Каждый марш наружной лестницы дома поднимал вас на шесть футов. В гостиной был балкон и большое окно. Стекло приятно холодило лоб. Передо мной открывался вид на тонущие в зелени большие загородные виллы, голубые квадраты плавательных бассейнов и синеватые эвкалипты. Я устал от этих экзотических картин. Хорошо бы увидеть снова такое привычное серое небо и изломанную береговую линию моего родного Маршкота на южном берегу Англии. Там, где шумные пивные пропахли морской солью, мокрыми свитерами и дымом. Генри и Мэри, верно, сейчас разносят в конвертах получку своим людям, ковыляя по пристани и проклиная дождь, который наносит с болот южным ветром и капли которого нудно барабанят по крышам сараев, где стоят лодки, и покрывают рябью маслянистую воду гавани.
Но здесь был Сидней, и мне еще предстояло всерьез расплачиваться за все, что я натворил.
В ванной комнате стоял запах духов Камиллы. Она случайно провела здесь всего одну ночь, но всюду оставила свой след. Ее кремы были с военной точностью расставлены на стеклянной полочке над ванной. Масла — до, во время и после солнечных ванн и еще много других бутылочек, назначения которых я никогда не пойму. Местная анестезия проходила, и рука начала сильно поднывать. Не хотелось принимать обезболивающие средства, которые мне дали в больнице. Я начал рыться в шкафчике в поисках парацетамола. Здесь была всякая всячина — глазные капли, губная помада, витаминные пилюли. Не было только парацетомола.
Я взглянул на себя в зеркало. Большое круглое лицо, голубые глаза, крупный нос. Подбородок сильно выдается вперед, из-за чего многие считают меня агрессивным. Светло-русые волосы давно нуждаются в стрижке.
Сегодня я выглядел совсем неважно. Нос облупился от солнца, лицо было серо-зеленым. На воротнике моей форменной рубахи была реклама шотландского виски. Три звезды. На груди символы строительной компании «Грин Пэррот Хомз».
Нелепо же ты выглядишь! — подумал я. Так же нелепо, как ванная комната, где шесть видов масла для загара, но нет парацетамола. Но ванная комната — это территория Камиллы, у нее никогда не бывает похмелья. От похмелья остаются мешки под глазами. И потом, она никогда не теряет контроль над собой. Я выбрался из одежды и стал под душ, позволяя воде смыть с себя соль. Я старался держать свой гипс так, чтобы на него не попала вода. Стало немного легче. Потом вытерся, пошел в спальню, лег на постель, и мне сразу захотелось оказаться где-нибудь в другом месте.
Немного погодя боль так разыгралась, что я принял таблетку из тех, что мне дали в больнице, и задремал.
Я думал о Генри и Мэри. Мне так хотелось их увидеть. И вовсе не потому, что я сломал руку и Звездные гонки пройдут без Деверо. Мэри писала мне, и то, что было в ее письмах, тревожило меня.
Хлопнула входная дверь. Конечно, это Камилла. Я услышал ее голос:
— Где ты?
Это она увидела одежду на полу.
— Я здесь.
— Отлично. Неплохо, если бы ты убирал за собой свои вещи.
— Ах, — ответил я, — извини.
Она не вошла ко мне, а осталась в другой комнате, приводя себя в порядок. Зазвонил телефон.
— Алло, — ответила она, и тут же ее голос стал мягким и любезным. — О, я сейчас же скажу ему, одну минуту...
Она заглянула ко мне.
— Это Джек Халперн из «Сидней морнинг ньюс».
— Я не хочу с ним говорить.
— Мартин! — В ее голосе послышались повелительные нотки.
— Мне скверно, я сломал себе руку.
— О, мой бедняжка! — Я слышал, как она извинилась и положила трубку. Телефон сразу же зазвонил снова.
— Может быть, ты все-таки позже позвонишь ему? — спросила она и подняла трубку.
— О, Джордж, — пропела она совсем другим, почтительным тоном, — была рада видеть вас в Тайтсе вчера вечером.
Существовал только один человек, которого звали Джордж, и с которым она говорила таким голосом. Я лежал, страдая от боли, и заранее знал, что сейчас произойдет.
— Дорогой, — проворковала она, — это Джордж Хонитон.
Я сел на кровати. Дверь открылась, и показалась Камилла в полном блеске. Высокая, с бесконечно длинными загорелыми ногами и лицом фотомодели: короткий носик и широкий рот. В бирюзового цвета купальнике, который так ей шел, потому что точь-в-точь совпадал по цвету с ее глазами. Как всегда, она была в отличной форме.
Я нехотя поплелся к телефону. Человек на другом конце линии не утруждал себя предисловиями.
— Деверо, — справился он, — где вы были?
— В больнице, — ответил я. — Сломал руку.
— А, — сказал Хонитон, — печально это слышать. — Его голос был такой же теплый, как вся Аляска. — У вас найдется минута для нас? Мы хотим вас послушать.
— Уже иду, — ответил я и положил трубку.
Камилла сказала мне:
— Ты не можешь вести машину с такой рукой.
— Я возьму такси.
