Вы не очень слухайте его, товарищи.— Почему же? — спокойно и как можно доброжелательней взглянул на неё Нарчук.— Дак… несёт абы-что. Или вы сами не видите? Странно, но старика её защита — а это было не что иное,как самое настоящее заступничество, — вдруг возмутила.— Что ты все лезешь не в своё дело! — повысил он голос.— Дак… Дождёшься, старый черт!… Дождёшься, что… И хозяин развёл руками:— Во, заиграла щербатая пластинка.Слова его, а больше всего, наверно, этот вымученный, будто напоказ, жест вызвали смех у партизан.«Надо идти дальше, а то поссорим мужика с женой», подумал Нарчук, тоже посмеявшись от души, и поднялся обдергивая подпоясанный широким ремнём плащ.
* * * Пока отряд пробирался сквозь лес к Белынковичскому большаку, бой там утих. Произошло это внезапно — все бухало, грохотало, а потом замолкло вдруг, будто по договорённости с обеих сторон.И стало жутковато.До сих пор казалось, что взрывы наполняли пространство и как бы заставляли его существовать. Теперь такого чувства не было. Теперь даже не было ясного представления, куда дальше двигаться. И Митрофан Нарчук первым понял это.В лесу смеркалось. И очень быстро. Вскоре уже трудно стало различать в нескольких шагах и деревья, и человеческие фигуры.«К чему сейчас плутать по лесу? Надо наконец выйти на открытую дорогу», — подумал Нарчук и сказал вслух, чтобы услышали все партизаны:— Кто знает, как нам попасть отсюда в поле?— Сдаётся же, и так, через лес, скоро выйдем на большак, — как будто засомневался кто-то из партизан.— Нет, нам необходимо выйти к полю, — упрямо повторил командир отряда.— Тогда бери направо.— Ага, направо, — стали подсказывать сзади. — Где-то там должна быть дорога.— И Малая Липовка?— И Малая Липовка.Глубоко увязая сапогами в вереске — он взрослому человеку доставал выше колен, — Нарчук забрал вправо, повёл отряд по склону возвышенности, которая огибала сырую болотину, поросшую молодым осинником.Было слышно, как прокурор Шашкин спросил кого-то:— А среди наших из Малой Липовки никого нет?— Нет, — послышалось в ответ.— А зря.— Ещё бы не зря.— Теперь мы долго будем повторять это «зря», — вмешался в беседу комиссар отряда Баранов. — Долго будем натыкаться на свои просчёты — и того не хватает, и того не учли.— Если бы свои…— Ну, это как всегда, как в каждом новом деле — и свои, и чужие. Придётся на ходу поправлять и себя, и других.— Да и время надо учитывать.— Да, времени было мало на организацию отряда.— И все же прокурор правду говорит, — прозвучал новый голос— Наобещали черт-те что, а теперь… Хорошо, хоть винтовки успели дать.Нарчук угадал человека, которому принадлежал голос: это был Павел Черногузов, из райисполкома, заведующий отделом торговли.Поддержав прокурора Шашкина, Черногузов тоже пожалел, что никого не оказалось в отряде из Малой Липовки:— А то б и повечеряли. — Как раз это я и имел в виду, когда спрашивал, — счёл нужным уточнить Шашкин.— Да, оказывается, вправду голод не тётка, — согласился комиссар и тихо рассмеялся.Теперь и все вспомнили, что ели сегодня только в Мошевой, на самом рассвете, а в Горбовичском лесу солдатской каши, которую обещали военные, попробовать не пришлось, как не пришлось получить и пищевое довольствие — помешал артиллерийский налёт.Вспомнили и зашумели. Но теперь уже Нарчук не всех своих партизан мог угадать по голосам.— Тише вы, — сказал он наконец.Дальше шли молча. Но как только оказались на краю леса да постояли, снова заговорили.— Надо направить разведку, — предложил Нарчуку уполномоченный наркомата заготовок Валга.— Куда? Уполномоченный пожал плечами.— А вообще, командир, — сказал Шашкин, — куда мы идём?— Как куда? Выполнять задание, — спокойно ответил Нарчук.— Ну, это понятно. А куда?— Через линию фронта.— А вдруг мы её уже перешли?— Кажется, нет. Бой шёл слева.— Слева, — согласился Валга, — однако…— Я тоже так думаю, — подключился к уполномочен ному наркомата заготовок прокурор, — не напрасно ли мы торопимся? Видно, все-таки лучше будет, если день-другой переждём тут, в этом лесу. Пока прояснится обстановка, запасёмся харчами, сейчас пора позаботиться об ужине.— Нет, — сказал Нарчук, — надо перейти большак.— А потом что?— Будет видно. Да и почему все вдруг вспомнили про Липовку? Есть ведь и другие деревни, где с таким же успехом нас могут покормить.— Потому что Липовка совсем близко.— Так и все остальные деревни недалеко. Особенно в темноте. Ничего вокруг не видать. Ну, где она, ваша Липовка?— Выйдем на большак, там и Липовка будет.— Значит, все-таки на большак? И немедленно, сейчас же?— Ты — командир, тебе и решать, — наконец отступился от Нарчука прокурор, но с расчётом на других бросил: — И вообще, я с этим нашим заданием ещё подумал бы.