через которые проходит большинство девочек. Наоборот, гладкое нежное лицо, красивый разлет бровей, небольшая родинка чуть выше верхней губы... Это придавало ей особую прелесть, и я тут же со злостью пожелала этой родинке вырасти в бородавку. Красивые, четко очерченные губы и зубы ровненькие, как у Мэрилин Монро... Правда, на переднем зубе я заметила щербинку, потому что старательно искала в ней изъяны, но, увы, их, даже на мой придирчивый взгляд, оказалось мало, и я поняла, что ты, видно, влюбился в нее не на шутку, по-татарски горячо и страстно, и наверняка с первого взгляда пошел за ней следом...
Она была словно из другого мира и уже чувствовала свою красоту, обаяние, у нее и голос был волнующим. В ней, школьнице, уже в ту пору проглядывала женщина со своими взглядами на жизнь. Она, наша со Светланой ровесница, была намного старше нас, опережала, кажется, не только одноклассников, но и время...
Перекинувшись с нами несколькими фразами, она села за пианино и через минуту, совершенно забыв про нас, играла только для себя.
Увидев ее порхающие над клавишами руки, я бы расстроилась окончательно, если бы неожиданная мысль не принесла мне утешения: я поняла вдруг, что тебе никогда не покорить сердце этой надменной девчонки по той простой причине, что она по крови, по природе своей одной со мной породы и тоже ждет принца, от которого все будут без ума, а он -- только от нее.
Мы расстались почти подружками... Мир тесен, иногда, возвращаясь из Куйбышева, я встречала ее в поезде -- она училась в Оренбурге, -- и мы подолгу болтали, как старые знакомые.
-- И что странно, ни она, ни я ни разу не упоминали о тебе, хотя, думаю, она догадывалась, что нас троих что-то связывает. Раза два, на первых курсах, ее сопровождал удивительно красивый парень -- высокий, стройный блондин с волосами редкого соломенно-золотистого отлива, голубоглазый, с длинными густыми ресницами, -- даже в тесных проходах вагонов на него невольно оглядывались девушки. Наверное, о таком принце мечтают многие... Я поняла, что у них роман, но опять же интуитивно почувствовала, что даже такому красавцу, безоглядно в нее влюбленному, не удалось покорить ее сердце. Потом я потеряла ее года на два и однажды опять встретила в поезде. На вопрос, где тот красавчик-блондин с печальными глазами, обычно сопровождавший ее, она небрежно ответила, что его забрали в армию и он служит под Черновцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51