Она улыбнулась. У нее были маленькие белые и очень остренькие зубки.
— Нет, не надо. Я довезу тебя. Джордж никогда не простит мне, если я позволю тебе болтаться в таком виде по городу.
Она поцеловала меня в щеку.
— Вставай, поедем.
Я улыбнулся так ласково, как только мог, и сказал ей:
— Благодарю тебя, дорогая.
Она надула губки. Вы можете жить с Камиллой душа в душу, если участвуете в престижных гонках на яхтах и при этом еще и побеждаете. Во всех других случаях Камилла имела свое мнение. Ни у нее, ни у меня не было иллюзий на тот счет, как обстоят наши дела.
Пока мы ехали через город я, полулежа на сиденье, думал о Кубке Америки и старался вспомнить, когда в последний раз встречался с друзьями носил рубашку без рекламы виски на ней и участвовал в гонках без этого противного скрипучего голоса Джеффри Лэмпсона в ушах.
Офис комитета располагался во внутренней гавани за лодочными стапелями, где между гонками рабочие разбирали и собирали корпуса яхт Камилла поцеловала меня на прощание и укатила на коктейль. Я стер с лица губную помаду и вошел в помещение, где меня встретили две пальмы, три стола, шесть телефонов и две картины. На одной обнаженная девица творила что-то неприличное с гиком яхты в одну тонну, а на другой яхта «Эндевер-11», проигравшая Кубок Америки в 1934 году. Это была небольшая приятная комната, и сегодня вечером здесь собралось много могущественных воротил.
Среди них был и Джеффри Лэмпсон. Его толстые красные щеки нависали над белым воротничком сорочки, пока он изучал обнаженную леди на картине. Был здесь и сам Хонитон, загоревший и элегантный, в блейзере. Он с обворожительной улыбкой беседовал с толстым мистером Мортоном из Звездного Банка, главным спонсором гонок. Хонитон быстро взглянул на меня своими хитрыми светлыми глазами и, зафиксировав мое присутствие, снова обратился к мистеру Мортону, чьи красные губы были сложены так, будто он собирался отказать кому-то в кредите.
Поул привел троих членов своего экипажа. Они участвовали с ним в гонках и скорее всего делили его призовые деньги, поэтому он был вправе рассчитывать на их лояльность. Политика никогда не являлась моей страстью. Поул выглядел прямо-таки самодовольным, а я был похож на недотепу-рулевого, проигравшего старт гонки.
Поул сиял мне своей ослепительной улыбкой кинозвезды. Я улыбнулся в ответ, стараясь не думать о безобразной повязке на руке и пытаясь как-нибудь вернуть утраченные преимущества. Кому-кому, а уж ему вряд ли стоило улыбаться. Ведь столкновение произошло по его вине. Он все еще был в шортах и рубашке с рекламными звездами, но галстук все-таки успел надеть.
— Ну что, починился немного? — пошутил Хонитон. Его циничные глаза смотрели не на повязку, а на то место, где должен быть галстук. Он мог ничего не понимать в лодках, но в делах этикета слыл крупным авторитетом. И полагал, что экипажи Звездных гонок в официальных случаях должны носить фирменный звездный галстук.
Моя рука ныла. И я допустил ошибку.
— Ну вот мы все и собрались, — сказал Хонитон. — Добрый вечер всем. Может быть, вам угодно начать, Джеффри?
Красные ручищи Лэмпсона лежали на столе, как два куска мяса.
— Хорошо, — отозвался он. — Мартин, сожалею, что вы повредили себе руку, но должен сказать вам все напрямик. Я подавал команды с вертолета, вы игнорировали их.
— Они мне ни к чему, — ответил я. — Столкновение — вина Поула.
— Но вы, Бог знает зачем, сделали поворот поперек курса Поула, — сказал Джеффри.
Автопогрузчик на набережной с шумом поднял контейнер. После этого, насколько я понимаю, в мире стало совсем тихо.
— Вы можете повторить то, что сказали? — попросил я.
В комнате воцарилась напряженная атмосфера страха, злобы и еще чего-то, трудно уловимого.
— Да, вы повернули поперек его курса, — повторил Джеффри.
— Чтобы подобрать Билла Роджерса. Тот свалился за борт.
Я сдерживался, стараясь говорить тихо и спокойно. Мартин Деверо известен тем, что говорит то, что думает. Но сейчас этого делать было нельзя. Лицо Поула не дрогнуло.
— Мы это знаем, — сказал Джеффри, тяжело дыша. — У нас есть глаза. Но есть и лодки сопровождения. Они бы его вытащили.
Его голос постепенно набирал силу и становился все более жестким.
— Вы поставили свою яхту перед Поулом на расстоянии длины корпуса...
— Четырех корпусов, — сказал я, — если хотите быть точным.
— Но это не то, что говорит Поул. И не то, что я видел сам.
Я уставился на него. Он лгал. Зачем?
Объяснение выплыло из дурмана, возникшего от болеутоляющих таблеток. Рулевой со сломанной рукой по меньшей мере на дне недели выходит из строя. И если этот рулевой казался Хонитону опасно независимым, склонным высказывать свое мнение всякому, кто его слушал, почему бы не выставить его перед спонсором козлом отпущения, который утопил его деньги, хотя он и лучший рулевой на побережье.
