Так, Константин Иванович? — спросил один из оперативников, видимо, главный.
Костя кивнул. Он сидел, низко опустив голову, нервно крутил пуговицу на пиджаке. стараясь не смотреть на Эдгара Рахимовича.
— Ранее Хлумов сообщил органам о факте неоднократного вымогательства со стороны Алихамедова. В связи со вскрывшимися фактами прокуратурой даны санкции на обыск в кабинете и в квартире Алихамедова.
— Вы не имеет права! Это произвол! Я не знал, что в конверте деньги! Я ничего не вымогал! Меня ректор заставлял, я не хотел! — окончательно разнервничавшись, Эдгар, понес полную чушь, о которой потом, пожалуй, придется долго жалеть.
Оперативник оперся руками о стол, наклонил голову, глядя Эдгару прямо в глаза, сказал тихо, но так, чтобы все услышали:
— Слушай ты, боров узбекский, прекрати орать! Неужели тебе не понятно, что ты влип по макушку? Деньги помечены, поэтому заткнись и четко отвечай на вопросы, — оперативник открыл конверт, на стол посыпались купюры. — Деньги, которые сейчас лежат на столе, чьи?
— Не знаю, — пробормотал Эдгар, глядя на следователя, как кролик на удава. — Мои, наверное.
— Вот, теперь молодец, Алихамедов — подло улыбнулся следователь.
— Ах ты, скотина, Костик, падла! Я твой нюх топтал. Ананссцыгейн, кутак! — неожиданно разъярился Эдгар. Он схватил со стола деньги и швырнул их в лицо Хлумову. Деньги густым дождем разлетелись по кабинету. — Вот чьи это деньги! — Эдгар бросился на обидчика с кулаками и, прежде чем ему скрутили руки за спиной, надели наручники, успел-таки съездить обидчику пару раз по морде. У Хлумова пошла носом кровь.
Когда вспотевшего от ужаса Эдгара Рахимовича в наручниках сажали в машину, у крыльца уже толпился народ — худые вести не лежат на месте. Глазели на проректора кто с сочувствием, кто со злорадством, переговаривались, перешептывались, судачили. Директорша студгородка качала головой и тихонько подвывала, глядя вслед отъезжающей машине — она осталась без шестидесяти пяти килограммов эмали. Показательное шоу с неугодным Александру Антоновичу проректором по АХЧ удалось на славу. Пожалуй даже, слишком помпезно вышло.
Выпавший из окна общаги парень долго не шел из Митиной головы. Всюду чудился инфернальный мужик, подкарауливающий его, нечаянного свидетеля, в подъездах и подворотнях. Митя теперь двери открывал осторожно. Откроет, осмотрится, заглянет в темные углы, нет ли там чего подозрительного, а потом уж входит. Даже косяки перестал курить, чтоб не чудилось лишнее. И Вике приказал следить за Дашкой в оба. Хватит на его задницу приключений! Впрочем, недели через две страхи как-то сами собой рассеялись, растаяли, стерлись, забылись. Вике понадобились деньги на обследование, нужно было покупать ребенку комбинезон, тапочки, колготки, еще что-то по мелочи, да и неторопливая, спокойная кафедральная жизнь взяла свое. Рядом со своим рабочим местом он устроил пяток тайников для своих “кораблей”, так называемые “гавани”, чтобы не таскаться с товаром. Оставил клиентов где-нибудь в университетском холле в позе ожидания, а сам на кафедру, извлек из-под Зосиного кактуса, куда в жизни никто не догадается заглянуть, “корабль” — и в плавание. Не мог же он лишить страждущих студентов маленьких радостей в угоду собственным страхам! С Маркушей тогда в общежитии, слава богу, обошлось. Девчонки, до смерти перепугавшись случившегося, убежали на пятый этаж к подругам, заперев его одного в комнате, и сколько опера не стучались, добудиться доцента не смогли. Он проснулся только под утро от того, что страшно захотел по нужде, а так как ключа у Маркуши не было и дверь он открыть не смог, то полил деревья, кустарники и только что проснувшихся птиц прямо из окна. На следующий день он поймал Митю на кафедре, отвел в курилку подальше от лишних ушей.
— Ты слышал, там один обкуренный из окна выпал, когда мы в общаге куролесили?
— Даже видел, ну и что?
— Вот, то-то и оно. Давай договоримся, если спросят, нас там не было. Я дома сидел, видик смотрел. И тебе тоже ни к чему — устроился только что.
— Не было, — кивнул Митя, осторожно притрагиваясь к опухшей щеке. — А девчонки?
— Девок я на себя возьму. Ты только к ним больше не ходи, не светись. В общем, ты меня прикрываешь, я тебя — лады? — Маркуша хлопнул Митю по плечу. — Да не куксись ты, мы тебе в сто раз лучше девку найдем. Нахрен они тебе сдались, шлюхи общежитские?
— Я и не куксюсь, — сказал Митя. — Не нужны.
