Без него я никогда в жизни не Догадался бы, что умею летать. Без него: без него я вообще пропал б.ы!Разрешите мне, товарищ майор, выполнить единственное задание — освободить доктора Коринту. А потом делайте со мной что хотите!— Успокойся, Иван. Неужели ты считаешь, что мы способны бросить Коринту в беде?Мы займемся этим немедленно и сделаем все, чтобы вырвать у фашистов этого замечательного Ученого! Правильно я говорю, Горалек?— Правильно, майор. Такого башковитого мужика нельзя отдавать фашистским палачам. Мы вызволим его из беды, чего бы это нам ни стоило!— Ты слышишь, Иван?— Слышу, товарищ майор. Но согласитесь, что мне:— Хватит! — перебил его Локтев. — Спорить тут не о чем, и все твои возражения я заранее отвергаю. После сам убедишься, что я был прав. А теперь пора домой. Дел у нас непочатый край!На обратном пути они молчали, думая каждый о своем. 13 Появление в отряде Владика вызвало вначале неудовольствие со стороны Горалека. В тот же день, когда лесник привел мальчика в лагерь, командир вызвал его к себе для серьезного разговора.Влах стоял перед Горалеком, переминаясь с ноги на ногу, ожидая, что ему достанется за провал наблюдательного поста в к-овском лесу. Но командир принялся отчитывать его за то,, что он притащил в лагерь партизан ребенка, за которым тут некому присматривать и которому вообще полагается сидеть возле матери, ходить в школу и заниматься играми, а не болтаться в лесу среди партизан, подвергаясь вместе с ними смертельной опасности.— Ты что, не понимал, куда тащишь мальчишку? Почему не пристроил его где-нибудь в деревне, у родни или у знакомых? — бушевал шахтер, бешено сверкая своими цыганскими глазами.— Он сам просился, товарищ командир: — смущенно оправдывался лесник, теребя свою рыжую бороду.— «Сам»! А ты-то, борода, о чем думал?— Я-то? Да я, по правде говоря, и сам не очень хотел оставлять его на чужих людей. Вдруг, думаю, про него немцы узнают, пропадет мальчонка! Ведь гестаповцы, сам знаешь, ни стариков, ни детей не щадят. А мальчонка, скажу тебе, Горалек, не простой, а особенный. Он не только был с Коринтой, когда Кожина нашли, он еще и связным у нас был, о провале нас предупредил: Да мало ли что! Вот Коринта мне как-то говорил, что без Владика ему ни в жизнь было бы не разгадать какой-то там научный секрет по поводу Кожина. Владик, вишь, ему идею подсказал, и тогда у него все пошло, как по маслу. Одним словом, боевой мальчонка!— Идею, говоришь, Коринте подсказал? Это интересно! Выходит, Влах, ты прав: — Горалек смягчился и, подумав, сказал: — Ну ладно, пусть пока живет! После придумаем, куда его определить. Может, к матери отправим, может, еще ку-в,а: А ты, Влах, присматривай за ним. На твою ответственность его оставляю… Понял?— Понял, товарищ командир!Так Владик остался у партизан. Он был занесен в списки личного состава и во время утренних поверок, стоя на левом фланге, звонко кричал: «Здесь»— когда командир называл его фамилию.Мальчик ошалел от радости. Ему казалось, что он спит и видит волшебный сон. Еще бы! Скалистая крепость посреди дремучих лесов, настоящие партизаны, увешанные оружием, темная пещера, ежедневные рассказы о боевых подвигах, от которых захватывает дух, — ну какой мальчишка не почувствовал бы себя счастливейшим человеком, попав в такую изумительную обстановку!Но чему Владик был особенно рад, это присутствию в отряде сержанта Кожина. Мечта научиться летать не покидала его. Если бы Кожин позволил ему, мальчик не отходил бы от него ни на минуту.