Так вот чем пахло в этой комнате! Это был запах козла отпущения. И я взорвался:
— Вы прекрасно знаете, черт побери, что все это неправда! Лодки поддержки были в полумиле за кормой. А в море полно акул. Поул не изменил курса, поэтому вполне можно допустить, что он не видел Билла. Я был просто обязан вернуться назад за ним, а Поул должен был дать мне пройти.
Челюсть Хонитона выдвинулась вперед — вид у него стал прямо-таки угрожающим, но при этом он не мог скрыть проблеск удовлетворения.
— Будьте так добры, умерьте свой пыл, — посоветовал он. — Поул утверждает, что вы вышли на его воду прямо перед самым столкновением.
— Думаю, парни из моего экипажа поддержат меня, — вставил Поул с мальчишеской улыбкой, сверкнув белыми зубами.
— Но не Билл, — возразил я.
— А, — сказал Поул, — но он был за бортом.
Я смотрел на него, на Джеффри и Хонитона и понимал, что больше говорить нечего. Они нарисовали пунктир вокруг моей шеи и написали на нем: «Резать здесь».
И все-таки я настаивал на своем:
— Вы бросили Билла, полагаясь на спасательные лодки, потому что были далеко позади и хотели догнать меня, воспользовавшись тем, что я сбавил ход. А когда увидели, что можете навредить мне, то пошли на столкновение. Это вы потопили «Поллукс», но теперь все хотите свалить на меня.
Вот теперь тишина стала мертвой. Я стоял, чувствуя себя совсем больным и понимая, что должен что-то предпринять. Что-то тактичное и дипломатичное. Придумать какой-то мягкий ответ, который отвратил бы гнев. Козлы отпущения должны иметь хорошие манеры.
— Мне кажется, вам лучше бросить это дело, — посоветовал Хонитон. Его глаза были полуприкрыты, словно у жабы. Поул замер, как суровый греческий бог с рекламой виски на рубашке.
Да будь я проклят, если останусь здесь хоть на минуту! Это я-то, Мартин Деверо, неистовый англоирландец, который сказал, что думал, а теперь должен был смиренно терпеть все последствия этого шага. И я заявил:
— Хватит всей этой ерунды. Я ухожу от вас. — Их лица сразу стали жесткими, и вовсе не от неожиданности. Как я понял, они, с нетерпением сдерживая дыхание, ждали от меня этих слов, которые сильно облегчали им их грязную работу.
Хонитон сказал:
— Вы ведете себя не слишком-то хорошо, Мартин.
Поул внимательно наблюдал за мной, лукавый триумф светился в его карих глазах. И я вспомнил школьные гонки на Темзе в Бурн-Энд на шверботах. Поул учился в Итоне, а я — в школе недалеко от Ридинга, название которой он демонстративно не желал запомнить. Я его здорово обыграл. И он стоял после гонки с точно таким же выражением глаз, как теперь, и говорил:
— Не удивляйтесь, что он хорошо сделал свое дело. Он работает в порту и смотрит за лодкой моего отца.
Его друзья по экипажу захихикали, но ему не удалось унизить меня. Я просто сбросил его в реку, пока его дружки стояли, разинув рты. Мы никогда не вспоминали об этом, ни Поул, ни я.
— Ну а теперь, — сказал Хонитон, — я должен выполнить свою обязанность... должен сообщить... как вы себя вели...
Мне дали отставку, чего все они и добивались.
— Я это вполне переживу, — сообщил я им.
Хонитон позволил себе легкое движение губ. У Лэмпсона от облегчения выступила испарина на лбу. Боги приняли жертву.
— Будь осторожнее, Поул, — сказал я. — Ты у них следующий.
И вышел из комнаты, продрался сквозь толпу репортеров, выкрикивавших вопросы, и погрузил свою пульсирующую болью руку в такси.
* * *
Камилла возвратилась в половине девятого.
— Дорогой, я уже слышала. Мне так жаль!
Я ответил:
— Не беспокойся!
Но ее глаза и не выражали беспокойства. Мое сердце упало. Она вернулась сюда не затем, чтобы продемонстрировать свое сочувствие, а чтобы забрать свою телефонную книжку. Ее взгляд обшаривал комнату.
Зазвонил телефон. Всегда, как только Камилла входит в дом, все телефоны начинают трезвонить. Я услышал ее голос в холле.
— Поул, — лепетала она, — пожалуй, это несколько неудобно.
Но при этом она не выглядела смущенной. Я вскочил от острого приступа боли. Ее голос стал тише, но я расслышал, как она сказала: «Завтра», положила трубку и вернулась в комнату. Я вытаскивал из стенного шкафа свой чемодан.
— Что ты делаешь? — удивилась она.
— Укладываю вещи, — ответил я. — Еду домой.
Я сделал глубокий вдох перед тем, как задать ей следующий вопрос.
— Ты едешь со мной? — Я затаил дыхание, хотя заранее знал ответ.
— Домой? — переспросила она, сияя своими огромными бирюзовыми глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30