— Вот и ладненько. Я на тебя надеюсь, Борменталь Главное — не кури и не колись, — Маркуша подмигнул Мите и отправился восвояси.
Митя потихоньку осваивался на новом месте. Он перезнакомился со всеми кафедральными дамами. Они с ним любезничали, расспрашивали о семье, научных интересах и постоянно приглашали отведать чай из японского сервиза. Большинству дам было за сорок, и по всему было видно, что стервы, каких свет не видывал. Была, правда, среди них Анечка, которой едва исполнилось двадцать пять. Несмотря на столь юный возраст, она вышла на защиту диссертации, имела язвительный ум и двоих мужей, а в остальном ничем не отличалась от коллег постарше. Сервиз, подаренный в прошлом году студентами, был сделан из толстого японского фарфора и предназначался для многочасовых чайных церемоний. При желании Митя мог весь свой рабочий день превратить в сплошные церемонии, но кто бы за него стал поливать Зойкины цветы, печатать на компьютере разные бумажки и выдавать нерадивым студентам учебники и словари? Других обязанностей у него не было, да и какие, собственно говоря, обязанности за триста целковых? С Мишей-маленьким пришлось знакомиться заново — предыдущей встречи на кафедре он не помнил, и когда Митя сказал ему:”Привет, Миша — маленький!”, — глянул на него с неподдельным изумлением. Единственным кафедральным человеком, с которым Митя пока что не встретился, был Рашид. Он путешествовал с китайскими студентами по Золотому кольцу — страноведческая практика. Митя и сам с удовольствием попутешествовал бы. За глаза Маркуша называл Рашида то “чуркой”, то “урюком”, то “мусульманином”, то “Шариком”, то “Шарфиком”, то “Рашем” — все зависело от настроения и других, пока что не понятных Мите, обстоятельств. Вообще, за несколько дней работы он “въехал”, что кафедральная ситуация непростая: то и дело происходят мелкие стычки, отпускаются злые шуточки, идет тихая, но упорная и жестокая подковерная борьба между двумя, — а может их и больше — группами, группировками, кланами, направлениями — хоть горшком назови… Митя для себя решил ни в какие внутрикафедральные конфликты до поры до времени не лезть, держаться от бабских склок подальше и тихо заниматься своим делом — мышка я серая, живу здесь. А дальше видно будет…
Скоро состоялась и первая кафедра, на которой он был официально представлен коллективу как первый мужчина-лаборант. “Ну что же, может и к лучшему: наконец-то будет порядок, в декрет не уйдет, на больничный с ребенком не сядет. По всему видно — приятный молодой человек, ученик Виктора Андреевича,”— много хорошего услышал тогда Митя в свой адрес, но он-то прекрасно понимал — авансом. Тут же его назначили кафедральной пишбарышней — отныне он ко всему прочему еще должен был вести протоколы заседаний. Зою Павловну единогласно выдвинули на новый срок в качестве заведующей, потом обсуждали нагрузку на новый учебный год. Никто, конечно, лишней нагрузки не хотел, все ссылались на больных детей, бабушек и неотложные дела, в результате чего разгорелся небольшой скандал. Митя знал все эти неотложные преподавательские дела: халтуры, репетиторства, поездки по городам и весям, на которых в несколько дней можно заколотить столько, сколько на ставке в два месяца не заработаешь, чтение лекций для будущих абитуриентов: “Как хорошо написать плохое сочинение”, вдалбливание в двоечные головы орфографических правил за пятый класс. Насмотрелся на кафедре у шефа. Митя усердно записывал реплики разгоряченных спором дам, поглядывал на Маркушу, который подмигивал ему за спиной Зоси, строил рожи и каждые пять минут выставлял пальцы, мол, после драчки остограмимся — не грех. Зоя Павловна в споре не участвовала, но по всему было видно, что возникшая склока ей крайне неприятна, в конце концов, не выдержала и сорвалась:
— Товарищи, немедленно прекратите этот базар! — тут же воцарилась гробовая тишина. — Хоть бы своего молодого коллеги постеснялись, с чего он свою трудовую деятельность у нас начнет? — сказала Зоя Павловна уже спокойно. — Нагрузка будет утверждена в том виде, в каком она запланирована ученым секретарем кафедры Ольгой Геннадьевной. Ольга Геннадьевна, как вы полагаете?
— Да-да, я старалась уложить нагрузку в два — три дня. Но всем не угодишь, — закивала яркая дама, поднимаясь со стула.
— А мы и не будем угождать всем. Наша задача хоть как-то поддержать науку в то время, когда до нее никому нет дела, передать наши знания студентам, которые, между прочим, платят за обучение твердой валютой. Вы знаете, сколько за этот год мы заработали долларов для университета? — Ну да, если еще учесть, что добрую половину отобрало любимое государство, — язвительно вставил Маркуша.