Что касается Иветы, ее появление в лагере приветствовали все без исключения.Отряд ощущал острую нехватку в медработниках. Единственный врач — пожилой хирург из Остравы, пришедший в отряд вместе с Горалеком, — не справлялся с работой по уходу за ранеными. Девушке отгородили отдельную каморку возле госпитального отсека, выдали белый халат и сразу загрузили работой.Ивета была тоже по-своему счастлива, но счастье ее не было таким безоблачным, как счастье Владика. Ее беспокоило сумрачное настроение Кожина, мучила неизвестность о судьбе матери, не покидала тревога за доктора Коринту. Поведение Кожина она истолковывала по-своему: «Иван еще хромает, его не берут на боевые операции, вот он и хандрит, слоняясь по лагерю без дела». С одной стороны, она сочувствовала Кожину, но с другой — была рада, что он хотя бы временно не участвует в опасных партизанских делах.В то утро, когда Кожину дали наконец возможность доказать, что он действительно умеет летать, Ивета, обнаружив, что Ивана нет в лагере, страшно разволновалась.Работа валилась у нее из рук. Владик, который всегда точно знал, где находится Кожин, еще спал. Оба командира отсутствовали. Из партизан никто Кожина не видел.Наткнувшись на Влаха, который вместе со своим верным Тарзаном готовился идти на сторожевой пост, Ивета так и набросилась на него:— Влах, вы не видели Кожина?— Не видел, сестричка, не видел. А чего это ты мечешься?— Как — чего! У Кожина нога больная, ему еще нельзя ходить, а его нигде в лагере нет!— Раз нет, значит, так надо. Не век же твоему Кожину без дела сидеть. Он и сам уже от тоски извелся: А ты не волнуйся, Ветушка! Вернется твой Кожин, никуда не денется.Влах улыбнулся в рыжую бороду, вскинул на плечо винтовку и пошел прочь из лагеря: 14 Когда Кожин вернулся, Ивета была занята раздачей раненым завтрака. Радостную весть ей принес Владик. Он лишь мельком заглянул в лазарет, крикнул сестре, что сержант пришел, и снова убежал. Торопливо закончив раздачу пищи, Ивета бросилась разыскивать Кожина.Она нашла его за утесом, на краю обрыва.Иван сидел, свесив ноги со скалы, задумчиво швырял в ручей камешки и при этом рассеянно толковал о чем-то с Владиком, примостившимся рядом со своим кумиром.Лицо у Кожина было пасмурное, а это свидетельствовало о том, что в его положении не настало никаких перемен.С приходом Иветы юноша немного оживился, но, поздоровавшись с нею, тут же снова впал в мрачную задумчивость.Ивета отослала братишку посмотреть, как партизаны чистят пулеметы, а сама присела на его место.— Ты чего такой грустный, Иван? У тебя неприятности?— У меня, Ветушка, ничего, кроме неприятностей, последнее время и не бывало.Такая уж, видно, полоса наступила. Впрочем, ничего особенного не произошло:Расскажи лучше о себе. Письмо матери сумела отправить?— Нет еще. В город никто из наших не ходил, из города тоже никого не было. А сообщить маме надо. Она, наверное, умирает от страха за Владика и за меня. Да и мы о ней ничего не знаем. Поехала она к своей сестре, тете Баре, в Кнежевесь у Праги, а как она до нее добралась, как там устроилась, ничего не знаем.Владику-то что, он и не думает об этом. А я как вспомню ночью, реву, как дурочка. Всякое ведь на ум приходит! Вдруг маму на дороге задержали или выследили и арестовали вместе с тетей Барой: Страшно подумать о таком!Кожин погладил Ивету по волосам:— Не надо, Ветушка, не расстраивайся. Я уверен, что твоя мама благополучно добралась до места и ничего с ней не случилось. Но чтобы тебе было спокойнее, напиши письмо и отдай мне. Я его на днях смогу отправить:— Ты, Иван? Тебе можно уже вылетать на задания?