— Что значит — подумал бы? — спросил прокурора командир отряда.— А вот что, — растолковал тот, — мы идём куда-то взрывать чужие мосты, а свои в районе целыми остаются. И плотина вот на Жадуньке остаётся. И мост у Белынковичей, наверно, до сих пор не взорван. Да и мало ли ещё где. Выходит, что взрывать наши мосты пришлют людей из какого-нибудь Сурожского района, а мы тем временем должны будем искать мосты в Климовичском, в Кричевском. Не слишком ли сложная получается механика?— Странно вы рассуждаете, товарищ Шашкин, — сказал на это Нарчук. — Совсем как тот дед, который желает отсидеться в землянке. Послушать вас, так только и остаётся — спрятаться вот тут и ждать, пока все само решится. Что, может, и ещё кто-нибудь в отряде так думает? — повысил голос Нарчук.Ответа не было. Партизаны стояли вокруг, молчали. Но Митрофан вовсе не думал, что никто из них не разделяет мнения прокурора Шашкина. Непременно есть в отряде такие. Уже даже по тому, как они молчали, можно было догадаться, что есть.Ну и пускай. Не зря же говорят в народе, — сколько голов, столько и умов. Не это беспокоило командира отряда. Его тревожило другое обстоятельство. То, что отношения между партизанами оставались, если можно так сказать, очень крутогорскими, а это значит, прежними; все вели себя так же, как и вчера, и позавчера, и много дней назад; например, кто был прокурором, тот и теперь все ещё оставался им, кто являлся уполномоченным наркомата по району, тот и сегодня пытался задавать тон в отряде. Былая районная иерархия пока что сохранялась целиком и полностью. Как не высовывались раньше вперёд директора машинно-тракторных станций, председатели колхозов, так и теперь, став партизанами, они почти не подавали голоса. Только топали следом за другими да собирались своим кружком, когда удавалось передохнуть минуту-другую на месте.Понятно, что в теперешней ситуации после вопроса командира отряда: не разделяет ли кто из партизан мнения прокурора, нужно было учесть тех, кто вправду разделяет его, и тех, кто по извечному порядку вынужден сохранять вышеупомянутую иерархию. Именно на этот вопрос, с которым Нарчук обратился к партизанам, он не мог получить ответа. Сам вопрос исключал его. Во всяком случае, командир отряда в следующий же момент понял, что на такие категоричные слова его никто не отзовётся, как будто бы они и в самом деле были напрасно сказаны.Между тем стоять вот так да разводить ненужные распри, которые неизвестно чем кончатся, тоже не стоило. Поэтому появление комиссара отряда, а вчера ещё — секретаря райкома партии, было как раз кстати. Степан Баранов вдруг отстранил рукой кого-то из партизан, вышел из толпы.— Не хватало, чтобы мы тут митинг затеяли, — поставив винтовку прикладом на землю, сказал он насмешливо и вполголоса. — Не надо забывать, что с сегодняшнего дня все мы военнообязанные. Все мы составляем одно военное подразделение, которое называется партизанским отрядом. Короче говоря, я вас призываю, дорогие товарищи, всего только вспомнить, что говорили вам ответственные люди утром в Мошевой, а потом — в Горбовичском лесу. Так вот, в военном подразделении всегда существовали правила взаимодействия, правила подчинения. Причём, обязательного подчинения. А это надо понимать очень просто — в военном подразделении есть командиры и есть рядовые бойцы. Командиры должны командовать, а рядовые бойцы, то есть подчинённые, должны выполнять команды. Кажется, все понятно, но у нас нашлись товарищи, которые, оказывается, либо не догадываются, что такое военная дисциплина, либо, нарочно нарушают её. А ведь есть же и партийная дисциплина.— Так…— сунулся было что-то объяснить прокурор Шашкин, который все время, пока говорил Баранов, нетерпеливо и шумно переступал с ноги на ногу.— Погодите, товарищ Шашкин, — остановил его комиссар, — мы ведь, кажется, договаривались, что митинга не будем устраивать. И я со своей стороны прошу извинить, что затянул речь, ничего такого, чего бы вы не знали, я не сказал и не мог сказать. Я всего только хотел напомнить, что мы объединены в военное подразделение, поэтому никакие споры между подчинёнными и командирами не должны иметь места. А что ж на деле получается — весь фронт наконец затих, а мы, двадцать четыре человека, двадцать четыре партизана, раскудахтались, будто куры в хлеву, и пугаем шумом не только себя, но и всех вокруг. Хорошо ещё, что немцев поблизости нету. Не миновать бы нам беды. Одним словом, я за то, товарищ Шашкин и остальные товарищи, чтобы Митрофан Онуфриевич Нарчук командовал нами и был нам заботливым и строгим отцом-командиром, а мы — подчинялись ему и слушались, как и полагается в такой ситуации. Тем более что задача, которая поставлена перед нами, остаётся прежней, никто её отменить не может, хотя обстановка, правду сказать, пока не очень-то понятная. Другое дело, что так переть наобум, как мы прём, наверно, нельзя. Необходимо больше осторожности, больше военной ловкости. Ну да Митрофан Онуфриевич — человек опытный в военном деле. Недаром он и в армии служил, и на манёврах партизанских был. Так что командир у нас с вами настоящий.