— Георгий Васильевич, ну при чем тут государство? Вы же знаете, какая экономическая ситуация в стране! Нужно быть хоть немного патриотом…
“Да, зануда эта Зоя Павловна, каких поискать, — подумал Митя раздраженно. — И это каждый раз старушечий бред слушать? Занималась бы своей лингвистикой за письменным столом, не лезла на свет божий, не смешила людей! Извечный конфликт отцов и детей,” — вспомнил он фразу из учебника.
После пафосной речи заведующей все смолкли и стыдливо потупили взгляд — говорить больше не хотелось. Официальная часть закончилась сама собой. После была чайная церемония с бутылкой сухого вина и яблочным пирогом, который испекла специально для кафедры Вика. Дамы ели пирог и, как могли, расхваливали Митину жену. До того сконфузили лаборанта своей лестью, что он даже не успел попробовал Викиного пирога…
— Ну что, как насчет посидеть в забегаловке? — поинтересовался Маркуша, когда кафедральные дамы, наконец, оставили Митю в покое.
— Увы, — виновато улыбнулся Митя и соврал: — Мне сегодня Дашку из яслей забирать.
Через неделю состоялся университетский ученый совет, на котором все и началось. Митя сидел за компьютером и раскладывал пасьянс, когда на кафедру ворвалась разгоряченная Ольга Геннадьевна.
— Митя, немедленно выписку из протокола кафедры и характеристику Зои Павловны! Она их на столе забыла!
Митя соскочил с места, бросился к столу заведующий, принялся рыться в бумагах. Но на столе не было ни характеристики, ни выписки.
— Черт возьми, да я же сам их сегодня печатал! — удивился он.
— Старуха забыла их где-нибудь, с ее-то памятью… — сказала Ольга Геннадьевна, вздохнув.
Митя посмотрел на ученого секретаря с любопытством. Одно дело, когда Маркуша позволял себе называть Зою Павловной “Зосей” и “великой старухой” — в этой показной грубости было какое-то странное, неподдельное уважение, другое — любимица Киреевой, которая всегда ее поддерживала и заискивающе смотрела в глаза.
— Придется снова набирать. Быстренько-быстренько, Митя, ученый совет ждет! — закричала Игонина.
— Ольга Геннадьевна, вы не волнуйтесь, у меня все уже набрано. Только распечатать, — Митя поспешно “закрыл” свой пасьянс, нашел в редакторе нужные файлы.
Когда торопишься и нервничаешь, перестает получаться — таков закон подлости. Принтер зажевал бумагу с характеристикой, и Мите пришлось ее выковыривать из валиков.
— Митя, что вы копаетесь! — Ольга Геннадьевна все больше нервничала, и эта нервозность передалась ему.
— Сейчас, сейчас, одну минуточку! — извлекая клочки бумаги, он весь вывозился в краске.
Игонина убежала, и принтер, наконец, заработал. Через минуту бумаги были готовы. Митя положил их на край стола и стал ждать. Но Игониной все не было. Прошло десять минут, пятнадцать. “Что там у них случилось? А, впрочем, что могло случиться? Переизбрали без бумажек. “Поздравляю, Зоя Павловна. Ваша кафедра и дальше будет зарабатывать валюту для государства, только преподавателям ее не видать, как собственных ушей.”— съязвил он про себя. — Что за суета вокруг пустого места? Кафедру вам надо? Зачем? Покрикивать на подчиненных, портить себе настроение по пустякам? Конечно, большой прибыток, уважение седых стариков и льстивые речи,”— обычно философствовать он начинал не спроста — хотелось хорошего косяка в удобном кресле. Но нет, сейчас было нельзя. Придут возбужденные, радостные, заставят бежать за пирожками, кипятить чай. Праздновать будут… Митя стал считать доходы от “кораблей” за неделю — получилось совсем немного. Студенты, сдав сессию, разъезжались по домам, разбредались по практикам, оставляя после себя шпаргалки в аудиториях, надписи на партах, пивные бутылки в холлах и коридорах. Исчезали. Нервные, измученные книгами абитуриенты, которые скоро придут им на смену, заполнят весь университет в поисках подготовительных курсов, репетиторов и консультаций, — они ни клиенты, так — отстой — вздрагивают от каждого вопроса, пугливо смотрят, будто ты, по крайней мере, ректор, не зная, как себя вести. Если и найдутся среди них любители “чуйской долины”, то их будет немного, да и риск с незнакомцами большой… Митя подумал, что на лето должен подыскать какую-нибудь денежную халтуру. Может, податься на строительство коттеджей, штукатурить, малевать? Во время учебы он дважды ездил в стройотряды — выходило неплохо. Конечно, не так, как с травой. Но это уж на крайний случай, когда совсем есть нечего станет.
На кафедру вбежала Игонина. Ее прическа была растрепана, лицо раскраснелось. Митя сразу понял — случилось что-то из ряда вон…
— Дмитрий, вызовите, пожалуйста, “Скорую”. Зое Павловне плохо, — едва переводя дыхание, попросила она как-то жалостливо и плюхнулась на стул.
— “Скорую?”— не сразу поверил Митя.
— С сердцем, — сказала Игонина и сама схватилась за сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37