— Тише! — Кожин осторожно осмотрелся по сторонам. — Разве тебе не говорили, что эта моя способность строжайше засекречена?— Говорили, Иван: Прости, я нечаянно:— Смотри, попадет тебе от Горалека, если проболтаешься!… И вот еще что. Письмо твое я, конечно, отправлю, но это должно остаться исключительно между нами.Никому ни слова, ни Владику, ни кому-либо другому. Понятно?— Понятно, Иван: Но послушай, а как же командиры? Они ведь должны знать о каждом письме, которое уходит из лагеря на волю. Они даже содержание всех писем должны знать. Мне Горалек говорил, что это одно из основных правил внутреннего распорядка:— Ничего, твое письмо может пойти и непрочитанным. Я уверен, что ты не будешь в нем описывать наши укрепления и подступы к лагерю. А о том, что письмо отправлено, я сам им потом доложу.— Ну хорошо:Наступило молчание. Кожин задумчиво смотрел в прозрачные волны ручья, а Ивета с возрастающим беспокойством наблюдала за его лицом. Не нравилось ей поведение Ивана, ой, не нравилось! И чем больше она смотрела на него, тем тревожнее замирало ее сердце.Наконец девушка не вынесла затянувшегося молчания и тихо окликнула Кожина:— Иван!— Что, Ветушка?— Иван, ты что-то от меня скрываешь! Тебя что-то мучает! Скажи мне, в чем дело?Кожин долго, с тоской смотрел в расстроенное лицо девушки, словно готовясь открыть ей что-то необыкновенно важное, но так ничего и не сказал. Не решился.Лишь обнял ее за плечи и привлек к себе.— Дай-ка я лучше поцелую тебя! Ивета смутилась:— Не надо, Иван, увидят! Он сразу отпустил ее.— Ну, не надо так не надо:Снова наступило молчание. Через минуту Ивета прошептала:— Ты идешь на какое-то опасное дело, Иван. Я чувствую это! Тебе, наверное, запретили летать: Ведь правда, а? И я знаю, что ты задумал: ты хочешь помочь доктору Коринте. Я прямо так и чувствую, что ты думаешь именно об этом!… Ну, чего ж ты молчишь?Кожин лишь нахмурился, но ничего не ответил.— Ладно, не говори. Но будь осторожен, Иван! Умоляю тебя, будь осторожен! Я умру, если с тобой что-нибудь случится!Сержант еще крепче прижал к себе девушку и этим движением словно подтвердил ее догадку.В этот момент со стороны пещеры донесся крик:— Кожин! Сержант Кожин!Тут же примчался Владик и выпалил:— Иван, тебя командиры требуют! Кожин нехотя поднялся, кивнул Ивете и пошел к пещере. В помещении штаба его ждал один Локтев. Майор пристально посмотрел сержанту в лицо и сказал:— Ну что, феномен, все еще не в духе? Ничего, привыкай, у тебя теперь должность особенная.— Да я и так, товарищ майор: — неопределенно отозвался Кожин.— Смотри у меня, Иван! Я знаю, какой ты тихоня, с прежних времен знаю. Меня не проведешь: Я тебе вот что хотел сказать. Летать не смей. Ни при людях, ни тайком. Об этой твоей способности не должна знать в отряде ни одна живая душа.Кто из твоих друзей, помимо Коринты, знает об этом?— Ивета знает.— А Влах и этот мальчик Владик?— Влах, возможно, смутно догадывается, но точно ничего не знает. Да он и не пытался ни во что вникать. Ему это ни к чему. А вот Владик совсем другое дело.Этого пацана никто ни во что не посвящал. Он сам догадался, что я умею летать.Мечтает, что его я тоже научу.— Горалек мне говорил о нем. Он в тебе души не чает. Вот ты им и займись.Мальчишка он смышленый и молчать, как видно, умеет. Растолкуй ему, что болтать об этом нельзя.— Это можно, товарищ майор. Меня он послушает: А самому мне чем прикажете заниматься?