— Ну, ясное дело, — загудели разом в темноте партизаны.Подождав немного, комиссар спросил:— Значит, как говорится, инцидент исчерпан?— Да! Да!— Тогда, Митрофан Онуфриевич, командуй, — сказал комиссар снова.Но Нарчук не сразу отозвался. Стоял ещё несколько минут и тяжело думал. Ему не по нраву было все тут — и то, что округу скрывала от глаз темнота и не давала теперь возможности ориентироваться на местности, чтобы сознательно двигаться в нужном направлении, и то, что в отряде начались подобные разговорчики, хотя, может быть, сейчас это и неизбежно; не по душе было Нарчуку и то, что, вмешавшись в «инцидент», комиссар отряда свёл его, как казалось командиру, к заурядному благодушному распеканию правых и виноватых разом; не нравилось Митрофану Онуфриевичу и то, что надо было командовать отрядом, а он не умел этого делать. И ещё кое-что не устраивало Митрофана Нарчука, хотя реальных оснований для недовольства, может, и не было.Однако Митрофан Онуфриевич понимал главное: теперь ему полагалось отвечать за все — и за то, что должны были сделать другие, однако не сделали, и за то, что приходилось осуществлять ему, командиру партизанского отряда.А ведь жизнь, казалось, все время готовила Нарчука к его теперешней роли. Обязательную службу он прошёл целиком. И не в самое плохое время. Служил он в Брянске, в полку связи. Призывался из захолустной деревни, когда ему перевалило уже за двадцать. И, может быть, потому внутренний распорядок, чистота, опрятность, которые царили в армии, наложили отпечаток на его дальнейшую жизнь. Во всяком случае, вспоминал Митрофан свою красноармейскую службу с особым подъёмом, как вспоминает человек утреннюю росу на охолодавшем лугу.Но чем больше всего вспоминалась обязательная служба в армии — так это возможностью учиться. Армия тогда становилась и массовой школой, «ускоренной ликвидацией безграмотности».Позже теперешнему командиру партизанского отряда тоже приходилось учиться. И, надо сказать, немало. Однако систематического образования— получить все-таки не удалось, по крайней мере, такого, как у Степана Баранова. Командирское звание, то есть воинское звание лейтенанта запаса, Нарчук получил уже, работая завагитпропом райкома партии — после войны с белофиннами вызывали человека в военкомат, меняли запись в учётной карточке, которая хранилась в сейфе, и уведомляли, что теперь его военно-учётный состав — командный. В те дни по всем военкоматам страны проводился переучёт военнообязанных. И командирами запаса становились многие ответственные работники. Но Нарчука все-таки удивило, что из связистов его вдруг перевели в сапёры, насторожила и ещё одна подробность — во время переучёта, наверно, согласно календарному плану, в военном комиссариате вообще в результате простого росчерка пера многие кашевары превращались в санитаров, подрывники — в артиллеристов, связисты — в кашеваров и так далее. В стенной газете военкоматовские работники сообщали: «Настоящим стахановским методом переучёта овладели тов. Шляпкин, Панфилов и Седых. Они систематически перевыполняют нормы выработки по дефицитным специальностям и должны стать примером в работе для остальных. Так, например, тов. Шляпкин в один только день перевыполнил план за неделю по артиллеристам». Когда в райкоме Нарчук рассказал об этой заметке, долго смеялись, особенно над Шляпкиным, суетливым, но тем не менее довольно настырным мужиком из скобяной лавки, которого хорошо знали в городе. Одним смехом и обошлось. Правда, первый секретарь Маштаков все-таки недовольно заметил Баранову: «Ты, Степан Павлович, позвони туда, пусть они притормозят это стахановское начинание, а то не хватало ещё, в самом деле, чтобы кашевар в бою стоял у пушки, разбираясь в непонятных для него командах, а санитар крутил ручку, вертел взрывмашины».А вот манёвры, проходившие в тридцать втором году, словно бы нарочно предупреждали события, в которых нынче доводилось участвовать Нарчуку.На те манёвры он попал неожиданно. По крайней мере, так всегда считал Митрофан Онуфриевич. Да и в самом деле это было так, потому что ни в одной из спецшкол, где подготавливались будущие партизаны, учиться ему не пришлось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46