— Пока ничем. Лечи ногу, отдыхай, готовься к большим делам: Скоро я тебя отправлю в Москву, там и налетаешься!Кожин вздрогнул, как от удара, и побледнел. Майор не спускал с него пристального взгляда.— Понял, Иван?— Как не понять, товарищ майор. Все ясно, как майский день.— Ну, ступай, коли ясно. Я верю тебе, Иван, верю в твое благоразумие, в твою дисциплинированность.Кожин вышел из штабного отсека совершенно убитый. До конца дня после этого он не выходил из пещеры, лежал в темноте на койке, усиленно что-то обдумывая. От обеда отказался и лишь вечером, при раздаче ужина, появился перед окошком кухни со своим котелком. После ужина отыскал Ивету, взял у нее письмо и снова скрылся, ничего не ответив на тревожные вопросы девушки.А глубокой ночью, когда весь партизанский лагерь погрузился в глубокий сон и лишь часовые бодрствовали на своих постах, Кожин тайком вышел из пещеры, проскользнул в темноте мимо поста на площадке и скрылся за выступом скалы. Здесь он с минуту постоял над обрывом, прислушиваясь к неугомонному переплеску волн в потоке, потом поправил на себе одежду, потуже затянул пояс и вдруг, мягко оттолкнувшись от твердой каменной опоры, поднялся в воздух. Никем не замеченный, он, словно призрак, растаял в ночном небе, и лишь чуткий Тарзан лесника Влаха недолго полаял ему вслед.Прошел час, второй. В лагере ничего не изменилось. По-видимому, отсутствие сержанта Кожина никого не встревожило. Спустя два часа летающий человек так же незаметно приземлился на краю обрыва за утесом и как ни в чем не бывало вернулся в пещеру на свою койку. 15 Этой ночью начальник гестапо, оберштурмбанфюрер Штольц пережил такое ужасное и невероятное приключение, что надолго лишился душевного покоя.По своему обыкновению, он допоздна засиделся на службе. «Работа» его не отличалась особым разнообразием: допросы, пытки, протоколы, затем снова допросы и снова пытки. И тем не менее «работа» требовала большой собранности и выдержки.Ведь приходилось иметь дело с людьми ужасно упрямыми и несговорчивыми: на них не действовали никакие угрозы, никакие истязания. Это, конечно, было утомительно.Здание гестапо, построенное бог весть когда — может быть, даже во времена Яна Жижки, — было мрачным и грубым сооружением. Однако Штольцу оно нравилось, особенно своей круглой средневековой башней, поднимавшейся над въездом в тюремный двор. Гладкий конус башни возвышался над остальными строениями метров на двадцать. Под самой крышей, словно бойницы древней крепости, виднелись узкие окна.Здесь, на недосягаемой высоте, оберштурмбанфюрер Штольц и оборудовал себе рабочий кабинет. Здесь он вершил допросы и делал предварительные внушения.В час пополуночи, отправив очередную жертву в подвальную камеру башни для «окончательной доработки», Штольц решил немного передохнуть и освежиться в одиночестве крепким кофе с коньяком.Тут-то оно и случилось.В окно, затемненное плотной черной бумагой, кто-то вдруг постучал. Стук был настойчивый, довольно громкий и быстрый. Он повторился три раза подряд с короткими промежутками.Штольц посмотрел на окно и замер с чашкой в руке. Нет, он не испугался. Ему и в голову не пришло, что это может быть человек. Ведь такая высота!«Птица, должно быть», — решил гестаповец и, осторожно поставив чашку на стол, поднялся с кресла.Он был страстным охотником, этот кровавый палач с внешностью благообразного пастора. Быстро выключив свет, он рывком поднял бумажное затемнение и распахнул окно.В лицо ему повеяло холодом и сыростью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35